Лед внутри тебя

Аня уснула с мыслью о том, что она делала все правильно. Да, на их с Костей пути были трудности, разлады и ссоры, случались моменты, когда казалось, что все это зря, однако стоя в финальной позе короткой программы, оглушенная аплодисментами многотысячной публики, которая с невероятным восторгом приняла новую пару, что-то внутри Ани вновь ожило. Тот огонек бесконечной любви к спорту, которому она посвятила всю жизнь, томительное предвкушение соревнований, ожидание оценок от судей – все это возросло внутри с новой, небывалой силой, позволяя дышать глубже и на несколько недолгих минут забыть о проблемах и просто отдаться любимому делу. Закрыв глаза, Аня мгновенно провалилась в сон. Впервые за долгие месяцы упорных тренировок, которые изматывали ее тело, но не помогали изнурить разум, она не хотела думать ни о чем, ведь у них все наконец было в порядке: публика и судьи хорошо приняли пару, тренеры были довольны прокатом, а Костя смотрел так, что сердце сжималось. Именно поэтому она, с удивительной легкостью собравшаяся с утра, теперь ждала Костю в раздевалке подтрибунного помещения перед выходом на разминку. Алиса не смогла прийти поддержать подругу, вынужденная готовиться к собственному выступлению, потому как прокаты танцоров были назначены прямо после завершения соревнований спортивных пар. Однако Аню это нисколько не расстроило: настал ее черед болеть за Доронину на трибунах. До выхода на лед оставалось чуть больше двадцати минут. Виктория Андреевна убежала к Вике и Вадиму, чтобы проверить, все ли было готово у фигуристов, выступавших только четвертыми, а Павел Александрович решал какие-то вопросы с Федерацией, быстро крикнув вслед, что будет ждать их с Костей уже на разминке. Но Воронцов задерживался, и Аня начинала волноваться – с утра ведь все было хорошо. Они приехали вместе, как обычно позавтракав в отеле, а затем Костя, как и в прошлый раз, благородно оставляя раздевалку в распоряжении суетившейся партнерши, направился к коллегам по сборной. Однако теперь, когда до выхода на лед оставалось так мало времени, это начинало беспокоить. Аня в очередной раз посмотрела на круглые часы на стене: время уходило, а Костя пропадал где-то, хотя должен был быть рядом, настраиваясь на скорый прокат вместе с партнершей. Им предстояло катать программу первыми из последней шестерки, открыв сильнейшую разминку, и это немного сбивало Преображенскую – она никогда не любила этого волнительного ожидания оценок соперников, и особенно страшно было теперь: на льду уже катали свои программы спортсмены, борющиеся не за место на пьедестале, но за возможность войти в состав резервной сборной России перед чемпионатом Европы. Для Ани же слишком было тревожно каждый раз с замиранием сердца слушать баллы соперников, которые в любой момент могли вырваться вперед. – Скучаешь? – весело спросил Костя, каким-то образом абсолютно бесшумно зашедший в раздевалку, вырывая партнершу из оцепенения и тяжелых мыслей. Распахнув глаза, аккуратно подведенные черным карандашом, Аня вдруг встала с небольшого диванчика и подошла к Косте. – Где ты был? – она с упреком посмотрела на фигуриста, который был еще совершенно не готов к разминке, но почему-то довольно улыбался в своей отвратительно раздражающей манере – Преображенской показалось, что они давно прошли этот этап, когда оба пытались сбежать, оградиться, выстроить стену из холодного равнодушия. Костя лениво стоял, облаченный в привычную тренировочную одежду и неизменные черные кроссовки, которых у него было бесчисленного множество – по крайней мере, так казалось Ане. – Дай мне десять минут, ладно? Он обошел закатившую глаза партнершу, про себя отмечая, что сделал все правильно, задерживаясь с фигуристами-одиночниками, которые эмоционально обсуждали выступления коллег по сборной и с предвкушением ждали церемонию награждения. Сидя в зоне оглашения оценок, чувствуя волнение и ожидание Ани, для которой все это было будто в новинку, а затем прижимая ее к себе после того, как они узнали полученные за короткую программу