Вензель твой в сердце моем...

«Здесь много женщин и вина, Веселье, смех кругом. А дума всё милей одна О счастье о былом».

Пестрыми кибитками зазывал людей табор. Веселой музыкой просил он их заглянуть на вечерок. Афишами манил на лесную поляну, где повозки и трейлеры образовывали круг. Огромный круг, в центре которого проходили представления. И если ты войдешь сюда, позабудешь о печалях, и вечер превратится в ночь, а ночь в рассвет, и ты не вспомнишь, что дома, у окна, глядя на небо, стоит кто-то, кто тебя ждет. Кто-то, кому ты нужен, но кто не может подарить тебе волшебство сказки. А здесь, в этом царстве скрипки, вороных коней и смеха, ты найдешь то, что искал — мир, полный безумства, страсти и веселья. Само волшебство, которого тебе так не хватает в серых буднях. Но вряд ли ты поймешь, что мишура и цветастые юбки скрывают серость безразличия. Ведь на самом деле ты здесь никому не нужен. Разве что до тех пор, пока звенит монета в кошельке…

«Очи черные, очи страстные, Очи жгучие и прекрасные! Как люблю я Вас. Как боюсь я Вас. Знать увидел Вас, Я в недобрый час».

Очередная остановка — небольшой городок Италии. Ну и что, что язык им незнаком? Пару фраз они знают, остальное приложится. Главное, заставить людей смеяться, главное, подарить им сказку! И мир, в котором они смогут забыть о серых буднях, заливая их вином, глядя на пламя костров, слушая гитарные проигрыши и вечные, бессмертные цыганские романсы. А потому как бабочки летели на огонь люди, готовые расстаться с содержимым кошельков. Лишь бы рассмеяться так, как никогда прежде! Табор стоял на опушке леса, созывая народ с узких улочек небольшого городка, и вот уже три ночи волшебства подарил он тем, кто не ведал, что такое жизнь в трейлере и бесконечная дорога. И третью ночь приходил туда мужчина лет сорока, черноволосый, красивый, слегка небритый, но определенно притягивающий взгляды. Его ухмылка мартовского кота, его манера речи, очаровывающая своей обходительностью, томный взгляд черных глаз пленили сердца. Вот только он любил их разбивать. Но разве врач имеет право причинять людям вред? Ведь этот человек был медиком! Нет, не имеет. Но только физический. И пока сердце его жертвы бьется, клятву Гиппократа он не нарушил. Впрочем, ему на эту клятву было наплевать, ведь он был еще и мафиози, а потому знал, что значит «отнять жизнь». И это нарушение клятвы не волновало его так же, как не волновали слезы женщин. Сколько сердец он разбил? Да не важно. Ведь каждая следующая жертва верила, что на ней этот список прервется… И каждая из них ошибалась.

«Дай, голубчик, расскажу, дай на ручку гляну! Я и правды не скажу, да и врать не стану… А легко ли будет нам, я сама не знаю. Я гадаю дуракам, умным не гадаю!»

В первый вечер доктор пришел посмотреть на то, как гарцуют всадники по поляне, как танцуют знойные цыганские красавицы под переливы гитарных струн, как метает ножи в мишень высокий цыган в черной шелковой рубашке с горящим взглядом решительных черных глаз. Он метал их в колесо, у которого, раскинув руки и заразительно улыбаясь, стояла девушка. Худощавая, черноокая, в алой юбке, волнами ниспадавшей по стройным ногам, в черной кофте, облегавшей идеальную фигуру, с золотистыми обручами-браслетами на тонких запястьях и волосами цвета воронова крыла, что волнами лежали на гордо расправленных плечах. Цыган кидал ножи, выбивая щепки из деревянного круга, то завязывая глаза, то стоя спиной к цели, а девушка заливисто смеялась после каждого попадания. Она играла со смертью, но искренне веселилась, глядя на то, как замирает дыхание у многочисленных искателей острых ощущений, что во все глаза наблюдали за этим поединком со смертью и игрой с фортуной. И только один человек не беспокоился о судьбе цыганки, забавлявшейся, стоя у испещренного щербинами круга. Доктор Шамал. Он лишь разглядывал фигуру красотки и думал, стоит ли с ней пофлиртовать: уж больно косые взгляды метатель ножей посылал ему в ответ на подобную наглость. Вот только после представления она сама подошла к Шамалу и предложила погадать…

«На руке три линии лепестками лилии — Это жизнь, а это я, а это вот судьба твоя. Чему быть по линиям, всё покрыто инеем. Это жизнь, а это я, а это всё судьба твоя!»

