Вензель твой в сердце моем...

Назвать меня можно по-разному: королева квартала красных фонарей, путана, жрица любви, проститутка, продажная женщина или намного хуже. Суть останется неизменной. Однако сама я люблю название моей профессии, отражающее мою душу, — ночная бабочка. Звучит неплохо, разве нет? Я просто мотылек, уставший от мрака вокруг, который летит на пламя, зная, что его крылья сгорят, но не в силах перестать мечтать о несбыточном — о том, чтобы пламя не обжигало, а просто грело… А у огня, в пламени которого я сгораю, довольно необычная внешность и уж точно нетривиальное имя. Вот только по характеру он самый настоящий огонь, сжигающий всё, что подойдет слишком близко, дотла и оставляющий после себя лишь выжженную пустыню. Наши ночи похожи на ночи урагана, да и последствия такие же: боль, кровь и слезы для меня, безразличие — для него, для моего урагана, пламени, безрассудной мечты… Нет, я не мечтаю о том, что он вдруг влюбится в меня и вытащит из нищеты и грязи, вовсе нет. Золушек не существует, и я это отлично знаю. Я лишь мечтаю, что когда-нибудь, впиваясь в мои губы болезненно-сладостным, мучительным, резким поцелуем, он увидит меня. Именно увидит, ведь пока я для него — безликое существо, необходимое лишь для удовлетворения низменных желаний. Молчаливое, послушное, удобное, но легко заменимое. И меня заменяют: если у меня выходной, хозяйка нашего борделя выделяет для него других девушек, ухоженных, красивых и терпеливых — всё как он любит. И я не ревную — мне откровенно наплевать на это. Но я всё же мечтаю, чтобы когда-нибудь мое лицо отложилось в его памяти… Я не знаю, кто он и откуда приходит несколько раз в неделю в наш элитный публичный дом. Не знаю ни фамилии, ни рода занятий, хотя это наверняка нечто противозаконное. Я знаю лишь его имя. Занзас. А еще я знаю, что у него очень печальные холодные глаза, и это значит, что вся внешняя злоба и раздражительность скрывают его собственную душевную боль. Сорить деньгами, заказывать дорогой виски, лучших девушек, готовых абсолютно на всё, и вымещать на них свою злость — норма для него. Но мне нравится даже это, потому что в глубине алых глаз я вижу его одиночество и боль, и если пара ударов поможет камню на его душе стать меньше, я не против. Я ведь королева публичного дома, в котором разрешен садо-мазохизм, и подобные клиенты у нас не редкость. А он даже не всегда меня избивает — лишь за провинность. Он не может быть ни добр, ни нежен, но нужна ли нежность пламени? Нет. Оно должно испепелять. Оно должно пронзать сердце, рвать душу и превращать останки в прах. Потому что это его предназначение. А предназначение остальных — быть пищей этого бушующего лесного пожара, не больше. Главное, чтобы не пошел дождь, и влага не затопила горем бушующую ярость огненного ада на земле… На часах — полночь, на моих губах — кровь и привкус виски. Ты сегодня особенно не в духе, король моего личного ада. Скажи, Занзас, ты ведь умеешь любить, правда? Ты ведь сможешь когда-нибудь встретить ту, которую не захочешь награждать разбитыми губами и болью? Я верю в это. Потому что я верю в тебя. В то, что твоя душа еще жива… Быстро одеваюсь в облегающее черное платье с очень короткой юбкой, стираю кровь с губ и, не говоря ни слова, покидаю комнату, в которой ты только что нарушил правило нашего борделя — не бить девушек по лицу. Это вторая твоя оплошность, после третьей доступ тебе будет закрыт, а потому я не собираюсь говорить, что это сделал именно ты. Лучше немного схитрить… Спускаюсь по деревянной лестнице на первый этаж и на последней ступеньке спотыкаюсь. Ведь по лицу ты ударил меня всего один раз, и синяков не осталось — лишь небольшая трещина на губе, а ее легко объяснить падением. Намеренный полет и якобы прикушенная губа — маленькая оплошность, якобы ставшая причиной «травмы». Ну, разве я не молодец? Сам себя не похвалишь — никто не похвалит, такова жизнь, так что да — я молодец. Борюсь за свое счастье как могу. Ты не поймешь, Занзас, почему я так хочу продолжать наши встречи, но мне это и не нужно. Мне достаточно того, что твое пламя, сжигая меня, всё же щадит и позволяет трепыхаться в конвульсиях, наслаждаясь тем, что, сжигая, оно еще и греет… Ты ведь никогда не был нежен, но я чувствовала, что нужна тебе — как отдушина, как идеальная игрушка, которая никогда не сломается… но всё же нужна. Только тебе. В глазах других клиентов я всегда видела лишь презрение, в твоих же была пустота, но это намного больше, чем что бы то ни было, ведь любить такую, как я, невозможно, равно как и не презирать, а ты не презирал. Ты просто не видел глупого мотылька, словно