14. Ошибки и последствия.
19 июня 2024 г. в 18:00
Примечания:
Отбечено
— Вечерние новости! "Кровавый судья вынес очередной смертный приговор!" Сэр, сэр! Купите газету!
Судья! Судья — как до него добраться?! И тут фортуна решила улыбнуться Суини. Как денди лондонский одет, в цирюльню заходит франт. Ему повезло: он выиграл в лотерею счастливый билет — билет на бал-маскарад к судье. О-о, это действительно счастливый билет! Взмах бритвы, и окровавленное тело франта следует привычным маршрутом из кресла в мясорубку. Облачившись в костюм смерти, сменив бритву на косу, Суини отправляется на бал к судье!
"Смерть на балу" зонг-опера "TODD", группа Король и Шут.
Дальше всё было как в тумане. Василису здорово подташнивало от быстрой езды, но её грела мысль, что скоро всё закончится. Мелькнули перед глазами знакомые виды, река Хрусталенка приветливо блеснула им прозрачными водами и унеслась вдаль, а ящерки уже бежали в тени гигантских деревьев. Василиса все время опускала взгляд на блестящую кожу ящерки и на золоченые бляшки на седле – не было сил держать голову прямо. Наконец показался Белый Замок. У Василисы не хватило сил изумиться величию и красоте дворца матери, ей просто хотелось пить и спать — физиологические потребности брали верх над потребностями эстетическими. Ящерки прошуршали мимо парадного входа, завернули в неприметный коридор из надземных корней и остановились перед невзрачной дверью. Краем глаза Василиса заметила, как спрыгнула Диана, одновременно переговариваясь с кем-то по браслету. Огнева уже приготовилась перекинуть через седло онемевшую от долгой езды ногу, как её привычно обхватили за талию и стянули на землю. Она лишь вяло кивнула в знак благодарности — даже покраснеть сил не находилось. Потом дверь открылась и появились фиры в белом — очевидно, местная стража — и смутно знакомая женщина в простом льняном платье. Последняя бросилась обнимать Диану, потом перевела жалостливый взгляд на её спутников и знаком приказала следовать за ней. Их вели узкими коридорчиками, преимущественно поднимаясь наверх, затем в длинной светлой галарее их пути разъединились: женщина в платье, в которой Огнева узнала Диару Дэлш, Диана и два стража повели Василису направо, остальные фиры повели Фэша налево. Василиса не нашла в себе сил, чтобы обернуться и посмотреть на удаляющегося парня, и просто позволила вести себя куда-то. Здесь, в замке, она наконец приобрела чувство некой защищенности, поэтому обостренная до предела всё это время бдительность постепенно расслаблялась, пока совсем не впала в спячку. Первая мало-мальски яркая эмоция посетила Василису, когда её завели в небольшую комнатку с огромной ванной, до краев наполненной горячей водой с мыльной пеной. Огнева вмиг почувствовала и липкую одежду, и грязные волосы, и неприятно чешущуюся кожу. Диара отдала её в руки двум служанкам и удалилась. Погрузившись в горячую мыльную воду, Василиса впервые поняла каково это — быть на седьмом небе от счастья. Блаженство достигло той степени, что девочка не различала границу между явью и сном и беспрепятственно дала служанкам помыть себя, хотя потом, вспоминая этот момент, краснела. Когда же её сперва укутали в махровое одеяло, а потом одели (именно одели, потому что Василиса в принципе не подавала признаков жизни, просто стояла как статуя), девочка закрыла глаза и провалилась в сон прям в ванной комнате. Пробуждение было донельзя благостное, хотя и слишком скорое, как показалось Огневой. Дышащее свежестью тело приятно ныло каждой своей клеточкой. Ворс пухового пледа, в который кто-то обходительно её укутал, щекотал нос, а мягкий солнечный свет грел лицо. Василиса поддалась искушению и вновь приготовилась окунуться в дрему, как чьи-то холодные руки обхватили её лицо и чуть приподняли. — Бедная девочка, — прошептали над ухом, в то время как рта коснулась железная ложка, и что-то терпкое и сладкое стекло с нее на язык. Как только жидкость согрела глотку, в теле начала просыпаться жизнь. Девочка легко распахнула глаза, чувствуя, как набирает силы, сердце будто устыдилось своей лености и начало работать как бешеное, перекачивая кровь. — Здравствуй, — всхлипнула Белая Королева, всё