баллы, Костя впервые за много лет по-настоящему испугался. И страх этот ясно отражался в серых глазах Загорского, который в тот момент с каким-то странным, абсолютно нечитаемым выражением смотрел на ученика, обнимавшего смеющуюся партнершу. Всю жизнь Костя ограждал себя от всего, чтобы фокусироваться только на тренировках, не отвлекаясь на посторонние, считавшиеся не самыми важными у атлетов вещи. Поэтому все друзья и знакомые Воронцова так или иначе были связаны со спортом: в школу после переезда в столицу и вхождения в состав юниорской сборной маленький Костя ходил редко, посещая только контрольные работы и важные экзамены, но всегда под контролем Павла Александровича, который очень серьезно подходил к образованию ученика, делал все задания и потому не отставал от сверстников по программе. В институте ему также не удавалось бывать часто: расцвет их с Полиной карьеры пришелся именно на этот период жизни Кости. По этой же причине Воронцов так и не смог построить долгие, крепкие отношения – ни одна из его девушек в результате оказалась не готова принять тот факт, что Костя всегда выбирал спорт, буквально жил и дышал им. И сам фигурист, конечно, никогда не винил их за это, понимая, что подобные отношения подходили далеко не всем: он бы не смог наблюдать за любимым человеком в руках другого, не смог бы вынести мысли о том, что за здоровье его девушки отвечал кто-то еще, а он не мог сделать ничего, чтобы оградить, обезопасить. Не вынес бы и мысли о том, что его возлюбленная могла проводить с кем-то почти все свободное время, возвращаясь домой уже почти без сил – так, как делал он сам. Однако Костя зарекся строить отношения с коллегами, будь то фигуристки, гимнастки или любые другие спортсменки, а идея встречаться с партнершей ни разу даже не проскальзывала в его мыслях, хотя Воронцов был уверен, что в самом начале их пути Полина испытывала к нему отнюдь не дружескую привязанность. Но тогда они были совсем еще детьми, не осознавали в полной мере своих чувств, а потому все это никак не повлияло на тренировки и спортивную карьеру во взрослом возрасте. Сейчас же все было совсем иначе. Каждый раз, когда он заглядывал в светлые глаза Ани, полные упорства и любви к своему делу, внутри что-то сжималось от осознания того, что она, возможно, испытывала к нему такие же чувства. Костя едва ли не сходил с ума каждый раз, когда партнерша отпускала его руку, выполняя сложнейшее обратное лассо на огромной высоте. Воронцов знал, что никогда не позволит ей упасть, не допустит ошибки, был уверен в своих силах и в профессионализме Ани, однако что-то всегда заставляло его сердце пропускать удары, пока он отсчитывал пять оборотов. Костя не знал, в какой момент начал ловить себя на мысли о том, что он беспокоится о Преображенской. Он не мог вспомнить, когда начал следить за Аней во время параллельных прыжков, обращая внимание на обороты и прикидывая вероятность того, что партнерша не устоит на ребре во время приземления. Костя не смог бы сказать, что стало причиной того, что он крепче держал Аню во время даже самых легких, танцорских поддержек, иногда непроизвольно оставляя синяки на ее коже слишком крепким хватом, и внимательнее следил за ней во время подкруток, готовый в любой момент сомкнуть сильные ладони на ее талии, чтобы обезопасить от удара о лед – о чем говорили одни только фотографии с их вчерашнего проката, на которых спортсмен, разведя руки в стороны, внимательно следил за взмывшей в воздух партнершей, сжав губы в тонкую сосредоточенную полоску и чуть сощурив глаза. И Воронцов конечно понимал: Аня замечала каждый его взгляд и могла с легкостью разгадать его, чувствовала каждое прикосновение и дарила такое же в ответ, четко понимала, что он вкладывал в каждый свой жест, а потому неизменно улыбалась и с невероятной нежностью смотрела в зеленые глаза напротив. И сейчас, когда она стояла перед ним, сверля пронзительным, но абсолютно беззлобным взглядом, желая лишь немного упрекнуть за опоздание, Костя вновь почувствовал, что его сердце забилось чаще – словно он был