смотрел сквозь него, думая о чем-то своем. И знаешь, быть пустым местом в сто раз лучше, чем быть презренной шлюхой, о которую вытирают ноги. Потому я и хочу сгореть в твоем, именно в твоем, пламени, мой ад… Скандал с хозяйкой из-за разбитой губы — какая мелочь! Да, я «неуклюжая идиотка», да, я «пустоголовая красотка, не заботящаяся об имидже заведения». Но хозяйка не права в одном: я не «бестолочь, не думающая о своем будущем», ведь падение — как раз результат заботы о нем. Но я никому об этом не скажу, я ведь могу позволить себе небольшую хитрость… Работать дальше невозможно, разбитая губа равноценна неоплачиваемому отпуску, а потому я выхожу в ночь. Звезды сияют ярко, как никогда. Ветра почти нет, словно он замер вместе со спящим городом. Однако в нашем квартале жизнь кипит, как и всегда в это время суток: ночью ведь развлечения слаще, чем днем, потому что тьма скроет их от собственной совести. Иду по пыльному серому асфальту летнего Милана, ловя на себе похотливые взгляды особей мужского пола. Подберите слюнки, мальчики, на меня у вас денег не хватит! Сворачиваю в подворотню и замираю. Прямо на асфальте, прислонившись спиной к стене, сидит человек с алыми глазами и огромным шрамом, словно от ожога, на левой щеке, с темными волосами и тонкими, плотно сжатыми губами. Занзас. Мой личный ад. В его руках почти пустая бутылка из-под виски, а взгляд кроваво-красных глаз устремлен к небесам. Они не пусты — в них боль, ненависть и жгучая жажда мести. Уйти или остаться? Подойти или пройти мимо? Но разве у мотылька в ночи есть выбор? Он ведь всегда летит на пламя. Потому что пламени, чтобы гореть, нужна пища — без нее оно погаснет, а мотылек не хочет, чтобы пламя погибло… Подхожу и сажусь на корточки у стены напротив, ведь ты, мой пожар, не любишь, когда на тебя смотрят сверху вниз. Тишина не нарушается ничем, кроме биения двух сердец и твоего шумного дыхания, и мне кажется, что я почти счастлива: сидеть вот так рядом с тобой и не чувствовать себя лишней, при том не оказывая тебе услуг — это и впрямь счастье. Только молчи, только не прогоняй, только не заставляй чувствовать себя презираемой даже тобой… Звонок мобильного телефона разрывает тишину, и ты, словно очнувшаяся от зимней спячки цикада, встряхиваешься и достаешь из внутреннего кармана черного плаща телефон. — Отброс, сколько раз повторять: не звони мне, когда я ухожу на прогулку! — спокойный низкий голос полон злобы, а я не могу оторвать взгляд от глаз цвета спелой вишни, которые наполняются яростью. Мне бы встать и уйти, но я сижу у стены напротив моего сладостного кошмара и не могу пошевелиться. — Что эта малявка о себе думает?! — переходишь на крик ты через минуту. — Вария никогда не подчинится этому мусору Саваде! Он — приказал мне? Он — приказал?! Ах, не приказал, а помощи попросил? Без разницы! — голос твой сочится ядом и ненавистью. — Кончай орать, тупой отброс, и скажи этому мусору, что Вария не собирается выполнять его приказы, просьбы и мечты! Понял?! И если этот старик, Девятый, был столь слеп, что выбрал его, это не значит, что пока он не занял пост официально, Вария будет его союзником! Достали, уроды! Телефон летит в мою сторону, и я, вздрогнув, резко уклоняюсь с траектории его полета. Мобильник разбивается о стену дома рядом с тем местом, где только что сидела я, но, думаю, он не задел бы меня, даже если бы я осталась сидеть на месте. Ты поднимаешься и, сверля меня пристальным взглядом, полным холодной ярости, подходишь ближе. Ты не любишь, когда с тобой заговаривают первыми, потому я молчу, а ты вдруг достаешь из внутреннего кармана пиджака пистолет и направляешь на меня. Вот как, да? Я слишком много слышала? А знаешь, я не боюсь. Потому что ты исполнил мою мечту. Ты подарил мне чувства вместо пустоты… — Можешь убить сейчас, — усмехаюсь я, — а можешь — через час. Я не сбегу, да и от таких, как ты, не сбежать. Что выберешь? Я ведь знаю, что ты любишь. Хотя бы ненадолго продлить эти секунды. О большем глупый мотылек не мечтает. Он просто не хочет терять взгляд родных алых глаз, полный не отвращения и не пустоты, а чего-то иного… — Мусор, может, я и не убью тебя? — спрашиваешь ты раздраженно. — Тебе что, всё равно? — Абсолютно, — честно отвечаю я. — Убить или нет — дело твое. Жалеть не стану ни об одном из вариантов. — Может, я лишь хотел выяснить, что ты знаешь обо мне? — спрашиваешь ты почему-то. Ты же преступник, главарь какой-то банды, такие не жалеют. К чему этот вопрос? — Я бы и так сказала: я ничего не знаю. Для этого не нужно угрожать пистолетом. Но если хочешь убить, против не буду. — Дура, — коротко бросаешь