Там, вдалеке.

Есть в нашем мире уголки нехоженые, неподвластные человеку. Живёт в тех местах Великое Непознанное. Хмуро кривится под землёй, уныло поглядывая на забредших к нему в логово случайных путников.

*** Я дернулся, будто очнувшись от нездоровой дремы. Кажется, в моей голове только что звучали слова, нашептанные незнакомым голосом... Только какие и о чем — совершенно не могу вспомнить. Тру лоб, с трудом возвращая себе ощущение реальности. Кажется, прежде, чем задремать, я сидел в вагоне поезда, посматривая в окно. Думал о чем-то тягостно и напряженно. О чем же... Ах, да. Вспоминал недавно услышанную по радио передачу. Что там говорили? Что наш мир несётся на крыльях технического прогресса? Несётся... Только как бы он при этом шею себе не сломал. Сейчас, сидя в небольшом вагончике, кутаясь в теплую куртку и задумчиво всматриваясь в необъятное пространство пожухлой травы за окном... Я все более убеждался в том, что все эти слова про прогресс, про великое человечество так ничтожны перед природой. Перед ее молчаливым величием. И перед такими заброшенными уголками, в которых один бог знает, что творится на самом деле. Взять хотя бы это место. Что это? Степь? Сколько мы уже едем здесь? Жёлтая трава слегка покачивается от слабого ветерка. Голубое небо уже начинает темнеть и, будто насупившись, угрюмо взирает на жалких маленьких человечишек... Странно. Эти края словно хранят в себе некое немое могущество, средоточие силы. Будто где-то там, глубоко под землёй кроется целый огромный мир... Мир, в котором человеку никогда не было места, и который грозит вырваться на поверхность при одном неловком движении. Травы вместе с ветром будто шепчут беззвучно один монотонный напев. Мотив, не имеющий ничего общего с "человеческим". Заунывную песнь, которая завораживает и приковывает к себе... Вот только мне, человеку нездешнему, чуждому, никогда ее не понять. Меня почти сморил сон, когда дверца купе приоткрывается. В вагон молча заходит молодой мужчина. Вряд ли старше лет тридцати. Сам силуэт нежданного гостя кажется мне каким-то бесплотным. Словно озарён изнутри странным малозаметным свечением. На мгновение мне мерещится, будто через прозрачные руки его виднеется затемнённый угол соседней стены. Какое-то ожившее привидение, а не человек из плоти и крови, чес-слово. Моргаю. Нет, вроде показалось... Худощавый, достаточно высокого роста. На нем плащ старый, замызганный какими-то бурыми пятнами. Воротник поднят до самого носа. Так, что из всего лица видно только глаза. А глаза эти... Отдают такой бесконечной пустотой, что я непроизвольно вздрагиваю. Кажется, этот человек едет в такую даль, чтобы незаметно для всех покончить с собой? Он родом из этих краев? Или такой же, как я, житель Столицы, случайно забредший в эту печальную обитель? Хочется о многом спросить, но как-то не можется. Он поднимает голову, и на несколько секунд наши взгляды пересекаются. Мой — растерянный, сжатый, и его — полностью выпотрошенный, будто утративший самое ощущение жизни. — С вами все хорошо? — только и решаюсь я на неловкий вопрос. Незнакомец отводит свои мертвенные, прожигающие насквозь, глаза. Ледяной голос заметно тяжел, но не могу назвать его неприятным или пугающим: — Да. Все хорошо. — Какое странное место... — дрожь бежит по спине, а меня все тянет продолжать разговор. — Странное. — подтверждает мужчина, нервно пытаясь оттереть нечто засохшее с края своего плаща. — Очень странное. — Вы отсюда будете? — новый неловкий вопрос. — Я был здесь некоторое время. Замечаю, что собеседник старается даже случайно краем глаза не заглянуть в окно. Боится этой Степи? Я же наоборот смотрю на этот пейзаж, околдованный. Смотрю и даже сдвинуться не могу. — Наверное, по важному делу? — Важному. — сухо отзывается он. Устраивается поудобнее, старательно натягивая ворот плаща повыше, хотя выше уже некуда. Складывает на груди руки, закрывает глаза. Кажется, собирается спать. — Хотелось бы мне узнать побольше об этом месте... — задумчиво бормочу я. — Некоторых вещей лучше не знать. — холодно обрывает мой собеседник. — Пожалуй, вы правы... — я клоню голову набок, подмечая, что мне и самому не помешал бы хороший сон. — Однако любопытство и стремление к неведомому — такая исконная, глубоко человеческая, черта... Он, кажется, фыркает. Я лишь пожимаю плечами. Что ж, пожалуй, и мне стоит вздремнуть... Взгляд тонет в этой бескрайней желтой траве. Кажется, я даже слышу, как она похрустывает при ходьбе, как шуршит... И на мгновение мне мерещится, будто там, вдалеке, в самом сердце этой Степи раскинулось маленькое поселение... С одной стороны высится нечто странное, отдаленно напоминающее лестницу. Кривоватый зигзаг, уходящий в самое небо. С другой — какой-то громадный муравейник с крохотными окошками и запечатанными ставнями. А потом кажется мне, будто все вокруг, даже сам воздух, даже сам поезд наш, каждой своею крупицею поёт какую-то великую песнь, ведомую одной этой Степи да детям ее...