Вензель твой в сердце моем...

С мерным тихим стуком разбивались о темный асфальт мутные дождевые капли. С громким воем рассекали ночное небо лучи прожекторов, подающих сигнал бедствия. Тысячи пар ног скользили по сырой земле. Воздух пропах озоном, паникой и обреченностью. Где-то в горах сходили лавины, где-то в лесах оползни разрушали экосистему, где-то в океанах цунами надвигались на сушу, но людям до этого не было дела, как не было им дела до проснувшихся вулканов, землетрясений, наводнений и аномальной жары. Потому что эта ночь обещала стать последней ночью третьей планеты Солнечной системы. Пронзительный вой сигнала оповещения перекрывался надрывным голосом, записанным на электронный носитель, — кто-то неизвестный полным паники, но всё же четким голосом призывал людей прятаться в бомбоубежищах, специальных аварийных бункерах и просто подвалах. И люди мчались, не разбирая дороги, сминая друг друга и растаптывая тех, кому не посчастливилось упасть. Паника правила смертными, осознавшими вдруг, что они не цари природы, способные повелевать ею. Ведь к Земле на огромной скорости приближался гигантский астероид, столкновение с которым грозило полным вымиранием человечества. До последнего люди верили, что беда обойдет их стороной, до последнего строили грандиозные планы по уничтожению астероида, до последнего ждали чуда. Но чуда не случилось: уничтожить астероид, изменить его траекторию или хоть сколь-нибудь уменьшить его объем не удалось. Всего три часа назад, на закате, об этом объявили по всем каналам массовой информации. И паника, захлестнувшая человечество на словах: «Катастрофа неизбежна», — стала финалом человеческого самомнения. Всё возвращается на круги своя, из праха мы вышли, к праху вернемся. Но как же тяжело признавать поражение, если не верил в него до самого конца!.. Ужас окутал мир. Люди бежали к бомбоубежищам и специально возведенным на случай провала космической операции подземным бункерам, но мест не хватало, и толпы народу, нахлынув на запертые стальные двери, отступали, ринувшись к следующим. И история повторялась, а от толпы отсеивались осколки обезумевшего монолита: кто-то оставался у дверей, барабанить в них и просить о помощи, кто-то пытался спрятаться хотя бы в подвалах жилых домов, а кто-то, пустым взглядом глядя в небо, брел в никуда. Улицы Токио, как и улицы всех городов мира, затопила людская лавина, не замечавшая дождя, обрушившегося на нее ледяным покрывалом. Огни города, прежде величественные и притягательные, казались жалкими и беспомощными под мощнейшими лучами прожекторов аварийного сигнала. А монотонный голос, звучавший из сотен репродукторов, призывал людей прятаться в убежищах, в которых уже не было места. «Сильные мира сего» заняли места в бункерах, те, кто первыми кинулись на улицу после оповещения о надвигающейся катастрофе, скрылись в бомбоубежищах, а остальные могли лишь бегать под дождем, не замечая, как холодные капли на щеках смешиваются с горячими, солеными, полными отчаянной безысходности. Только дождю не было до них дела. На пустынной улице окраины Токио стояли двое. Высокий японец лет двадцати с темными от дождя, некогда пепельными короткими волосами держал за руку худощавую брюнетку примерно его возраста, смотревшую на небо сквозь полуопущенные ресницы. Желтые глаза парня наполняла безысходность, смешанная с чувством вины, а девушка почему-то улыбалась. — Знаешь, Рёхей-сан, я жалею только об одном. Что мы так поздно встретились. Голос девушки, в отличие от голоса, записанного на цифровой носитель и долетавшего даже до окраин, не дрожал. Он был на удивление спокоен, словно она стояла не под последним ливнем, знаменующим гибель человечества, а под летним грибным дождем. — А я жалею, что так поздно добрался до Токио. Если бы я выехал из Намимори хоть на пару часов раньше… — История не терпит сослагательного наклонения, — перебили его. — Ты помогал друзьям. Остается надеяться, что у них будет шанс спастись. — Мы до последнего пытались что-то придумать, найти какой-то выход… Тсуна до самого конца не верил, что астероид не уничтожить, но мы всё равно помогали заполнять убежища продуктами. А когда заполнили, я кинулся сюда, но оказалось, что уже поздно… — Не согласна. Мы ведь встретились. А это немало. Да и потом, ты же знаешь, я не верю в чудеса. И никогда не верила. Парень вздохнул и потянул