День за днем. Эпизод 3

И вот потянулись муторные дни. Сижу дома, болею, никуда не хожу – жду, пока заживет. Даже врача вызываю сюда, домой, чтобы ничего не травмировать и быстрее выписаться. Через день процедуры – то лед, то компрессы – это днем или по вечерам, когда Анька дома и может помочь. Пару раз нас вызывали в милицию, но у меня справка и уважительная причина, так что, с чистой совестью, на допросы отсылаю Сомову – пусть отдувается за двоих - в конце концов, это ее маньяк и она главное заинтересованное лицо. Вот пусть и мучается. Наконец, врач разрешает перейти к активной физиотерапии и мазям для восстановления. Тут уже приходится ездить в клинику, а значит выходить в люди, одеваться, краситься и держаться молодцом. И главное – появляется возможность поехать в редакцию, узнать не только по телефону как дела, но реально держать руку на пульсе… И еще увидеться с Андреем. Мы несколько раз перезванивались, но это же совсем не то… Я должна его увидеть. Я знаю, чувствую, что теперь у нас все будет по-другому. Когда он держал мои руки, мои пальцы в своих руках…, от него шло столько заботы, нежности и любви, что я уверена – теперь все изменится. Вот поэтому, этим утром, я собираюсь и наряжаюсь не столько из-за процедур, сколько из-за желания появиться в издательстве и встретиться с Андрюшей. Главная задача на сегодня - не выглядеть уродиной и сделать незаметным корсет на шее. Кручусь перед зеркалом у шкафа и так, и эдак. Может шарфик? Черная юбка, красная водолазка, белая куртка… Кажется в гамму к этому что-то такое было. На полках, действительно, обнаруживается нечто бело-розовое из синтетики, длинное и полупрозрачное. Пытаюсь как-то замотаться и приткнуть концы посимпатичней… Все равно не нравится и я морщусь. Тем более что от физкультурных упражнений вылезают неприятные ощущения в плече и шее. Наконец, отчаявшись, закидываю конец шарфа за спину и, повернувшись в сторону двери, зову подругу: - Ань… Ань! Сомова торопливо спешит на зов: - Ну? Что случилось? - Слушай, Ань, дай мне что-нибудь одеть, чтобы скрыть эти доспехи. Сомова недовольно отворачивается, потом снова смотрит на меня: - Ну что я тебе могу дать-то? Я все понимаю, я уже надоела за неделю со своими капризами… Анюте тяжело. Но, что я могу поделать? - Ну, я не знаю, посмотри что-нибудь, а? Анюта раздраженно тычет пальцем в направлении моей шеи: - Что бы эти доспехи скрыть, нужно, как минимум, тулуп и ушанку! - Очень смешно! Опять смотрюсь в зеркало и, прижав шарф к горлу, недовольно ною: - Блин, капец. Если бы ты знала, как там чешется. Мои руки со взлетают вверх в адском желании поскрести хоть чуть-чуть под чертовым бандажом, а потом обреченно падают вниз… Как же мне надоела моя инвалидность! Анька пытается подбодрить: - Гош, я не понимаю, чего ты комплексуешь то. Ну, случилось и случилось, мало ли что бывает с людьми. Чего тут непонятного… Я не хочу, чтобы на меня смотрели с жалостью, хочу, чтобы все видели во мне обычную Марго, особенно Андрей: - Я не комплексую, я не хочу выглядеть уродом! Снова смотрюсь в зеркало. Капец, что с шарфом, что без шарфа, хрен редьки не слаще. Сомова пожимает плечами: - Послушай, ну ты же не на свидание идешь. Как сказать… Мне вовсе не хочется говорить Аньке, что моя цель сегодня не только поликлиника, и я перевожу стрелки на другую тему: - Да? Я так понимаю, на свидание у нас идет кто-то другой, да? Игриво подкидываю конец шарфа вверх и тот, воздушно опускаясь, задевает меня по носу, заставляя дернуться назад. Анька возмущенно бурчит: - Так, Ребров! Да ладно, чего там конспирацию разводить, а то я не знаю. Чуть поморщившись, протестующе поднимаю руку: - Так! Ладно иди, иди сам оденусь. Сомова с радостью удаляется, а я снова смотрюсь в зеркало и дергаю конец шарфа вниз. Капец, уродство сплошное! Из горла вырывается недовольное рычание и я, беззвучно ругаясь, хватаю себя за горло рукой, демонстрируя огромное желание этого недоделанного терминатора придушить: - Хрм-м-м-м. *** Всю дорогу в такси, из поликлиники до редакции, нервно гадаю, как там меня встретят после вынужденной разлуки и фантазирую о нашей встрече с Андреем. Конечно, были телефонные звонки от Наумыча, от Мокрицкой… И Люся привозила какие-то важные бумажки и договора на подпись. И тем не менее… Вот, приеду, а в моем кабинете уже Зимовский сидит или еще что похуже. Но сначала со своим больничным заглядываю на этаж ниже, в бухгалтерию. Обед как раз закончился и девочки на месте. Предупредив