Там, вдалеке.

С рождения он был отмечен особым знаком. Как человек, способный сотворить чудо.

*** На краю еще только начавшей строиться лестницы в небеса играют двое детей. Девочка с мальчиком. У обоих иссиня чёрные волосы и такие же чёрные глаза. На мальчике какой-то большеватый комбинезон. На девочке красное платье с изящными узорчиками по краю. — Тю-де-са... – говорит мальчик. — Тю-де-са. — Когда ты уже научишься говорить правильно. — вздыхает его маленькая спутница. — Тю-де-са! — словно назло ей повторяет он громче. Сестрица фыркает. Слышно шаги. Кто-то поднимается к ним. Девочка вскакивает и бежит вниз по лестнице, широко раскрыв руки в жесте горячего приветствия. Да, это тот самый человек. Тот самый, воплощающий мечты в реальность. Высокий худой парень с неряшливыми волосами до плеч. Такой бледный и слабенький, словно сейчас рассыпется. Под глазами у него болезненные круги, следы множества бессонных ночей. А улыбка блаженная как у святого. Малышка бросается ему в объятья. Он подхватывает её на руки. — Пётр! — говорит девочка так серьёзно, словно ей вовсе и не десять лет. — Вы гений! Вам удалось то, что не удавалось до этого никому! — Очень рад слышать это. — его тихий голос сливается с шелестом травы далеко внизу. — А ещё мы с братом видим здесь чудеса. Здесь оживают мечты. Мы можем находить здесь то, что давно потеряли. То, чего уже давно нет. И то, чего не было никогда. Вот вы, Пётр. Вы о чем-нибудь мечтали? — Я мечтал, чтобы меня оценили по достоинству. И я нашёл это здесь. Я мечтал, чтобы меня любили. И я нашёл это здесь. Мечтал быть нужным... И, конечно, нашёл это здесь. Малышка обнимает его за плечи как обнимают только самых близких. — Я рада! Я так рада, что вы видите чудеса! Взрослые обычно их не видят! Он молчит, устремляя взгляд вдаль, продолжая крепко держать её на своих руках. — А ещё я мечтал быть сильным. И я чувствую себя сильным здесь... — А Каспар нашёл здесь оловянного солдатика. Он его год назад потерял. Теперь может играть с ним сколько захочет! А я нашла куклу. Всегда представляла её себе. Но такую никогда не купят мои родители. Это так прекрасно, так прекрасно! Мы звали сюда и других детей! И они тоже видят здесь мечты! Это будет самое прекрасное место на свете! Прекраснее всех-всех-всех! Петр смеется. — Ну, ты уже захвалила меня. — Тю-де-са! — маленький Каспар спешит к ним. — Да, Каспар, здесь живут чудеса! — Тю-де-са! Тю-де-са! — повторяет он, радостно подпрыгивая. *** — Пётр? — Бакалавр окликает сидящего за столом молодого человека, заодно пытаясь рассмотреть комнату, в которую только что вошёл. Свет в этой обители был слабым и сумеречным. Словно не мансарда, а какой-то подвал. Прямо посреди помещения красовалась старая керамическая ванна. "Какое необычное расположение!" — Данковский отметил про себя, что мыться такой атмосфере было бы достаточно "стремно". — "Возможно она предназначена для чего-то другого? Для сливания в неё большого количества краски? Или для перерезания вен?" — от подобной мысли холодок пробежал по спине. Все стены увешаны чертежами. Какие-то сложные рисунки. Листы с записями наклеены прямо поверх них. Почерк убористый, скачущий, выдаёт человека вдумчивого и нервного. Растянутые концы букв и изрядный наклон говорят о спешке. Кто-то явно не успевает угнаться за своей мыслью. Прямо на полу были разложены книги. Какие-то собраны в стопки, какие-то раскрыты на, видимо, специально выбранных для этого страницах. Какие-то лежат на столе. Изучением их сейчас и занимался