Вензель твой в сердце моем...

Ее жизнь была разделена на два периода. На мажор и минор. До того дня, как мальчик из особняка напротив покинул родной дом, и после. Восемь лет крепкой дружбы двух детей, полные переливами мелодий рояля и прогулками по парку, сопровождаемые обсуждением творчества музыкантов средневековья. И десять лет одиночества, наполненного пробегом длинных тонких пальцев по черно-белым клавишам и мыслями о том, почему ее единственный друг исчез. Растворился в ночи, словно его никогда и не существовало… Сын лидера известного мафиозного клана и дочь не менее известного банкира. Два незаконнорожденных ребенка, ценившие в этом мире лишь музыку. А еще она ценила его, мальчика с пепельно-белыми волосами и пронзительными серыми глазами по имени Гокудера Хаято. Вот только он ее не ценил… И мелодия ее жизни из мажора превратилась в минор. Казалось бы, навсегда, но она еще надеялась на чудо… Скажи, ты помнишь сад лунной ночью и «Лунную сонату» вашей жизни, Гокудера?.. День ее восемнадцатилетия — ничего примечательного, самый обычный день. Только вот в вихре сорванных осенних листьев алевшего багрянцем парка между двумя домами миллиардеров она вдруг увидела смутно знакомую фигуру. Пепельные волосы — вот что было знакомо ей, вот что она никогда не смогла бы забыть. Радость встречи, биение уставшего от одиночества и безразличия этой глупой жизни сердца, улыбка на губах, давно забывших, что это такое, с ее стороны… и безразличие со стороны ее единственного друга. Почему? Потому что свою сестру Бьянки он помнил и никогда не забывал, ведь она взрастила в нем ненависть к женщинам. А вот ее, девушку, понимавшую его без слов — лишь по переливам мелодий, рождаемым легкими прикосновениями к клавишам рояля, он помнил плохо. Почему? Потому что плохое забыть сложнее. Боль? Нет, ее она не испытала. Скорее, пустота. Но в пустоте этой родилась надежда — надежда на то, что вскоре рояль снова зазвучит, и он вспомнит ее, а если и не вспомнит, узнает заново. И ее жизнь, всё еще пустая и одинокая, стала не столь печальной. Скажи, ты помнишь осеннюю аллею и мелодию Эннио Морриконе, «Мелодию надежды» вашей жизни, Гокудера?.. День за днем одно и то же. Та же серая жизнь, давно ставшая простым отбытием повинности перед отцом, которому она была не нужна. Но вновь под сводами особняка зазвучали не только минорные, но и радостные мелодии. Вот только для кого — не понятно, потому что он отказался играть в четыре руки, как прежде. Но это было и не важно, потому что каждый вечер она бежала в парк и встречала в тенистых аллеях его. Человека, понимавшего ее с одного проигрыша, с нескольких нот… Это была не любовь — лишь необходимость. Желание видеть человека, который не говорил ей, что она бесполезна. Он прогонял ее, ругался, угрожал подорвать динамитом, а она лишь смеялась в ответ — это ведь понятнее холодности безразличия родных по крови людей. Жизнь стала игрой, полной томительного ожидания вечера и веселых перебранок, наполненных глубоким смыслом: по капле, по одной ноте он отдавал ей память о своем прошлом, он рассказывал, нехотя и словно случайно, о своей жизни за эти десять лет. И важность этого веселья переоценить было невозможно, ведь смысла в нем было куда больше, чем юмора… А листья всё падали и падали, засыпая скамейки, на которые она вставала, раскинув руки, чтобы рассмеяться и негромко крикнуть: «Мелодия еще звучит!» Скажи, ты помнишь парковые скамейки и марш «Карусель» вашей жизни, Гокудера?.. Словно в произведении Бетховена из зрелого его творчества напряжение их жизни нарастало, но препятствие — стена отчуждения Хаято — было преодолено одним рывком. Одним усилием. Одним событием. Она всего лишь пришла на встречу в солнечных очках, а он спросил, зачем ей они. Она не ответила. Ведь сказать, что отец в который раз ударил ее за несоответствие идеальному образу дочери банкира и своевольное исполнение на вечере для его друзей печальной мелодии она не могла. Но он сорвал с нее очки и всё понял