это время сидевшая у дивана в своем кабинете, где сейчас вальяжно раскинулась Огнева. — Здрасьте, — прохрипела Василиса и прочистила горло. При виде матери сердце радостно встрепенулось. Лисса ни капли не изменилась с их последней встречи, только под глазами пролегли тени, а уголки губ опустились. Не в силах сдержать себя, Белая Королева сжала девочку в объятьях, время от времени причитая. Василиса замерла. Не так она представляла себе встречу с матерью. Почему-то ей казалось, что Лисса явится вновь в образе Клементины и будет путать дочь до последнего. Но вместо этого её встретили теплые объятья, всхлипы и неясные бормотания в плечо. Такой расклад нравился Василисе куда больше. О материнских объятьях девочка мечтала столько, сколько помнила себя. Представляла, каково это — прижаться к человеку, которому доверяешь и любишь. И это было именно так, как она и думала — восхитительно. Сердце безумно колотилось, но вся Василиса до кончиков пальцев пропиталась теплотой и уютом. «Кажется, я сейчас растаю», — подумала она, сама не заметив, как тоже начала тихонько плакать. В этот момент все беды, следующие за Василисой по пятам в испуге отпрянули. Девочка плакала. Женщина плакала. И обе знали, что этот момент запомнят на всю жизнь. — Мама? — тихо всхлипнула Василиса. Ей было всё равно, как она потом это объяснит. Ей было глубоко наплевать на всё, кроме объятий этой хрупкой рыжеволосой женщины. Лисса замерла. Её руки окаменели на спине дочери, а всхлипы прекратились. Василиса тоже замерла. Только сейчас ей стало понятно, как глупо она разрушила момент. Но все оказалось гораздо лучше, чем могла предположить Огнева: Белая Королева только пуще разрыдалась и сжала её так сильно, будто и впрямь вознамерилась задушить. — Милая моя, я так… — она не закончила фразу, потонув в рыданиях, но Василиса и не ждала от неё никаких слов. — Мама-а...— совсем по-детски разрыдалась Василиса, утыкаясь в тонкую ключицу Лиссы. Это было сказано с непередаваемым детским отчаянием, с болью, которую Огнева носила в глубине души всю свою жизнь. Каждый раз падая с гимнастического бревна, обдирая коленки в кровь, просыпаясь от кошмара или просто находясь в пугающей темноте, Василиса до крови кусала губы, чтобы не закричать это слово. Какой толк звать ту, которой нет рядом? Но она кричала в душе. Каждое испуганное или отчаянное «Мама!» откладывалось и копилось в маленькую коробочку с надписью «детское горе». Было глупо ожидать, что в такой момент хлипкие картонные стеночки не лопнут, и не выплеснут всё содержимое. И теперь вся эта боль вылилась в один крик, в два слога, в которых смысла было больше, чем во всех сказанных Василисой слов за всю жизнь. А слезы всё так же хлестали из глаз, не желая останавливаться, и капали на старые, заржавевшие раны на двух больных сердцах. И раны затягивались, души сходились, спадали оковы, а многолетние стены рушились. И теперь ни одна на свете душа не сможет выстроить их обратно.***
Нортон наблюдал за воссоединением матери и дочери в щелку в двери и испытывал самые противоречивые чувства, заставившие его позабыть, что он, подобно вору или маленькому ребенку подглядывает за личной сценой. С одной стороны, его раздирал гнев. Лисса обещала не раскрывать свою личность Василисе, что было во имя блага дочери — неизвестно, как скажется на её психике после всех приключений внезапная встреча с матерью. С другой стороны, он хотел распахнуть дверь, в три шага преодолеть расстояние от порога до диванчика и сжать в объятьях двух самых ярких женщин в своей жизни. От этого решения его отделял один шаг, один вздох, один миг, и вот он уже почти решился и в своем воображении уткнулся в сплетение медово-рыжих волос и позволил себе пустить скупую мужскую слезу, как где-то в пролетах ближайшей лестницы раздались шаги, и Нортон чуть ли не отпрыгнул назад, как ошпаренный. Чего он боялся — неизвестно, шаги принадлежали одной из серых незаметных горничных, каких множество по всему замку, но желание воссоединиться с одной из своих семей тут же пропало. Чтобы не поддаться искушению, Нортон отошел от двери и простоял в другом конце коридора целых полчаса. Когда дверь кабинета тихонько