местный гений. Помимо книг на столе его стоял кувшин какого-то зелёного варева и переполненный этим же варевом стакан. Пётр поднял голову как-то устало. Со времени их последней встречи в Столице этот молодой человек заметно изменился. Под глазами тёмные круги. Сам силуэт его как-то осунулся. Глаза, и раньше казавшиеся большими, теперь выглядят просто огромными на фоне исхудавшего лица. Весь этот вид, бледный, болезненный, выдаёт что-то глубоко нездоровое. Что-то, мучащее его самого. Только что?.. — Даниил? — голос звучит как-то надломленно. — Неожиданная встреча. — Я слышал, ты достиг тут небывалых высот. Пётр пожимает плечами. — Я просто построил для них то, что они хотели. — А я ехал узнать секрет вашего долгожителя. Симона Каина. Но он взял и скончался ровно как я приехал. Парень вновь пожимает плечами и возвращается к своим книгам. Он никогда не был особенно разговорчивым. Какое-то время Данковский просто изучает чертежи на стенах. — Слушай, а что это за штука? Лестница в небо? — Лестница в небо. — глухо повторяет художник. — И все? Он в очередной раз пожимает плечами, даже не поднимая глаз. — Я говорил с твоим братом, по его словам, это творение... Оно уникальное. Шедевр. Другого такого не сыскать на свете. Но я никак не могу понять, что именно он имел в виду? Просто лестница и все? Новое пожатие плеч: — Просто лестница и всё. — Но ведь она несёт какой-то смысл... И я чувствую, что этот смысл огромен... И на чертежах у тебя далеко не только лестница... — показывает на что-то, привлекшее его внимание. Какая-то формула на латинице. — Что означают эти слова? Петр глухо вздыхает: — "Ищущий да обрящет". Даниил какое-то время молчит, продолжая рассматривать бумаги. — Пусть я и не понимаю пока полного значения твоей идеи, но вижу, какая в эту постройку была вложена колоссальная работа. Это действительно достойно уважения. — Спасибо. — Конечно, мне не хотелось бы тебя прерывать или действовать тебе на нервы, но мне нужно поговорить насчёт Симона. Архитектор никак на это не среагировал. Даже глаз не поднял. Данковский продолжил: — Симон умер от болезни. И эта болезнь скоро распространится по городу... И мне неприятно это говорить... Но мы с Андреем обсудили все. И хотим уехать. А Андрей никуда не уедет без тебя. Пётр покачал головой. — Я не могу. — Но почему? Петя, жизнь важнее всех великих свершений... — Это не великое свершение, это — моя жизнь! — смотрит решительно, как загнанный в угол зверь. Даниил вздыхает, с горечью видя, насколько выступают скулы, да и вообще кости у этого человека, бывшего некогда вполне обычным, вполне нормальным. Пусть, не пухлым и розовощеким, но и не обтянутым кожей скелетом. — Ты так загонишь себя... — тихо добавляет Данковский. Юный гений только жмёт плечами, возвращаясь к своим книгам. При этом он, конечно, не произносит ни звука. — Поменьше бы ты пил этой травяной дряни... И спал бы... Хотя бы часов восемь... Я не шучу, ты реально можешь загнать себя. Петя лишь снова жмет плечами. Видимо, говорить ему больше не хочется. — Андрей бы хоть иногда нормально тебя кормил, а не спаивал этой травяной дрянью. Когда Бакалавр уже собрался уходить, он услышал за своей спиной все тот же надломленный голос. Но теперь звучащий с какой-то усмешкой. — Твирин зря ругаешь. Кто его пьёт, того Песчанка не тронет. — Я бы не был так в этом уверен. Пётр смеётся. — А я не просто уверен, я знаю. Болезнь эта — такая же Степная тварь как и все остальные здесь. Любит она траву. И тех любит, кто с травой этой