ты и, убрав пистолет, склоняешься надо мной. Дернув меня за волосы, заставляешь подняться и впиваешься в губы полным ненависти, обжигающим, страстным поцелуем. Я знаю, почему звезды сегодня горят так ярко, Занзас. Это подарок мотыльку, который любит свет. Прощальный подарок жизни, дарившей раньше лишь мрак. И я отвечаю тебе со свей своей любовью, забыв обо всем. Это последний раз. Это последний день, когда мы вместе. А значит, я могу любить тебя, а не быть твоей рабыней… Твои руки причиняют боль, но дарят наслаждение, твои поцелуи полны несдерживаемой ярости, но заставляют любить тебя еще сильнее. Ты ненавидишь — я люблю. Мы слишком разные, но как же я хочу быть рядом… Резкая боль пронзает тело. Сегодня ты особенно жесток. Знаешь, это даже хорошо, потому что боль дает понять, что я еще жива, что всё это не сон, и что рядом — именно ты. Время пролетает незаметно, и как только ты встаешь и начинаешь поправлять одежду, я поднимаюсь следом и, одернув юбку, улыбаюсь тебе. — Не так уж плохо для отброса, — бросаешь ты. — В этот раз лучше, чем обычно. Хотела купить свою жизнь этим? — Нет, — качаю головой я, поправляя платье. — Можешь убить меня, когда захочешь, на помощь звать не буду. — Дура, — холодно бросаешь ты и вновь целуешь меня. Я провожу ладонью по твоим волосам и, забывшись, касаюсь твоего шрама. Первый раз ты избил меня, когда я поцеловала обгоревший участок кожи, и сказал, чтобы я не смела больше притрагиваться к нему. Но я забыла. Прости… Резкая боль в животе, и я падаю на колени. Воздуха не хватает, а перед глазами — темная пелена. — Я велел не прикасаться! — ледяным голосом цедишь ты. — Прости… Я забылась… — бормочу я. — Неподчинение? Ты, как тот идиот Савада, решила, что тебе всё дозволено?! — буквально шипишь ты и замахиваешься для нового удара. — Прости, я просто хотела… — слова захлебываются в пучине боли, и на этот раз удар в живот оказывается слишком сильным. Тело сводит судорога, ноги подкашиваются, и я падаю, а в голове внезапно проясняется. Ты хватаешь меня за волосы и смотришь мне в глаза. Ярость в них начинает исчезать — появляется презрение и толика разочарования. Нет, не надо… За что? За что, Занзас?.. — Слабый мусор. Жаль, я не собирался тебя убивать. Это запрещено — не мафиози мы не трогаем. Переборщил. Не важно, я сумею избежать проблем. Дыхание мое становится хриплым, а в глазах мольба. Пожалуйста, не презирай меня. Ведь ты мое пламя. Лучше просто сожги. Я приму от тебя любую боль, но презрение — уничтожает. Пожалуйста… Сдавлено хриплю, а глаза вновь заволакивает мгла и последнее, что я вижу — полный пренебрежения взгляд. — Лживый мусор. Тебе не плевать на свою смерть. Пощады хочешь? Ты уже сдохла. Мои волосы отпускают, и я падаю, оцарапав щеку о пыльный асфальт. Как глупо… Почему я не закрыла глаза раньше? Но это ничего. Потому что мотылек умер так, как хотел. Сгорел, став пищей для пламени и забрав себе его боль. Ведь главным желанием пустой темной жизни ночной бабочки был финал от руки того, кто был ей важнее самого этого финала… Вдалеке слышен шорох твоих шагов и слегка раздраженный голос: — Черт, выпивка закончилась. Надо купить ещё. И сказать этому идиоту, чтобы избавился от тела. Зря я перегнул палку с этой девицей… Ты еще не забыл обо мне. Еще недолго, но ты будешь помнить. А когда мое тело окажется в реке, забудь, я не стану грустить из-за этого, ведь я уже не хочу, что бы мое лицо отложилось в твоей памяти. Потому что после смерти нет ничего. Ни темноты, ни света, ни боли, ни вечной радости — мы не засыпаем, и пустота нас тоже не захватит. Мы просто исчезнем. Я верю в это. И это хорошо, Занзас. Потому что даже забвение не уничтожит моих чувств. Лучше, чтобы они обратились в пепел, сожженные тобой… На асфальт падает единственная горячая слеза. И в этой капле — всё мое горе, вся моя боль, вместе с твоей болью и твоими горестями. Просто потому, что мужчины не плачут, но иногда дождь необходим даже пламени. Не для того, чтобы погасить его, а для того, чтобы успокоить. Я была этим дождем совсем недолго. Всего полчаса. Всего одно падение слезы. Но больше и не нужно, потому что ты сильный. Ты справишься и без обильных ливней. Главное, чтобы иногда накрапывал мелкий дождь. Вот только я надеюсь, что того, кто прольет за тебя слезы в следующий раз, ты будешь любить. Но это всего лишь глупые надежды сожженного мотылька, ждавшего от своего огня с глазами цвета заката, а не крови, лишь одного. Смерти. Темнота накрывает с головой, боль отступает, и, проваливаясь в небытие, я вижу глаза, горящие закатом, закатом самой жизни, а в голове проносится лишь одно слово. Спасибо…