сам. Ведь он вспомнил их детство и то, как порой девочка из дома напротив приходила к нему с улыбкой на губах и говорила: «Поиграешь со мной?» И он играл. Играл Фантазию для фортепиано в четыре руки фа минор Шуберта. Ведь это спасало ее, его соседку, помогало выплеснуть всю свою боль, излить ее на клавиши его рояля и улыбнуться вновь. Куда более жизнерадостно, чем прежде. И в тот момент, под вихрем алых слез осени, слетавших с деревьев, сорвав с нее солнцезащитные очки и поймав слегка смущенную улыбку и грустный взгляд, он поморщился и спросил: «Сыграем?» И снова своды мраморной залы его дома огласила мелодия Шуберта, а старый рояль семьи Хаято выплакал всю боль девушки, живущей в соседнем доме. А быть может, и своего хозяина тоже?.. Скажи, ты помнишь свое поражение, о котором не сожалел, и Фантазии для фортепиано фа минор вашей жизни, Гокудера?.. Всё изменилось, и ее боль ушла. На смену ей пришли мелодии. Мелодии ее сердца и души, что сливались с бегом его пальцев по бело-черным клавишам и рождали давно забытую, чистую, добрую, немного грустную улыбку на его губах. Он стал для нее важнее жизни, ведь она полюбила, и сердце билось раненой птицей весь день без него… А впрочем, нет. Он стал для нее важнее музыки, и это пугало, но разве можно запретить своему сердцу любить? Она знала, что он приехал наладить отношения с отцом, которого винил в смерти матери. Она знала, что в Японии его ждет работа и босс, которого он никогда бы не оставил. Она ни на что не надеялась. Она просто любила его пальцы, рождавшие музыку ее души, его улыбку, в которой играла ее надежда на лучшее, и его глаза, в которых отражалась их общая боль. И разве можно корить обреченного на повешение узника в том, что он продолжает смотреть на небо сквозь решетку камеры смертника и прокручивает в голове вальсы, марши и полонезы, трогающие его душу, как пальцы трогают струны гитары, рождая всего одну мысль в сотне мелодий. «Я всё еще жив…» Ну а большего и не нужно, ведь главное — это здесь и сейчас, а не последний аккорд… А листья всё кружились в медленном вальсе сентября, и всё звучала под сводами особняка мелодия их жизни. А после очередного наполненного феерией звуков вечера они шли к озеру в парке и смотрели на то, как холодный ветер играл упавшими в ледяную воду листьями, превращая темную зеркальную поверхность в смятый шелк с каплями крови — листьями клена. Они говорили о том, что волновало их обоих, что ценили они оба, что понимали одинаково — о музыке. Прямо как в детстве… И не было ни холода, ни боли, ни тоски — лишь острое чувство того, что они еще живы. А потому они жили и говорили, говорили, говорили… Скажи, ты помнишь черное осеннее озеро и симфонию номер шесть Моцарта, недолгую симфонию вашей жизни, Гокудера?.. Но финала не избежать, сколь бы долог ни был концерт. Сентябрь подошел к концу, отпуск «правой руки» босса мафии — тоже. А на его слова о скором отъезде она лишь улыбнулась и сказала: «Прости, я не могу промолчать». Его соседка, его подруга, его партнер по игре на рояле решилась сыграть для него мелодию, что жгла ее сердце. «Мелодию любви» Шопена. И он понял. Понял всё без слов. Но глядя в черные, как ночь, глаза итальянки, когда отзвучали в пустом зале последние аккорды мелодии ее любви, он сказал лишь одно слово. «Прости». Сердце вдребезги, а душа в лоскуты. Но она лишь улыбнулась, потому что улыбка куда честнее слез в такой миг: она не просит остаться, не ищет сочувствия, не умоляет дать хоть один шанс. Она отпускает. И девушка, в чьей душе вновь зазвучала минорная мелодия, встала из-за рояля, подошла к мафиози со спины и, крепко обняв его, прошептала: — Знаешь, я недавно слышала одну песню на иностранном языке, которую никогда не забуду. Я нашла перевод, и он меня поразил. И я хочу сказать тебе лишь одно. «Ты — моя мелодия», Гокудера Хаято. Прощай. Ее пальцы легли на клавиши рояля и начали играть малоизвестную в Италии мелодию. «Мелодию любви» Александры Пахмутовой. Девушка с черными, как