финансовый народ, что я еще некоторое время буду недееспособна, поднимаюсь к нам на этаж пешком, по лестнице. Когда прохожу мимо открытой двери женского туалета, оттуда доносятся голоса Людмилы и Галины и то, что они обсуждают, заставляет меня остановиться и прислушаться. На вопрос Любимовой: - Интересно и что она им дает? Следует уверенный ответ секретарши: - Как что? Они в Барселону едут на месяц или больше! - И что? - Как что!? Наумыч поставил Калугину условие, что без помолвки он свою дочь не отпускает! Калугин, помолвка, Барселона, условие Наумыча… Что происходит? Подхожу поближе и вовремя - Галина переходит на громкий шепот: - Так подожди, Барселона им зачем? - Ну, не знаю. Там, то ли стажировка, то ли командировка. Да ты у Кривошеина лучше спроси - он про всех все знает! - Сейчас только у Кривошеина и спрашивать. Как-то все резко происходит. - Хм… Резко… Егорова на нем давно уже висит. Мне вдруг становится отчаянно хреново. Как же так… Он же… Мы же… Может это все сплетни? Глаза ужасно щиплет, а я, молча, стою, не в силах отойти от двери туалета. Любимова, заметив меня в дверном проеме, начинает гримасничать в сторону Люси, призывая замолчать, и та оглядывается: - Ой, Маргарита Александровна… У вас все в порядке? Растерянно смотрю на нее: - А? Даже не удивилась моему появлению. Видно редакцию сейчас больше всего волнует не выпуск номера или мое отсутствие, а события в семье Егоровых. Неужели у Андрея с Наташей и правда помолвка? Что значит требование Наумыча? И Андрей как послушный мальчик берет под козырек, что ли? Я вдруг вспоминаю странное увольнение Калугина, его резкое сближение с Наташей и не менее странное возвращение. Приходится платить по долгам? На Люсин вопрос я лишь киваю, слишком погруженная в невеселые думы: - А? Да, все хорошо. - Ну, я тогда побежала? Он быстренько прошмыгивает мимо меня, не оглядываясь. Галя задает тот же вопрос: – Маргарита Александровна у вас точно все в порядке? В зеркале вижу свое желтое отражение. И зачем, спрашивается, притащилась? Болела себе и болела. С трудом выдавливаю из себя: - Да. - Ну, я тогда пойду? Я лишь прикрываю глаза в знак согласия – нет сил говорить… Проглотив комок в горле, с горечью усмехаюсь: - Стало быть, Барселона. Господи, что же ты за человек то такой, даже не заикнулся по телефону ни разу. *** Плетусь к себе в кабинет. Нет тут никакого Зимовского, все лежит на прежних местах, как и лежало неделю назад. Повесив куртку на вешалку, бросаю сумку в кресло и, поправив намотанный на шею шарф так, чтобы полностью скрыть уродливый ошейник, отправляюсь к Андрею. Может быть, он мне, все-таки, хоть что-то объяснит?! Одно дело заботливо сюсюкать в трубку, справляясь о здоровье и совсем другое вот так – глаза в глаза. Калугин на своем рабочим месте - стоит возле стола, освещенного настольной лампой и перебирает бумаги. Останавливаюсь в дверях: - Андрей. Он бросает на меня быстрый взгляд, а потом снова утыкается в бумажки: - Да? Я не понимаю его реакции. И это все? Подхожу ближе: - Как дела? Еще один взгляд: - Спасибо, потихоньку. Его холодность странна и непонятна. Он конечно в курсе моего самочувствия, но, все-таки, мы не виделись несколько дней и можно, хотя бы для приличия, продемонстрировать радость, даже если ее и нет. Или он, таким образом, решил дистанцироваться от меня? Сожалеет, что проявил слабость и теперь старается компенсировать равнодушием? Дескать, у меня помолвка с Барселоной, в смысле с Егоровой и не суйся ко мне, не подходи? Не могу в это поверить и уйти ни с чем. Спросить о его матримониальных планах тоже не решаюсь. Растерянно пытаюсь хоть капельку привлечь его внимания: - А... , м-м-м… Мы, когда номер сдаем? Капец, ну что за бред я несу… - В четверг. - А это, какое число? Стою, обхватив себя руками за плечи и мне ужасно холодно здесь, с ним, несмотря на водолазку. Калугин, все также не глядя на меня, берет с полки свой ежедневник. - Сейчас я тебе скажу, по-моему, двадцать третье. Да двадцать третье. Андрей бросает на меня быстрый взгляд: - А что? - Да так, ничего, просто спросила. - Угу, понятно. - Так…, э-э-э… Замолкаю, не зная, что еще спросить, а он подняв голову от бумаг, смотрит на меня, то ли ожидая продолжения разговора, то ли моего ухода. Наверно, все-таки, ухода. Сдаюсь и поднимаю вверх руку, прося прощения, что потревожила. Еще раз вздохнув, разворачиваюсь и ухожу, зябко потирая себя за плечи. Такое ощущение, что я тут никому не нужна… Поеду домой. *** А