Всегда возвращаясь домой

Сколько себя помню, мне никогда не сиделось на месте. Меня всегда манили туманные дали и высокие вершины, но с самого детства мне твердили, чтобы я поскорее отбросила глупые мечты и задумалась о реальности. Так мне говорили люди, которые стали мне родителями, так говорили мне в приюте в Рифтене. Да, да, до того, как я обрела дом, до восьми лет я жила в приюте Рифтена и, скажу я вам, это были одни из самых суровых годов моей жизни. Как я уже говорила, в раннем возрасте меня спас небольшой отряд имперцев, наткнувшийся на лагерь работорговцев из Сиродила. Кто были моими настоящими родителями – я не знаю, хотя тот факт, что меня отловили работорговцы, говорил о том, что я, скорее всего, что была я лесным эльфом лишь наполовину. В те времена браки между представителями разных рас, в том числе и нелюдскими, были вполне нормальным явлением, однако общество всё-таки подобные семьи не слишком приветствовало. Особенно ярко эта «нелюбовь» выражалась у эльфов, которые были помешаны на чистоте своей крови, они относились к отпрыскам людей и эльфов как к грязи. Такие полукровки обычно не могли особо подняться в высшее общество, поэтому многие попадали в рабство и всю жизнь прислуживали господам, либо же становились бандитами. Редко кому удавалось найти себе мирную спокойную жизнь. Да и мне, по идее, такая благодать не светила. После совершеннолетия нас, беспризорников, выбрасывали на улицу, где действует правило «хочешь жить – умей вертеться». Но вся ирония состоит в том, что подготавливать нас к различным жизненным трудностям нас никто не собирался. Рассказать о годах в приюте мне особо нечего, ибо память моя уже не настолько хваткая, но я точно помню чувства, которые я испытала, находясь в приюте – одиночество, боль, угнетение. В приют редко отдавали кого-то нечеловеческой расы, поэтому я часто становилась жертвой издевательств, а порой и насилия. Дети бывают жестоки, увы. Наверно, даже более жестокими, чем взрослые, ибо могут навредить не задумываясь о последствиях. Они издеваются над беззащитными просто потому что они могут это сделать, и им ничего за это не будет. Хотя, на самом деле, многие взрослые тоже ведут себя, как дети…. Кроме рассказов и догадок, которые приходилось принимать за истину, полукровку во мне выдавали черты лица – они были более округлые и, скулы не слишком заостренные, разрез глаз был менее раскосым и не такими большими, ну и сам цвет глаз – серовато-голубой, был не свойственен лесным эльфам. Пожалуй, я вполне могла бы сойти за обычного человека, если бы не мои длинные заостренные уши. Они, кстати, очень часто становились причиной насмешек, а однажды, как сейчас помню, пара старших ребят из приюта решили меня немного «очеловечить» - подрезать уши, поскольку без них я бы стала не такой «страшной», стала бы такой как все. После того случая я стала тщательно скрывать волосами свои уши. Я помню свой угол, в котором сидела, когда все остальные играли или общались – мне хотелось стать невидимкой, стать стеной, чтобы про меня все забыли. В большинстве случаев, если я сидела тихо, меня не трогали. Но я не хотела провести в этом углу всю свою жизнь. Я хотела чего-то большего – увидеть мир за пределами городских ворот, за пределами внутреннего дворика приюта. Я хотела воочию увидеть этот большой и прекрасный мир, таинственный и полный приключений. Таким я представляла себе мир, описанный в книжках. Я холила мечты о том, как буду путешествовать в компании друзей, или хотя бы одного друга, от города к городу, узнавать легенды, помогать людям… Мне нравилось воображать себя эдаким героем. И я не намеревалась сидеть и бездействовать – где-то в семь лет я начала предпринимать попытки сбежать из приюта, но ни одна моя попытка не увенчалась успехом – дальше городских ворот я так и не добралась. Такое мое поведение злило не только детей, но и смотрителей. К порке я уже привыкла, как и частым избиениям. Лежа на холодном каменном полу, в комнате наказаний, в полной темноте, без еды и воды, меня накрывала безысходность, надежда покидала меня на какое-то мгновение. Но там, в одиночестве, ветер доносил до меня через щели в оконных рамах холодный свежий воздух. Я вдыхала этот запах, в котором чувствовалась и прохлада рек, и соленый запах моря, кисловатый запах травы, горький запах сосновой хвои… Это был запах свободы, о которой я могла только мечтать. И опять в моем сердце поселялась надежда. И я снова вылезала из окна и бежала к городским воротам. И снова, избитая, лежала на холодном полу. И так повторялось много-много раз. В конце концов, приехала семейная пара, которая, увидев меня, решила взять меня на удочерение. Они были обычными нордами - крестьянами, поэтому их выбор удивил не только заведующую приютом, но и меня. К тому времени я изрядно одичала и уже научилась никому не доверять, кроме себя, и из того, что меня удочерят, я решила извлечь выгоду: теперь-то мне никто не помешает обрести желанную свободу, думала я. Но все пошло не так, как я думала. Когда я только увидела этих людей, которые теперь были моими папой и мамой, у меня было некое оцепенение – сердце словно заледенело и камнем рухнуло в пятки. Такого волнения я не испытывала ещё никогда. Я была взволнована и одновременно боялась. Я боялась перемен. Я боялась, что моя жизнь станет хуже, чем она есть сейчас. Мне хотелось вернуться обратно в свой угол, забиться там и сидеть… Но глаза, полные любви и тепла, предавали мне уверенности. От Вильдарта пахло землей, а от Хенсиг – полевыми цветами и молоком. Это были приятные запахи. Так пахла семейная идиллия. И смело вышла за дверь приюта и села в повозку, которая должна была отвести меня в мою новую жизнь.