девушку вперед. Звук шагов, взметавших брызги, не был слышен, как и шум дождя, а сирены монотонным похоронным плачем провожали человечество в последний путь, словно плакальщицы на могилах — фальшиво, безучастно, наигранно-трагично. — Знаешь, я тебе до сих пор порой поражаюсь, — прервал молчание парень. — Ты из семьи потомственных самураев, я в курсе, но твой фатализм экстремально силен! «Если мне суждено выжить, я выживу, если суждено умереть, приму смерть с честью», — так твой отец повторял, а ты следом за ним. Но неужели тебе совсем всё равно? Ты когда на прошлой неделе попала в больницу с менингитом, вообще заявила, что нечего горевать, если тебя не станет. Разве так можно? — Рёхей-сан, на что ты злишься больше, на мой фатализм или на то, что мое нежелание делать тебя несчастным чаще всего выражается в излишне резкой форме? Блондин фыркнул и улыбнулся. В желтых глазах промелькнула искорка тепла, а широкая мозолистая ладонь несильно сжалась. Одна улица сменяла другую, и люди, неспешно шествовавшие по заполненному безумием и паникой городу, казались даже большей нелепицей, нежели призывы скрыться в давно переполненных убежищах. Впрочем, в бункерах место наверняка еще оставалось, или его можно было расчистить, подняв на поверхность золото и коллекции антиквариата тех, кто в них укрылся, но на такие жертвы они были не готовы. — Томоко, почему ты ждала меня в больнице до последнего? — стараясь скрыть раздражение на самого себя, всё же сквозившее в голосе, спросил Рёхей. — Я ведь еще когда выезжал, позвонил тебе и сказал, что буду мчаться в Токио так быстро, как смогу, но просил идти в убежище, если не успею до объявления эвакуации. Почему не послушалась? Зачем ждала?.. — Рёхей-сан, не ставь под сомнение мою гордость и честь, — в голосе девушки на секунду зазвенел метал, но в следующий миг она улыбнулась и, несильно сжав ладонь парня, добавила: — Ты бы пошел прятаться, зная, что я еду к тебе, но могу не успеть до закрытия бункеров? — Нет, конечно! Я дождался бы тебя и экстремально быстро начал поиск еще свободных убежищ! — Вот именно. Но в нашем случае открытых убежищ уже не осталось, об этом даже электронные таблицы, развешенные по городу, свидетельствуют — напротив каждого убежища на карте сейчас стоит знак «заполнено». Так что мы ничего не можем сделать. Но, Рёхей-сан, это не твоя вина. Прости, сейчас я скажу нечто фаталистичное, но я не верю, что бомбоубежища спасут людей. Ты ведь слышал не только новости, но и доклады ученых, и, помнится, ты мне сам сказал, что, судя по этим докладам, после столкновения то, что останется от Земного шара, для жизни будет непригодно. Астероид слишком велик. — Но это ведь не повод опустить руки и перестать надеяться на лучшее. — Нет. Поэтому мы с тобой и идем ко мне домой — у нас очень крепкий подвал. Но я не думаю, что тешить себя иллюзиями и надевать на глаза розовые очки — хороший выход. Выживем — значит, такова наша судьба, и мы должны будем продолжать бороться за выживание изо всех сил. Нет — значит, надо принять неизбежное и смириться с этим. Смерть — не то, чего нужно бояться. — Я не боюсь смерти, — голос парня вдруг стал очень тихим, и за ревом сирен его почти не было слышно, но резко затормозившая девушка, смотревшая на губы спутника, понимала каждое слово. — Но я не хочу тебя потерять. Не хочу потерять сестру, друзей, знакомых… Я… боюсь этого, — парень мотнул головой, словно желая отогнать раздражавшую его мысль. — Киоко сейчас с Тсуной, он позаботится о ней, я хочу в это верить. Мои друзья сильные, они сумеют выжить, если будет хоть один-единственный шанс. И я хочу верить в нас: в то, что пусть мы и будем всего лишь в подвале, сможем выжить. — Знаешь, Рёхей-сан, — Томоко улыбнулась и, привстав на цыпочки, прошептала парню прямо в ухо: — если есть хоть крошечный шанс, что мы останемся вместе, мы им воспользуемся. Потому что я уверена — не важно, здесь, на Земле, или в мире мертвых — мы не расстанемся. Это то, во что хочу верить я. Блондин вздрогнул и посмотрел на спутницу. В черных глазах, обычно спокойных, сосредоточенных, но холодных, плескались тепло и нежность, которые она больше не собиралась скрывать под маской отчуждения. На секунду губы Рёхея коснулись губ девушки, а в следующий миг парень уже быстро вел Томоко по залитому водой асфальту к одной им ведомой цели. К призраку спасения, которого