Три вечера перетекли в три ночи. Шамал приходил в табор, платил за представление и наслаждался зрелищем, дарившим остальным итальянцам бурю эмоций. Сам же он лишь ждал финала представления и уходил с цыганкой, знавшей всего несколько фраз на его родном языке, куда-то в ночь. А зачем нужны слова, если за них может сказать тело? А может, и чувства. С ее стороны. Ведь он никогда никого не любил… А она летела как мотылек на пламя — очередная глупая бабочка, очередное имя в списке врача, любящего играть с судьбой. «Роза». Имя, которое так легко запомнить… Вот только Шамал почти все имена из списка забывал. Ведь их было слишком много.

«Подойди ко мне, ты мне нравишься, Поцелуй меня, не отравишься, Поцелуй меня, потом я тебя, Потом вместе мы расцелуемся».

Всего лишь три ночи, и она стала его. Всего лишь три ночи, и он добился, чего хотел. А на четвертый день у круга стояла другая цыганка и лишь натянуто улыбалась, когда нож вонзался в дерево у ее виска. Мужчина, что кидал серебристые полоски стали, отражавшие кровь заката, бросал на Шамала полные ненависти взгляды, но тот не собирался участвовать в абсолютно ненужных ему разборках. Ведь он уже получил, что хотел. Нет, конечно, Шамал не отказался бы вновь встретиться с Розой, но… и другая сойдет. А потому он не смотрел на цыгана, в чьих глазах пылала ненависть, и просто искал в толпе девушку посимпатичнее. Вот только когда представление закончилось, а над поляной, залитой пламенем костров, разлилась тягучая мелодия старинного романса, врача поймали за руку и потянули в лес. Роза не плакала — она улыбалась, однако синяк на пол-лица, тщательно скрытый тональным кремом, но всё же заметный, ясно говорил, что улыбка эта была фальшивой. Она что-то говорила, пыталась что-то объяснить, но брюнет, не понимавший ни слова, лишь качал головой и думал, как бы побыстрее вернуться на праздник.

«Как ты любил? Ты пригубил погибели. Не в этом дело… Как ты любил? Ты погубил, Но погубил так неумело…»

Глаза врача бегали по поляне. В них застыло мученическое выражение. «Опять! И эта туда же! Что ж они все такие наивные? Почему они верят, что я себя узами брака свяжу? Бред какой!» — думал он, слушая девушку. Луна осветила кроны деревьев. Упала на подлесок, прорвав темноту ночи. Рассекла мглу и застыла на лицах двух людей, чье понимание без слов исчезло в миг, когда исчезло желание понимать… Девушка замерла. Она поймала взгляд врача, и улыбка с ее губ исчезла. Он потер подбородок и вздохнул. «Ну ладно. Я пойду, прости». Как только эти слова сорвались с его губ, Роза рассмеялась. Звонко, заливисто, так, как всегда смеялась, прислонившись спиной к мишени. Так, как смеялась, выживая. Побеждая в «русскую рулетку» со смертью. Она поймала его за руку, а в глубине черных глаз заплясали дьяволята. Золото браслетов призывно зазвенело на хрупких запястьях. Роза обняла мужчину за шею и на ломаном итальянском произнесла: «Скоро табор уезжает! Мы уезжаем!» Она рассмеялась вновь, а Шамал решил попытаться понять ее. И понял. Ей не нужны ни свадьба, ни совместная старость — она просто хочет того же, что и он: окунуться в страсть до того момента, как табор покинет город. И его ладони заскользили по ее спине, а затем запутались в многочисленных алых складках пышной юбки. Роза смеялась в эту ночь так звонко и так заразительно, что Шамал и сам невольно начал улыбаться. Впервые его не хотели связать обязательствами, и пожизненного Казанову такое положение вещей более чем устраивало. Он наконец сумел расслабиться и не думать о том, как потом разбираться с разочарованной жертвой и ее родственниками. Мужчина решил просто наслаждаться жизнью. Потому что табор очаровал его своей мишурой, сказкой, что всегда лжет. Он желал счастья, и ему его подарили.