ночь, глазами и не надеялась, что человек, которого она любила, возьмет ее с собой, ведь в его глазах ответных чувств не было, но и молчать, скрывать музыку любви, дававшую силы жить, не смотря ни на что, и не поставить точку она не могла. Жить пустыми надеждами на его возвращение куда глупее, чем обжечься о холодное «прости». Но холодное ли? Ведь «правая рука» босса мафии извиняться не привык… Как только последняя нота была сыграна, девушка встала и ушла, оставляя в мраморной зале свою любовь, свою душу, саму свою жизнь, поднявшиеся к потолку с последними звуками рояля и растворившиеся с ними в небытии. Слез не было, как не было и желания немедленно прыгнуть с крыши. Было лишь осознание того, что всё закончилось так, как должно было завершиться. Потому что мелодии не замолкают даже после смерти композитора… Скажи, ты помнишь мраморную залу и торжество Рахманинова, боль Прелюдии до диез минор вашей жизни, Гокудера?.. А на следующий день, провожая друга с самого утра, из-за чего дочери банкира пришлось пропустить занятия в колледже, она улыбалась. Безжизненно, печально, но абсолютно не фальшиво — ведь она всё еще надеялась вновь увидеть его, человека, понимавшего ее без слов, и знавшего, почему она называла «Лунную» сонату «Озерной». Ведь впервые он дал ей послушать эту мелодию, принеся запись к озеру… И никогда не злился за намеренную ошибку, допущенную в названии, когда она предлагала ему сыграть именно «Озерную» сонату. Вот только на ее улыбку он ответил словами, убившими даже тень надежды на новую встречу. — Я больше не приеду. Я помирился с отцом, но моя жизнь с этим местом больше не связана. Я нужен боссу. Я не вернусь сюда. Не хочу давать лишние надежды, так что прости. Такая глупость. Ну как она могла надеяться на его возвращение и новые вечера за роялем? Холодные слова подхватил ледяной ветер, морозом сковывая ее сердце. А затем осколки глупой сердечной мышцы, покрытые инеем, озарила новая улыбка, полная понимания и прощения. — Удачи. Не забывай музыку, Гокудера. — Не забуду. Обещание? Нет, клятва. Они оба не забудут, потому что музыка — это то, что помогает им жить. А точнее, выживать. Но она больше не жила: она лишь существовала. Ведь парень с пепельными волосами и печальными серыми глазами был для нее всем. А потому особняк ее отца мелодии, сыгранные на рояле девушкой с пустыми черными глазами, больше не наполнят. Они будут скользить среди бесконечной пустоты, играя лоскутами ее души, как ветер играл листьями в парке, где они прощались. И он уехал, а она осталась. Осталась, чтобы стать идеальной дочерью банкира, которая уже не хотела стать пианисткой и согласна была поступать на экономический. Просто потому, что у мертвой души, мечта которой начала причинять лишь боль, желаний быть не может. Но она не забудет музыку и не сдастся — она лишь изменит свой путь. И когда-нибудь, став известным финансистом, помогая брату в работе, она встретит известного босса мафии Саваду Тсунаёши, бросит взгляд на его «правую руку» и улыбнется ему — вот о чем она начала мечтать. Мечты ведь могут изменяться, правда? Вот только жизнь не любит делать подарки. А пьяные водители не разбирают дороги. Но за всё в этой жизни приходится платить, и потому на похоронах под проливным дожем без зонта стоял лишь один человек. Человек, всю церемонию слушавший плеер. И когда его лучший друг, Савада Тсунаёши, предложил ему зонт, он отказался, сказав, что должен попрощаться с другом, понимавшим его без слов, а дождь делает его ближе к ней, просто потому, что она — это осень. Его вечный минор. Скажи, а ты помнишь кладбище и «Мелодию любви» Магомаева и Пахмутовой, мелодию всей вашей жизни, Гокудера Хаято? Конечно, помнишь… — Что слушаешь, Гокудера? — Ты не знаешь. Русская мелодия. — А почему такой грустный? Завтра у дочери Тсуны десятый день рождения. — Потому что люблю осень. Отвяжись, не мешай мне вспоминать… — Ладно, ухожу. Тишина. Мелодия. Улыбка. «Ты — моя мелодия. Я — твой преданный Орфей»… Я не забуду…