могло и не быть. Ветер выводил старинные похоронные песнопения, дождь превращал улицы в полноводные реки, черное ночное небо, затянутое грязно-серыми тучами, отказывалось дать людям в последний раз увидеть звезды. А иллюминация жалобно взывала о помощи, прорезая темноту фальшивым светом. Свернув на очередном повороте, не поддавшиеся панике люди вдруг замерли. Прямо посреди улицы сидел мужчина лет пятидесяти в черной рубашке, строгом костюме, при галстуке. Глаза под полуприкрытыми веками пустым взглядом смотрели на тучи. Запрокинутое к небу лицо не выражало ни единой эмоции, висевшие вдоль тела руки больше походили на плети. А широко открытый рот планомерно и безучастно наполняли ледяные дождевые капли. — Вы что делаете?! — крик Рёхея замер в пропитанном озоном воздухе, но кинуться на помощь обезумевшему мужчине ему не дали. Томоко, вцепившись в его локоть, преградила ему дорогу. — Это его решение. Он не хотел умирать смертью, на которую его обрекли. Не мешай. — Но он ведь себя убивает! — Рёхей вырвал руку, но не сделал и шага. Что-то в глазах Томоко заставило его замереть, словно от парализующего яда. — Да. Убивает. И это его решение. Он выбрал смерть от собственных рук, а не навязанную кем-то, кто сильнее него. Достойный поступок — умереть так, как хочешь ты сам, а не ждать кары, которую на тебя обрушит кто-то более могущественный. — Томоко, он просто обезумел от страха. Это не его выбор! Он просто спятил! — Рёхей-сан, а мы разве не спятили? Идем в подвал, который не сумеет нас защитить, будем прятаться от угрозы вместо того, чтобы смотреть ей в лицо, и умрем в крохотной темной комнатке, вместо того, чтобы улыбнуться небу на прощание. — Ты хочешь остаться здесь?.. Ты с ума сошла?! Я экстремально дотащу тебя до подвала, даже если… — Я пойду сама, — перебила девушка самого дорогого для нее человека. — Вот только скажи мне честно, сняв розовые очки надежды на чудо… Мы выживем? Есть ли у нас хоть один шанс спастись? Парень замер. Вода стекала по его щекам, смешиваясь с маслянистыми солеными каплями холодной испарины, а ресницы мелко дрожали, роняя на асфальт слезы неба. В памяти парня отчетливо вставали доклады ученых, которые он слышал, теории, выдвигаемые ими, и факты, которые они приводили. И набатным колоколом загудели вдруг в висках слова лучшего друга, Савады Тсунаёши: «Все говорят, что человечеству конец. Возможно, это правда, но я хочу верить в лучшее. Потому что люди сильные, хоть и бывают порой слабаками. Но если всё же человечество проиграет, спасибо, что были рядом, друзья. И да поможет нам Бог». Вот только несмотря на улыбку и оптимистичный голос, скрыть свои чувства Савада не сумел. И в карих глазах отразилась боль — всепоглощающая, острая, бесконечная. А еще чувство вины. И этот взгляд, прощальный взгляд, Рёхей не смог бы забыть, даже если бы захотел. Как не смог бы он забыть и дрожавшие пальцы сестры, обнявшей его на прощание и прошептавший еще более дрожавшими губами: «Спасибо, что всегда защищал меня, братик. Люблю тебя». Прощание. Последнее. И больше их уже не будет, потому что не будет встреч. Рёхей понимал это, но не хотел принимать. Точнее, он хотел надеяться на лучшее и отчаянно не желал хоронить своих друзей и близких раньше времени — заживо. Вот только судьба не любит считаться с желаниями смертных. «И да поможет нам Бог». «Спасибо, братик. Люблю тебя». «У человечества не останется шансов на выживание, потому что сама Земля будет уничтожена». Это конец, не так ли? А дождь всё падал и падал, и вой сирен прочему-то вдруг начал растворяться в нем, словно отходя на задний план. Блики фальшивых огней меркли, перестав раздражать своей навязчивостью, и стали фоном, который можно было не замечать. Журчание мчавшейся по асфальту воды стало куда отчетливее голоса диктора, чьи слова потеряли всякий смысл. Озноб и давящее чувство обреченности отступали, умирая вместе с фальшивыми надеждами. Рёхей вдруг улыбнулся. — Томоко, помнишь, когда я предложил тебе встречаться и ты ответила согласием, я спросил, почему ты согласилась? Ответь еще раз. Девушка улыбнулась в ответ и, взяв промокшего, замерзшего, но отчего-то ничуть не грустного парня за руки, сказала: — Я с тобой, потому что никогда не встречала и не встречу более решительного человека. Если ты ставишь перед собой цель, то делаешь всё, чтобы ее достичь, даже если это будет