там, в квартире, долго прихожу в себя, переживая «ледяной душ», устроенный мне Калугой. Ощущение похолодней пожарного душа в туалете, когда я металась по редакции с метлой. Там, потом, был теплый пиджак, чтобы согреться и еще дружеское плечо Андрея. Теперь этот пиджак был словно из морозильника, и опереться при этом будто было не на кого… Куда все исчезло… Почему… Еще утром я была полна надежд и иллюзий, теперь не осталось ничего. Ну, не верю я в его чрезвычайную занятость! Тем более на фоне разговоров о помолвке и Барселоне. Переодевшись самостоятельно, без сторонней помощи, в домашнее – облегающую голубую маечку и брючки, весь вечер сижу в гостиной, жду Аньку, ругаю Калугу с Егоровой и накручиваю себя. Мне нужен собеседник, чтобы выплеснуться и выпустить пар, а подруги все нет и нет. Сомова, наконец, приезжает, довольная до пузырей и с огромным букетом алых роз. Выхожу ее встречать в прихожую: - Давай-ка, подержу. - О, привет. На! Взяв цветы в охапку, жду, пока Анюта переобуется: - Привет, да... Наумыч цветами одарил? - Ага, кто же еще… А у тебя как? - По-всякому. - В смысле? - Да… На работу заезжала. Сомова забирает назад свой букет и идет с ним на поиски вазы. Через несколько секунд зовет меня из гостиной: - И что, без тебя все плохо? - По-моему, моего отсутствия никто и не заметил. Но это не главное. - А что главное? - Представляешь, Наумыч посылает Калугина в Барселону, на целый месяц или два, вроде как на стажировку…. Да не одного, а со своей придурошной дочуркой. - Ничего себе командировочка… Я бы от такой не оказалась. Прислонившись спиной к торцевому пилону от полок, отгораживающих прихожую, и сложив руки на груди, наблюдаю, как Анюта возвращается на кухню, набрать в вазу воду из-под крана, а потом тащит ее вместе с цветами обратно в гостиную: - Красиво, да? Нехотя соглашаюсь: - Да, очень красиво. Но мои мысли сейчас не о букетах, они по-прежнему бурлят там, в редакции, в кабинете художественного редактора. Я еле дождалась подругу и мне просто невтерпеж высказать все, что я думаю о Калугине: - Слушай, Ань, я вот вообще… Вообще ни хрена не понимаю! Сомова садится на диван, все еще держа в руках вазу и цветы, а я плюхаюсь на боковой модуль. Анюта ставит вазу на стол, продолжая крутить в руках свой букет, так и эдак рассматривая его, будто никак не налюбуется, а потом, не глядя на меня, невнимательно бросает в воздух: - Чего ты не понимаешь? Я тут же вываливаю на нее свое недоумение: - Ну вот ты объясни мне, хотя бы, как так можно, а? Сам же отвез меня к врачу, потом привез меня домой, сидел тут, ухаживал, еду готовил, пятки целовал, миловал там, я не знаю… Наконец, Сомова вставляет букет в вазу, расправляет его, и может мне, наконец, уделить немного своего драгоценного внимания. Возмущенно продолжаю: - И что? И все это для чего? Чтобы вот так вот просто взять и улететь с этой дурой в Испанию, да? - Слушай, ну ты же сама говорила, что он не отдыхать едет, а работать. И потом, для его карьерной лестницы это же ого – го! Подняв брови, закатываю глаза к потолку - ну, подруга, учудила... - Слушай Сомова, я тебя умоляю, о какой карьерной лестнице ты вообще говоришь, а? Ты что, думаешь, я ничего не понимаю? Анюта разводит руками: - Ребров, тебя самого никак не поймешь - то ты говоришь, что ничего не понимаешь, то говоришь, что ты наоборот, понимаешь все! Судорожно убираю волосы с лица. Вот чего она идиотку то из себя строит? Я не понимаю мутных поступков Калугина, но мотивы семейки Егоровых примитивны как дрова. Сомова продолжает разоряться не по делу, тратя избыток энергии на размахивание руками: - Уже бы сел и поговорил с ним, наконец! Уже бы tet-a-tet поговорили: «Да? Да! Нет? Нет!». И разбежались. Это произносится так бездумно и равнодушно, с разглядыванием своего бесценного букета, что во мне поднимается волна раздражения. Анькин эгоизм меня бесит - кричит, ручками машет и все ни о чем. У нее, с этим своим Борюсиком, совсем крыша съехала, и на меня ей плевать абсолютно… Я же вроде внятно говорю, человеческим языком - у Калугина семь пятниц на неделе, вот сегодня, например, на меня уродливую, даже смотреть не захотел... А да-да, нет-нет мы уже с ним проходили после телешоу, и тогда мой вопрос остался без ответа. Мое недовольство достигает предела, и я встаю, желая уйти. Цежу сквозь зубы: - Спасибо. Сомова все также беззаботно счастливая, опять тянется к букету: - Пожалуйста. Ухожу спать. Вот и поделилась с лучшей подругой самым насущным.