Договор должен исполняться

Там нет ни времени, ни пространства. Нет прошлого и будущего – только вечная Цель: уйти в свое следующее предназначение. И все, что можно там делать – это ждать. Тот, кого на почти нереально далекой теперь Земле, звали Уильямом Перришем, успел почти забыть свое имя, успел забыть, каково это – дышать, проталкивать в легкие глотки воздуха, ощущать биение сердца, чувствовать прикосновение пальцев к материи. Здесь нет материи – здесь есть только идеи. И бывший магнат, ас большого бизнеса, повелитель миллионов долларов и тысяч судеб готовился чувствовать такой недоступный ему прежде покой. И он, наверное, ощущал бы в полной мере этот покой, если бы не одно обстоятельство… К нему приходил здесь давний знакомый, тот самый, с которым они покинули земное «где-то» и «когда-то». Странно называть знакомым существо, у которого даже никогда не было имени, да что там имени - даже «я» или «ты» Перриш ставил теперь под сомнение. Он чувствовал, как окружающее становится им, и он становится этим окружающим, что они скоро станут совсем нераздельны. А потом… он думал бы об этом «потом» со светлым нетерпеливым и почти детским ожиданием – если бы не тени воспоминаний, которые приносил с собой знакомый. Его присутствие чувстовалось холодом вдоль позвоночника. Итак, они с Джо – для удобства Перриш именовал знакомого старым именем – часто смотрели на Землю, и Перриш так и не мог решить, не была ли эта милость одним из пунктов программы адских мук для его бедной души, прежде чем она окончательно сольется с незримым кольцом круговращения, чтобы выйти из него другой, заслуженный им пласт материи. С почти равнодушным спокойствием Перриш видел привычную суету Элисон и ее мужа, видел ровное и стабильное процветание его компании – и все более убеждался, как это пусто и ненужно ему. А то единственное, что было нужно – от этого "единственного" он испытывал боль. И, может быть, именно эта боль удерживала его «я» в относительном отдалении от Цели. Сьюзан… Перриш видел ее потухшие, словно опустевшие зеленые глаза, видел как вспыхивает в них ожидание неведомого, ожидание Чуда – то, что всегда так отличало Сьюзан - и снова гаснет, когда появляется рядом этот парень, чье тело тогда занял Джо. Парень – не тот, кто ей нужен, с прежней категоричностью делового человека думал Перриш. И неземной Джо чувствовал это – иначе зачем бы ему было снова и снова показывать Перришу младшую дочь? И с каждым разом что-то нарастало в Билле Перрише. И однажды это «что-то» выплеснулось. - Ты же обещал мне, что она будет счастлива! – почти закричал Перриш, когда снова увидел потухшие глаза Сьюзан, с которыми она встречала вернувшегося с работы бой-френда - Сьюзан и ее парень теперь жили вместе. Когда увидел, как она обнимает его плечи мертвыми руками сломанной куклы, как силится быть веселой и оживленной в его присутствии, и как с каждой минутой делать это ей становится все труднее и труднее. - Ты обещал, мы заключили договор! - Я не знаю, что делать, - прошелестело от неясной темной фигуры, чье присутствие Перриш по-прежнему не столько видел, сколько ощущал, - Билл, ведь ты сам был против того, чтобы я забирал ее с собой. - А мне плевать! Мы заключили договор и ты обещал, что она будет счастлива! – кричал Перриш, - Посмотри на нее - неужели ты не видишь, как ей плохо?! Неясная тень подалась назад - слова Перриша были хлещущими плетьми, под которыми Джо корчился от боли. И Перриш изумился тому, что тот оказался настолько уязвимым. - Договор… - снова начал Перриш. - Я понял, - прошелестело из окружающей полумглы. *** «Я уезжаю в Германию, в кардиологическую клинику на стажировку», - Сьюзан робко заглядывает в красивые глаза мужчины. И видит в них – вторым, потаенным слоем, проглядывавшим из-под первого – облегчение. Она ждала этого облегчения. Ждала как глотка воздуха – все полтора года, прошедшие с того дня как умер отец. Под грохот и хлопанье фейерверка она вглядывалась тогда в глаза Джо – такие красивые зеленые глаза – и не узнавала его. Сперва она винила во всем себя, она говорила себе, что слишком погружена в свою скорбь, что она эгоистична, что при жизни отца она вообще видела все не так, как увидела после его смерти. Но все было без толку – она все больше убеждалась, что в Джо, в том Джо Блэке, который остался с ней после смерти папы, чего-то не доставало. Не было в нем сторожкой опасности, не было тайны, которой до того веяло ото всего его облика. Она не узнавала во всегда веселом, словно годовалый щенок крупной породы, парне то странное существо – до жути нечеловеческое и до жути же настоящее, которое она встретила в доме отца, в которое влюбилась без памяти и за которым шла как ребенок за дудочкой Крысолова. И чем дальше – тем мучительнее было для нее это неузнавание. Она стала брать дополнительные дежурства, задерживаться на работе. Молодой человек был недоволен и все чаще между ними вспыхивали мелкие ссоры. Сьюзан даже стало казаться со временем, что она чувствует присутствие ТОГО, странного Джо – чувствует его знакомым холодком, который пробегался по ее позвонкам как пальцы пианиста по клавишам. И самым явным это ощущение было в палатах безнадежных больных… Если бы коллеги Сьюзан были повнимательнее, они заметили бы, что молодая терапевт доктор Перриш охотнее всех остается дежурить в палатах тех, кому недолго осталось мучиться на этом свете. Сьюзан поняла это за собой раньше всех – и стала чувствовать себя почти прокаженной. Ей казалось, что в ней поселился какой-то душевный недуг, что она отравлена. ТОТ Джо безнадежно отравил ее собой. И когда пришло приглашение из Германии, Сьюзан почти не раздумывала. А облегчение в глазах Джо Блэка – земного и обыкновенного Джо Блэка – стало для нее почти равносильно получению индульгенции.