скрипнула, приоткрывшись, он поднял глаза от часолиста и перестал изображать жуткую увлеченность пустыми деловыми письмами, отбоя от которых не было никогда. Показалась Лисса. Он поначалу не узнал её: бледная, истощенная и печальная, с красными глазами и распухшим носом — такую Лиссу он не видел уже много лет. Она не сразу заметила его присутствие, но, наткнувшись на изучающий взгляд, тут же подобралась, и на её лице показалась тень былого величия. — Заходите, господин Огнев, — холодно произнесла она. Нортон не знал, как отреагирует дочь на него. Наверняка будет ярость. Или слезы. Или всё вместе. Но оказалось, что девочки в комнате не было. На пустом диване лежал плед в разводах слез, а рядом на столике две кружки остывшего чая. — Она уже проходит посвящение, — сухо ответила Лисса на невысказанный вопрос. — Ты решила сломать ей психику, — констатировал Нортон, аккуратно приземляясь на примятый диванчик. К его изумлению, Лисса села на другую часть дивана, а не в кресло и не за письменный стол. Эта неожиданная близость (а по меркам этой пары даже сидение на одном диване без проявления сторонами явного желания прикончить друг друга можно было считать за близость) смутила Огнева, но он не подал виду. Лисса, видимо, слишком устала, чтобы заботиться о поддержании дистанции с бывшим. — У меня нет времени, — Лисса дернула краем рта. — Я дал тебе целый день и ночь, — с легкой толикой довольства от собственной щедрости продолжил Норт. — Это ты так думаешь, — презрительно хмыкнула Лисса. Молчание стало для них спасением – оба были не в том состоянии, чтобы задавать вопросы и искать на них ответы. Но на один невысказанный вопрос Лиссе пришлось ответить. — Переворот – дело неминуемое, — она разлепила ссохшиеся губы, — мне не удержать власть. Поэтому нужно тебе и ей поскорее уйти отсюда. Как только закончится посвящение, её приведут сюда. Через зеркало уже настроен переход в Зеркальное Кольцо. Не медли. — И ты ничего не сделаешь? У тебя под носом заговор, а ты...— изумился Нортон, на секунду забыв поддерживать постное выражение лица, — ты… ты что, с ума сошла? Рыжеволосая фея тихонько хихикнула: — Где ваше хваленое безразличие к судьбе фей и фиров? Не притворяйся, что тебе не все равно, — она вопреки холодному тону по-детски шмыгнула носом и отпила из наполовину опустошенной кружки, — знаешь, я никогда не хотела быть королевой. Я… Я просто пыталась что-то всем доказать. Она спрятала разочарование в кружке. — Доказала. Всем доказала, какая же я бездарная королева. Ты усмехнешься, и будешь прав. Я давно это поняла, но, когда пришла к выводу назначить преемника и передать бразды правления в более искусные руки, было уже поздно. Он приготовил свой удар. — Я ничего не знал, — будто в оправдание зачем-то сказал Нортон. Его собеседница закатила глаза. — Ага, так он тебе и скажет. Ты никогда не был его доверенным лицом. Не знаю, что у вас с ним за договор, — при упоминании причины бед её девочки от голоса Лиссы завеяло пронизывающим холодом, — но ты обманул его доверие. Это было больной темой для Нортона, но он удержался от искушения поморщиться и безразлично пожал плечами. — Что будет с тобой теперь? — Так я тебе и рассказала все свои тайны. Где-то на улице пролетела смеющаяся парочка, а ветер всколыхнул вершины большого дуба и раздул невесомые занавески на окнах. Никто не знал, что в небольшом кабинете Белой Королевы происходит разговор, значение которого для обоих трудно быдет переоценить. Нортон чувствовал, что теперь его очередь для откровений, но у него оставался еще один вопрос. — Где Драгоций? — Уже в Астрограде, — лениво протянула Лисса, вертя в руках чашку, — а что ты о нем волнуешься? Или ты о себе волнуешься, как бы он тебя не прибил? — Еще чего, — фыркнул блондин, — у щенка нос пока не дорос. — Если он хоть вполовину так силен, как был силен Диаман, он — серьезный соперник. Нортон и сам это знал. От мальчонки веяло силой. Когда он в окружении стражи вышел из коридора и встретился взглядом с Огневым, мужчина не увидел в его глазах и тени страха. Скорее угрюмая злоба, злоба холодная. Он был как связанный хищник, искавший в каждом шаге Нортона и слуг ошибку, готовый