стоить тебе всего, что имеешь. Ты ведь знаешь, отец был мастером кендо, потомком самураев, и всегда жил по кодексу Бусидо, как и я. Потому для меня самое важное в тебе — честь, решительность и чувство долга перед теми, кого ты решил защищать. Но знаешь, Рёхей-сан, я тогда не сказала тебе еще кое-чего важного. Что бы ни случилось, как бы ни сложилась жизнь, я всегда поддержу тебя. Даже если ты откажешься бороться. Потому что ты для меня всё же куда важнее пути самурая. Хотя я всегда считала, что ты очень похож на самураев — своей силой духа. Парень рассмеялся и вдруг резко обнял девушку. Взгляд его застыл на человеке, чей рот заполняла дождевая вода. Рёхей вздохнул и, грустно улыбнувшись безумцу, самолично решившему свою судьбу, уверенно сказал: — Знаешь, я всегда борюсь изо всех сил, потому что верю: я не проиграю. Ненавижу проигрывать и всегда надеюсь на победу. И я буду надеяться на нее даже сейчас, когда нет ни единого шанса. Не важно, выиграю я или проиграю — я буду смотреть опасности в лицо. Я не убегу. А еще я ненавижу бояться. Я экстремально верю в то, что если испугаешься, проиграешь. Поэтому хватит. Я не хочу больше бояться тебя потерять. Я верю, что этого никогда не случится. Взгляды, встретившиеся и сказавшие друг другу куда больше слов. Две улыбки, теплые, яркие, счастливые, такие неуместные в умирающем мире, которые вдруг слились в одну. Холодные капли, сорвавшиеся с встретившихся губ. И пронзительный вой сирен, который не слышали люди, поверившие в себя, а не в чудо. Ливень вспенивал бурные потоки, смывавшие с улиц грязь, надежды и разочарования. Толпы отчаявшихся людей молились перед храмами, стучали в двери бомбоубежищ, искали подвалы, бродили по улицам, прощаясь с родными местами. Захлебнувшийся дождевой водой мужчина пустым взглядом остекленевших глаз смотрел в небо сквозь мутный, грязный поток, скользивший по так и не закрывшимся глазам. Ветер срывал с домов яркие неоновые вывески, выкорчевывал из земли деревья и рекламные щиты, заставлял сигнализации автомобилей протяжно выть, когда о них ударялась очередная ветка или мусорная корзина. А на холме у окраины Токио спиной к залитому предсмертными огнями городу стояли двое. Парень держал девушку за руку, и дождь превращал пепельно-белые волосы в серые, но не мог заставить их поседеть от ужаса. Девушка смотрела на небо, и прозрачные капли падали с улыбавшихся буре губ. И странное умиротворение, окутывавшее их, показалось бы неуместным кому угодно… кроме древних самураев, шедших на смерть без малейших сожалений, но с верой в свои силы. С верой в то, что, если придется умереть, они заберут на тот свет и своих врагов. А еще с верой в то, что умирать надо с высоко поднятой головой. Кем бы ты ни был. «Три часа, семнадцать минут. Время столкновения, — донес ветер голос диктора. — И да поможет нам Бог». Рёхей крепко обнял девушку, а она обвила его шею руками. Их глаза встретились. — Мы будем вместе, Томоко. — Люблю, Рёхей. Алая вспышка окрасила черные небеса. Вспышка, куда более яркая, чем свет фальшивых, обреченных на заточение в стеклянных колбах раскаленных проводов, освещавших тучи до этого момента. По земле пробежала дрожь, и иллюминация разом погасла, а холод вдруг отступил, уступив место жару. Тело улыбавшегося парня окутало желтое свечение исцеляющего Пламени Солнца, как никогда яркое и чистое. Живительным теплом оно разливалось по отсчитывавшему последние секунды умиравшей планеты воздуху и, перекинувшись на девушку, отгородило их ото всего мира сияющим желтым коконом. Небеса залил свет, куда более яркий, чем может выдержать человеческий глаз. А затем наступила непроглядная ночь, и на секунду ее заполнила мертвенная тишина. Две пары глаз, полных решимости, посмотрели на север — туда, где только что умерло сияние. Крепкая мозолистая ладонь с силой сжала хрупкую, женскую, ответившую тем же. А в следующее мгновение грохот, безумный, словно рев титанов, проснувшихся от вечного сна, затопил всё вокруг. И дрожь, пройдя по земле, подарила ей миллиарды разломов. Две улыбки застыли в вечности. В черном безмолвии космоса сияли холодным светом звезды. Рождались и умирали галактики. Поглощали метеориты черные дыры. Исчезали без следа планеты. И третья планета Солнечной системы исчезла вместе с ними. А где-то далеко зарождалась новая жизнь на новой, еще не знавшей боли потерь планете.