«Скатерть белая залита вином, Все цыгане спят непробудным сном, Лишь один не спит, пьет шампанское, За любовь свою за цыганскую…»

Еще четыре ночи доктор Шамал провел на окраине города, в лесу, глядя на звезды, что заливали плед, расстеленный у ручья, и обнаженную красавицу-цыганку, всегда смеявшуюся так заразительно, что и он невольно начинал смеяться… И четыре ночи мужчина, что метал ножи не хуже самого Шамала, гения мафии, подрабатывавшего медиком, пил кроваво-красное вино, глядя на одинокую луну и выливая в костер последний глоток каждого фужера. Он не смеялся — он наслаждался шипением, с которым багровая влага оседала на черных углях, испаряясь, смешиваясь с жаром багряного пламени. Они так похожи — огонь, красное вино, закат и кровь. Но почему-то пламя всегда поглощает жидкость, а закат — ненависть и даже кровную месть. Главное, уметь насладиться шипением и ароматом жженого вина. Испаряющейся крови. Истлевшей злости. И цыган ухмылялся, выливая в костер очередной глоток вина, а девушка в лесу смеялась вместе с любовником, укравшим ее невинность. А время бежало вперед, и табор объявил последнее представление. Один вечер. Один прощальный вечер, и Роза исчезнет, а Шамал начнет поиски имени для следующей строки в списке.

«А напоследок я скажу: Прощай, любить не обязуйся… С ума схожу. Иль восхожу К высокой степени безумства…»

Он пришел в последний раз. И в последний раз увидел, как бросал ножи в мишень, у которой стояла Роза, высокий цыган со злой усмешкой на губах. Закат догорал, скрипка надрывно пела, вороные жеребцы гарцевали по кругу. Искатели острых ощущений, ловцы снов, любители сказок и просто мечтатели радостно смеялись, прощаясь с женщинами в пышных юбках и мужчинами с гитарами. Шамал же ждал ночи. И как только закат догорел, в воздухе повис странный аромат затушенных костров, которые обычно горели всю ночь, освещая лица цыган и гостей, что продолжали пить вино, покупая его прямо здесь, в таборе, и смотреть на пламя, слушая романсы на непонятном языке. Но ведь это последняя ночь. А перед дальней дорогой нужно выспаться. Всем. Но Роза всё-таки выскользнула из трейлера и пришла к ручью. В эту ночь она танцевала только для него — для доктора Шамала. Золото браслетов звенело в ночной тиши, а луна освещала четкие движения грациозной фигуры, плавные взмахи тонких рук и полет алой ткани, что взлетала вокруг ног девушки огненным вихрем. Остановившись, она вдруг запела. Запела нечто неясное, романс, полный тоски и печали, но мужчина вновь не понял ни слова. Отказывался понимать… Ведь чужой смех принять намного проще, чем боль. Как только последние слова замерли в ночи, Роза снова расхохоталась, но почему-то Шамал вдруг вздрогнул. Не было в этом смехе ни радости, ни веселья, ни задора. Лишь ярость, безумие и ненависть. Он поднялся с пледа и внимательно посмотрел на девушку. А в следующий миг в него полетело с десяток острых кинжалов.

«Да, выходит, пели мы задаром, Понапрасну ночь за ночью жгли. Если мы покончили со старым, Так и ночи эти отошли!»