разорвать цепь и броситься в бой при первой удобной возможности. Нортону было неприятно осознавать тот факт, что ему было неуютно идти впереди Драгоция, спиной чувствуя ледяной взгляд пленника. Молчание затянулось, и Нортон понял, что пора и ему ответить на то невысказанное, что витало в воздухе с первого мгновения их встречи. Лисса мрачно ждала раскрытия тайны. — Это случилось в один из тех дней, когда мы с тобой только поселились в Змиулане. Помнишь, он сразу выделил меня из всех? — губы Нортона тронула горькая усмешка, — Я очень этим гордился. Он звал меня играть с ним в шахматы, делился планами, даже как-то вскользь упомянул, что я ему как сын… Он замолчал, облизывая пересохшие губы. Воспоминания молодости поднимались из глубин памяти и заставляли сердце сжиматься от собственной юношеской глупости. — В тот вечер мы с ним играли в шахматы, и он заметил, что неплохо было бы нам как-то скрепить наши дружеские узы. Например, как это было принято у Духов, обоюдным обещанием. Я тогда чуть не задохнулся от радости – Великий Дух почитает меня за равного себе! И согласился. Лисса молчала, уткнувшись взглядом в стену, со стороны казалось, что она даже не слышит излияний Нортона, и он был ей благодарен за это показное равнодушие. Ему было гораздо легче выговариваться в пустоту, нежели смотря собеседнику в глаза. — Мы обязались допустить друг друга к клубкам людей, над которыми имели власть. Только один раз, только один клубок. В случае с Астрагором я мог попросить клубок любого его ученика, вассала или родственника. Но я выбрал самое прозаичное – его собственный клубок. — Дурак, — хмыкнула Лисса, всё так же не отрывая взгляда от стены. — Знаю, — скривился Нортон, — но тогда не знал. Мне не терпелось посмотреть судьбу духа, поэтому я попросил исполнить свое желание в тот же вечер. Когда же очутился перед полностью черной, будто мертвой линией жизни… тогда я еще не понял весь масштаб трагедии, но до меня дошло, что это был крупный прокол. — Надо было лучше слушать мать, когда она рассказывала о свойствах перерождений, — самодовольно усмехнулась Королева, — но ты всегда был сам себе на уме. — Не сыпь мне перца на рану, - проворчал Нортон, — я тут исповедоваться пытаюсь. — Молчу, — Белка подняла в знак поражения руки. — А потом всё как-то забылось, он и не говорил об обещании, а я расслабился. Но в тот день, когда ты родила, он позвал меня к себе и с фальшивыми поздравлениями намекнул мне, чью нить судьбы я должен ему показать. И тут меня накрыло. Я еще помнил слова Селены про значение Василисы, и, хотя не придал им должного значения, этот нездоровый интерес к судьбе моего ребенка сразу же заставил меня волноваться. Я побежал к Хардиусу. Лисса медленно повернула голову к рассказчику и уперла взгляд в него, но Норт даже не заметил, продолжая самозабвенно выговариваться. — Он предложил мне изящный выход из проблемы – заменить один договор другим. И сказал, что будет очень плохо, если Дух увидит судьбу девочки, что лишь подстегнуло мою панику. — Он… Он сказал тебе, что это плохо? Но… — Что-то не так? – грубо прервал её Норт. Лисса напряженно поджала губы и махнула рукой, мол, продолжай. — Я прибежал к Астрагору и на коленях умолял изменить решение. Дух оказался на удивление сговорчив, но потребовал от меня еще более жесткие условия: я должен был стать его вассалом. Почти рабом. Дыхание Нортона сбилось, и теперь он тяжело дышал, но глаза оставались застывшими, и у Лиссы неуместно возникла ассоциация с холодцом. — Поэтому я был в ярости, когда узнал, что ты продала нить Василисы. Что я оказался в рабах у Духа совершенно зря. Он с плохо скрытой ненавистью и горечью посмотрел на Лиссу, но не заметил в её лице и следа раскаяния. — Я одного не понимаю, - пожевала губами она, — я ведь тоже ходила к Хардиусу, когда дух предложил мне дар взамен на её нить судьбы. И знаешь, что он мне сказал? Взгляд синих глаз перекрестился со взглядом серо-зеленых. — Он сказал, что я должна это сделать, потому что иначе Астрагор может почувствовать угрозу от девочки и убить её. Что таким образом я даю ей шанс на спасение. Секундная пауза, в течение которой до Огневая доходил смысл еë слов, и Нортона словно ударило током. Он открыл рот, чтобы что-то произнести, но тут же закрыл, потому что слова не лезли на ум. Жгучее непонимание, разочарование в человеке, которому он безоговорочно доверял, сожаление о том, что они с Лиссой так поздно узнали все нюансы истории, ведь всё могло быть иначе — всё это смешалось в одну кучу и парализовало Нортона. — Почему? – наконец после минутного молчания прохрипел он. — Почему ты сразу всё не рассказала? — А ты меня слушал?