дружит... — Пётр. Но, если даже Мария скажет тебе, что лучше уезжать... — Мария любит Многогранник. — Но вдруг... Тогда ты уедешь? — Она никогда так не скажет. — Но вдруг... Подумай.. Ведь не может быть, что ей важна только эта лестница в небо... Парень промолчал со скептической ухмылкой. В полумраке его лицо все больше напоминало обтянутый кожей череп. Данковский хмурится, вспоминая последний неиспользованный аргумент. "Сабуров, значит?". — Знаешь, Петр... Я тут слышал, что после начала эпидемии Сабуровы все возьмут в свои руки. Не знаю, важно ли это для тебя... — Сабуровы? — уже было расслабившийся, кажется, поперхнулся воздухом. — Ага. И, говорят, в первую очередь примутся за тех, кто, по их мнению, нагрешил... Петя нервно посмеивается, а сам одной рукой тянется к своему кувшину. — Что-то не так? — Даниил намеренно замирает у самой двери. — Ха-хааах... — тянет парень, за несколько глотков умудрившись опустошить остатки излюбленного травяного варева. — Сабуров, это, конечно, плохо... — Так что хорошенько подумай. Нужен тебе этот повернутый на религии старый черт... Или лучше все же уехать с нами. *** — Ты пока не понимаешь, Мария, но Многогранник — не игрушка для детей... — задумчиво говорит женщина в темно-фиолетовом платье с худым и строгим лицом. — Я знаю маменька. Чудо — не игрушка. — отвечает девочка, которая в это время возится с недавно найденной где-то на улице куклой. Совсем новой. Связанной, кажется, вручную. Прихорашивает на ней изумрудное платье, которое в лучах солнца так и блестит. Расчесывает ей рыжие волосы. Совсем как настоящие, даже вьются. — Ты не понимаешь меня. Это — не просто чудо. Это великое Спасение. Спасение... Которое очень поможет нам в будущем... — Но ведь чудо и есть спасение, маменька... Женщина качает головой. — И где ты только нашла это? Рыжая, ещё и платье такое яркое... Это, что, кому-то дарили на новый год? Девочка пожимает плечами. — Не знаю, маменька. Просто нашла. У нас на улице часто интересные вещи находятся. — Небось выбросили чьи-то старые игрушки на помойку, а вы и подобрали. Ты — куклу. Брат — солдата. Девочка молча обнимает свою новую и сразу же ставшую любимой маленькую подругу. *** У выхода из кабачка Данковский вновь встретил Бураха. (Действительно. Ну, где ещё его встретишь... Как не в храме местных "виночерпиев"). — Ах, "мсье убийца". — полускептически и как-то не очень радостно улыбнулся Даниил. — "Столичный доктор". — тем же тоном отозвался лекарь. — И часто вы сюда заходите? — Да, вот, первый раз зашел... Не было меня в городе, когда кабак этот строили. — хмыкнул Бурах и, между тем, не соврал. — А, вы же уезжали. — Даниил махнул рукой. — Извиняюсь. — Да, ладно... Эм... — ненадолго задумался. — Данковский. Ты лучше сворачивай эту идею с поездкой. — Это почему же? Артемий покачал головой со странным выражением на лице. — Не дадут тебе уехать. — Откуда такая информация? — Птичка на ухо напела. — Не верю я твоим птичкам. — Ладно... Тогда помни. У местных мудаков на Станции главное оружие — ножи и вилы. Но бывает и огнестрел. Оружие здесь обильно расходится среди местных беглых преступников и доходяг. На этом Бурах приспускает вниз ворот рубашки. Становится виден край бинтов. Которые, собственно, не лишним было бы сменить. За день они изрядно перепачкались и местами заново пропитались кровью из неуспевших толком затянуться ран. — Смотри, чтобы не зарубили тебя. Это в Столице никто не дрался. А здесь пикнуть не успеешь, и поминай как звали. — Что ж... Буду осторожен.