Шамал был врачом, но когда-то считался гением мафии. А потому ножи были с легкостью отбиты. Мужчина, что бросил их, подошел к Розе, и она обвила его шею руками. «Умри». Слово на итальянском скользнуло с алых губ, и девушка рассмеялась вновь, отходя от цыгана и начиная вновь танцевать у ручья, скинув туфли. Босые ступни скользнули в ледяную воду. Острые камни впились в белую кожу. А звезды безразлично смотрели на поляну, где молодой цыган, всю жизнь любивший чертовку Розу, любивший до безумия, но отвергнутый ею из-за мягкого характера, так не свойственного этому гордому народу, пытался убить итальянского мафиози. Шамал не любил участвовать в драках из-за своих романов. Просто потому, что априори был сильнее простых людей. Вот только сейчас он и впрямь хотел ввязаться в бой. Ведь разочарование — очень горькая штука. И за неделю сладкой сказки доктор успел поверить в ложь, которая ядом просочилась в душу. Шамал верил ей, верил, что она рада происходящему. Рада, что он будет с ней всего неделю, и эта неделя останется в их памяти, а имя «Роза» не сотрется в пыли времени. Но она солгала. Подарила сказку, чтобы потом причинить вдвое больше боли. И мужчина наконец догадался, что Роза с самого начала, с того момента, как поняла, что не нужна ему, решила отомстить. Ведь цыгане — гордый народ. И обид не прощают, даже если любят… Именно потому Роза и отказала своему поклоннику и напарнику, ведь он для цыгана был слишком мягок. А она хотела сгорать в пламени безудержной страсти, хотела танцевать на углях судьбы, хотела играть в «русскую рулетку» и смеяться в лицо смерти, ненависти и боли. Она хотела побеждать. Она хотела сгорать. И огонь доктора Шамала сжег ее. Сжег дотла.

«Работу малую висок еще вершит, Но пали руки, И стайкою, наискосок Уходят запахи и звуки…»

Двое мужчин с ненавистью в глазах сражались, вымещая свою злость друг на друге. А причина их злости танцевала, оставляя в ледяной воде кроваво-алые разводы. Танцевала и смеялась, глядя на тех, кто готов был умереть или убить. За нее? Нет. За ненависть, что она разожгла. Всего несколько минут безумства, и на зеленую траву, потеряв сознание от удара, упал высокий цыган. Роза замерла. Улыбка сползла с ее губ. Шамал со злостью посмотрел в черные глаза, полные любви, боли и ненависти, и вдруг подумал, что это было неизбежно. Ведь женщинам его никогда не понять. Они не умеют жить наслаждением этой секунды — они живут грезами о несбыточной мечте. Они живут мечтой о сказке. Мужчина покачал головой, устало вздохнул и, потерев подбородок, пошел прочь. Вот только буквально через секунду он услышал женский крик. И в крике этом застыл панический ужас. Мафиози резко обернулся, а в следующий миг краем глаза увидел стальную полосу, стремительно приближавшуюся к его груди. Он среагировал мгновенно, даже не подумав о смысле действия. Нож был отбит обратно в того, кто его метнул. В тишине ночи отчетливо раздался шипящий хрип. Словно вино вылили на угли. Нож, вонзившийся в грудь стоявшего на коленях цыгана, окрасил черную рубашку в алый. Луна молча освещала зеленую траву, на которую рухнуло, словно мешок с мукой, безжизненное тело. Врач, только что в очередной раз нарушивший клятву Гиппократа, тяжело вздохнул и провел рукой по лицу. «Черт, только этого мне не хватало!» — раздраженно подумал он, но до его слуха вдруг донесся звонкий смех, заставивший мысли разом вылететь из головы, оставив лишь недоумение. Роза вышла из ручья, подошла к телу парня, которому пообещала стать женой, если он отомстит за поруганную честь, и замерла, безразлично глядя на друга детства. «Проиграл». Шамал не знал языка, на котором она говорила, но это слово почему-то понял. Наверное, потому, что хотел понять, как можно смеяться, стоя у тела того, кто ее защищал. «Убийца», — по-итальянски произнесла Роза и с усмешкой посмотрела на врача. Тонкие пальцы сомкнулись на лебединой шее, и девушка жестом показала Шамалу, что его ждет, как минимум, суд, как максимум, встреча со всем табором и смерть. Мужчина нахмурился, но покачал головой. «Я не буду с тобой». Этих слов он не произнес, но она поняла их. Поняла и рассмеялась. Просто потому, что он вновь ошибся. Ей не нужна была любовь из жалости. К тому же, она ведь уже свершила свою месть: превратила сладкий сон в кошмар, и потому ни суд, ни табор не грозили мафиози. Шамал поморщился, подумав, что ему никогда ее не понять, а девушка вдруг замерла, вздохнула и покачала головой. Мужчина вскинул бровь, а Роза махнула рукой, словно говоря: «Уходи!» — и присела на корточки рядом с телом друга детства. Она проверила его пульс и, вздохнув, опустилась на траву, безразлично глядя в темное небо. На алых губах застыла улыбка — немного печальная и абсолютно отрешенная. Врач раздраженно посмотрел на девушку и подумал, что женская жестокость не знает границ. «Она еще и улыбается! Совсем бесчувственная?» В следующий миг он развернулся и пошел прочь от ручья, где улыбалась небу сама Смерть; подальше от леса сказок, что порой превращаются в кошмар; в суету города, который дарит серые будни; в мир неоновых огней, что сулят развлечения, такие же пестрые, как цыганские кибитки, но куда менее живые, абсолютно ненастоящие и не вызывающие ни чувств, ни эмоций. Лишь поверхностные улыбки вместо искреннего смеха…