— горько усмехнулась Лисса, вновь поднимая на него пронизывающий синий взгляд, — я пыталась тебе сказать это тысячу раз, но что говорил ты? Он почувствовал стыд. Наверное, впервые за много лет. Стыд, заставляющий его заливаться краской и от этого стыдиться ещё больше. Он вспомнил все её робкие попытки всё рассказать. Её письма, которые он разрывал и, не читая, бросал в огонь, её слезы и истерики, когда он уходил, не говоря ей ни слова. О, милый читатель, знали бы Вы, как ему было плохо в этот момент. Может быть, Вы и знаете, если хоть раз специально не замечали что-то, теряя истину в заблуждениях и тщеславии; если хоть раз упускали возможность, а потом она напоминала Вам о Вашей несостоятельности. Или, наконец, когда бросали близких людей, будучи уверенными, что они — последние подлецы. А потом Судьба усмехалась и поворачивалась к Вам изнанкой, и Вы понимали, что единственный подлец в этой истории — это Вы сами. Нортон был потерян, скомкан, размазан. Он дрожащими пальцами подхватил ручку Королевы и попытался что-то сказать. Она замерла и схватилась за амулет с черным опалом, который блокировал её дар. — Я… Я… — все слова будто выпали из головы. Этого промедления хватило, чтобы Лисса решилась и стремительно поднялась. — Не надо, Нортон. Прощай. Она выбежала в коридор, оставив за собой лишь еле заметный лавандовый сияж с нотками горечи и отчаяния. Нортон опустил руки и безвольно откинулся на спинку дивана. Он чувствовал, что упускает возможность поговорить с Лиссой, упускает Лиссу, упускает всё и навсегда. Он видел это и должен был сейчас встать с дивана и догнать Белую королеву, на коленях умолять её о прощении, целовать её туфли и вернуть тот блеск в её глазах, что видел лишь он в минуты их счастья. Но он не встал. И не догнал. Он просто приподнял голову и прошептал: «Прости меня». Конечно же его никто не услышал. Потом он тысячи раз пожалеет о своей слабости. Но сейчас… сейчас он просто хотел позволить себе безвольно тонуть и жалеть себя и свою судьбу. Эх, Нерейва, ты была права, когда говорила, что воспитала идиотов. Им не нужно стараться портить себе жизнь. Они и так её прекрасно портят.***
Фео, Густав и Шакл сидели в тени беседки и напряженно вглядывались в третье окно с главного входа. Именно оттуда должен был подать знак Кир, когда часовая взрывчатка будет пронесена в центр холла и незаметно установлена около несущей колонны. Густав замер, как статуя, и не подавал ни единого признака жизни. Фео казалось, что он даже забыл, как дышать. Бестужев был в курсе этой его привычки превращаться в живую статую — в таком положении он полностью сосредотачивался на окружающей среде и мог услышать шорох за полтора километра. Шакл, мрачно ухмыляясь, обрезал грязные ногти кинжалом. От этого зрелища Фео поморщился, но ничего не сказал — Шакл находился в том положении, что мог себе позволить всё что угодно. Любимец Астрагора, даже Фео ему немного завидовал, хотя и Бестужеву тоже многое позволялось. В окне мелькнула фигура Кира. Он подал тайный знак, и Фео поднес браслет ко рту, передавая сообщение: — Начинай. Кир в окне незаметно кивнул и исчез. Через десять секунд грохнул взрыв. Он оказался даже сильнее, чем ожидал Фео: через в то же мгновение выбитые стекла вылетели облачка пыли, когда-то бывшей камнем, деревом или… ну или феями. Бестужев посмотрел на часы, отсчитал ещё секунд двадцать и скомандовал: — Теперь наш черед. Трое подхватились, натянули на лицо маски и ринулись к парадному входу, теперь больше напоминавшему дыру от гигантского кулака. В разгромленном холле ещё не осела пыль, как в него со всех запасных входов ворвались боевики. Повсюду были разбросаны обломки колонн, блестели осколки упавшей люстры. Шакл, не пройдя и двух шагов, присел и скорчил жалостливую мину: — Первая невинная жертва, — он ласково погладил ещё теплую фею по щеке и прикрыл ей распахнутые в ужасе глаза. Из тонкой ключицы торчал кусок камня, по плечу и шее текли струйки темной крови. Шакл достал из глубокого кармана пузырек и наполнил его фейской кровью до краев, после чего с удовлетворением заткнул. На недоуменный взгляд Кира, стоящего рядом, он ответил: — Полезная вещица, эта кровушка. Поблагодари, что не с тебя взял. Кир лишь надменно фыркнул и шагнул в облако пыли. Шакл же, присвистывая, направился вслед за неторопливо поднимающимся по полуразрушенной лестнице Фео. Из солидарности к Шаклу он не стал использовать крылья. Рыжий даже удивился такой галантности. Отовсюду раздавались стоны, но это не их дело — раненных добивают двое новичков из отряда. Тест на профпригодность, так сказать. — Скоро прибудут гвардейцы, — с нескрываемой радостью произнес Шакл, обращаясь к Бестужеву. Тот улыбнулся. — Гвардейцы – это так, баловство. Идём искать Белочку и её прыткую помощницу. Мужчины завернули в нетронутый взрывом коридор и, не спеша, стали прогуливаться по освещенной вечерним солнцем галерее. Этому солнцу было всё равно на трагедию, и оно весело грело разрушенные фасады Белого замка и лишь раззадоривало огонь, пылающий у корней Большого Дуба. Навстречу им из незаметного коридорчика вынырнул Михаил, своей угрюмой рожей испортив благостное настроение боевикам. Он тяжело дышал от быстрого бега и по-медвежьи хрипел. — Её нигде нет. — Как это? — нахмурился Феофил. — За пятнадцать секунд до взрыва она стояла на балконе, а потом зашла в покои. Найти её проще простого. Твои оболтусы и этого не смогли? — Нет. Говорю же, — начал злиться толстяк, — мы всё перерыли. — Временной фон в замке разрушен, зеркала заблокированы, — медленно начал разглагольствовать Бестужев, — на ящерицах, часолетах и тому подобной фигне не скрыться, значит — она ещё в замке. Ищите. Снизу раздался грохот и воинственные вопли. — Гвардейцы! — с детской непосредственной радостью воскликнул Шакл, — вы идите, ищите свою Белочку, а я пошёл развлекаться. Он с хищной улыбочкой извлек из ножен на голенях два заточенных накануне кинжала и прыгнул в образовавшейся от взрыва раскол. — Маньячина, — буркнул Михаил ему вслед. — Мы тут все такие, — расплылся в холодной улыбке Фео и по-братски положил руку на плечо напарнику. — Идем, друг мой, нам нужно найти рыженькую и поговорить по душам. Они уже собрались покинуть галерею, как к ним подбежал один из наемников-полудухов. — Нашли? — загорелся Феофил. — Нет, — мотнул головой полудух, — но на столе в кабинете парни обнаружили письмо. Оно адресовано Вам.***
Всё началось ровно в шесть часов вечера. Как по часам. Хотя, почему «как»? Миловидная девушка в серой косынке мрачно ухмыльнулась, когда в холле раздался взрыв, дополняемый паническими криками. Астрагор пунктуален, как никогда. Она прикоснулась к зеркалу, которое никак не отреагировало. — Заблокировали, — безучастно прокомментировала горничная и повела плечом. — Можем начинать, личина легла идеально, — сурово кивнул ей высокий субтильный фир с белыми волосами. Девушка устало улыбнулась своему отражению и повернулась к остальным находящимся в этой комнате. Её спутники — беловолосый фир и маленькая девочка с каштановыми косичками и взрослым взглядом — закончили прятать безвольные тела тех, чьи образы сейчас активно использовались и теперь вопросительно поглядывали на горничную. — Вылетаем, — скомандовала она. Фир бережно поднял девочку, находящуюся без сознания, и первый вылетел в окно. За ним с секундной задержкой вышла полная копия той бедняжки, успев окинуть комнату угрюмым взглядом. Последней вылетела горничная. Когда странная компания отдалилась от ветвей, девушка в косынке оглянулась на пылающий замок в последний раз, и сердце её сжалось. Она постаралась сделать так, чтобы в это время было как можно меньше людей: персоналу объявила выходной, а для придворных и чиновников — сокращенный день. Замок был почти пуст, но она знала — жертв не избежать. Это была плата за её ошибки. За её тщеславие. И она никогда себе этого не простит.