«Пой, цыгане, забуду с вами Тоску немую и печаль. Гитара, громче звени струнами, Разбитой жизни да мне не жаль!»

Утром табор снялся с места и исчез в пламени рассвета, а доктор Шамал вернулся в мир серых, унылых будней, полных красоток, улыбающихся фальшивыми улыбками, и ярких вывесок стриптиз-баров, в которых нет танцовщицы, что сможет станцевать босиком на острых камнях в ледяной воде. Тело никто из итальянцев не нашел, с цыганами никто не попрощался, и лишь мальчонка лет семи, гулявший на рассвете по лесу, видел, как девушка брела к поляне и смеялась. Но смех ее показался ребенку странным. Он напугал его. Вот только словам мальчика: «Это смеялась сама Смерть!» — никто не поверил. Но уж слишком холоден этот смех был для живого человека… Девушка эта исчезла из леса вместе с табором, как имя «Роза» исчезло из памяти доктора Шамала. И новый городок встретил пестрые кибитки звоном монет и желанием окунуться в сон наяву, а женщины в цветастых юбках вовсю предсказывали мужчинам удачу в любви, но почему-то всегда в конце предсказания добавляли: «Только не разочаруйся в сказке, когда она станет явью!» А когда новый метатель ножей вонзал в деревянный круг у виска помощницы острую полоску стали, цыгане мысленно морщились, думая о том, что этому мальчику до необходимого уровня еще расти и расти, как и его юной напарнице, и вспоминая старого друга и его выступления, залитые звонким смехом. И тогда скрипка начинала плакать, а девушки пели печальный романс, который так и не сумел понять Шамал. Романс-прощание, романс-забвение… Единственный аккорд настоящей тоски в буйстве фальшивого праздника и фейерверке лживых сказок. Ведь им никогда не стать явью: табор в конце представления всегда уходит в небо…

«Ехали на тройке с бубенцами, А вдали мелькали огоньки… Эх, когда бы мне теперь за вами, Душу бы развеять от тоски! В даль родную новыми путями Нам отныне ехать суждено! Ехали на тройке с бубенцами, Да теперь проехали давно».

Время засыпало песком события лета, полного странных грёз, и имя «Роза» исчезло из памяти доктора Шамала. Стерлось, запылившись в архивах, уничтоженное десятками новых имен. Вот только почему-то иногда, ночами, он видел красочные, яркие сны, где в центре круга из пестрых кибиток пылал костер, а рядом с ним, залитая багряным маревом, стояла прекрасная девушка и пела печальную песню, а ее взгляд, как и душа, сгорал вместе с сухим трескучим хворостом. Однако стоило лишь костру догореть, как она заходилась в звонком смехе, скидывала туфли и начинала танцевать на раскаленных головешках, а безумный хохот сливался с шипением, что рождала кровь, испаряясь на черных углях. И, встречая рассвет после таких снов, мужчина всё никак не мог понять одну вещь. Почему просыпался он всегда с улыбкой на губах и болью в груди?

«А напоследок я скажу…»