школьником, который в первый раз заговорил с самой красивой девчонкой в параллели. Заметив, что он уже какое-то время просто стоял без дела, Воронцов тут же отвернулся, отгоняя ненужные сейчас мысли и подойдя к шкафу, на дверце которого в ожидании уже висел чехол с костюмом для произвольной программы, но чувствовал даже спиной, что Аня покачала головой, сложив руки на груди. Он тихо усмехнулся предсказуемости ее реакции и расстегнул молнию, чтобы быстро переодеться: у них оставалось совсем мало времени до выхода на лед, а Костя хотел еще раз поговорить с Аней, как сделал это вчера – он был уверен, что смог настроить фигуристку на нужный лад, а потому все утро прокручивал в голове то, о чем нужно было напомнить и себе, и ей. – Ты действительно планируешь делать это здесь? – спросила Аня, когда Костя стянул серую футболку с аккуратно вышитыми на ней небольшими инициалами: К. Воронцов. Фигурист повернулся, театрально вскидывая бровь и развел руками. – А где же еще мне переодеваться? – Так, ясно, – Преображенская хлопнула в ладоши, а затем, быстро оглядев раздевалку, взяла с туалетного столика свою олимпийку и вышла в коридор, бросив напоследок: – У тебя десять минут. Косте потребовалось всего семь, чтобы натянуть костюм, зашнуровать коньки и, нагло пользуясь возможностью, подцепить у Ани немного геля для укладки. Он быстрым, почти небрежным движением провел по темным волосам, а затем оценивающе глянул в зеркало. Все было безупречно: темные брюки и свободная атласная рубашка сидели отлично, за что, подумал Костя, нужно было поблагодарить партнершу, которая настояла на том, чтобы и его костюм тоже подогнали прямо перед вылетом в Петербург. Воронцов вышел в коридор, направляясь к ледовой арене. Найти Аню не составило труда: она весело обсуждала что-то с юной спортсменкой, пришедшей посмотреть на пару Преображенская\Воронцов вместе с новым партнером. Костя хорошо помнил эту забавную девчонку, которая несколько раз приезжала на просмотр к Загорскому, но так и не смогла найти достойного фигуриста, чтобы тренироваться в Москве. Воронцову не хотелось прерывать разговор спортсменок, однако им с Аней уже нужно было выходить на раскатку, поэтому он, тихо подойдя ближе, осторожно помахал рукой Преображенской. Заметив его, Аня быстро, но очень тепло попрощалась с девочкой, обняв ее напоследок и пообещав, что они еще обязательно встретятся, а затем направилась к Косте. – А ты управился даже быстрее, чем я ожидала, – фигуристка внимательно оглядела партнера оценивающим взглядом, подмечая каждую деталь его образа. Костя действительно выглядел безупречно в этом костюме, резко контрастирующим с ее белым легким платьем. Воронцов только подмигнул Ане в ответ, широко улыбаясь. Та рассмеялась, как и всегда покачав головой – она уже давно привыкла к таким ситуациям, и они больше не смущали фигуристку: настроение партнера было таким же непредсказуемым, как и выполняемое ими лассо. – Готова? – уже серьезно спросил Костя, когда улыбка постепенно сошла с его губ. – Переживаю за каскад с риттбергером, но в остальном да, – честно призналась Аня, прекрасно понимая, что прыжки могли подвести их, лишив нужного для золотой медали количества баллов. Воронцов задумчиво кивнул, сжимая губы, а затем жестом подозвал партнершу подойти ближе. Аня сделала два небольших шага навстречу, а затем почувствовала теплые ладони на плечах и заботливые, успокаивающие движения. Костя смотрел ей в глаза с какой-то странной серьезностью, и от такого пристального, внимательного взгляда у Ани едва не подкосились ноги: Воронцов словно искал причины всех ее сомнений, пытаясь вырвать их с корнем, выкорчевать из глубин сознания фигуристки. – Все получится, слышишь? – тихим, вкрадчивым голосом произнес он, наконец осознав причину этого странного, совсем не присущего той Преображенской волнения и тревоги перед стартами. – Ты боишься подвести не меня, не Павла Александровича или кого-то еще, Аня, а саму себя. Позволь телу делать то, что оно умеет лучше всего, и перестань думать о других – покажи все, на что ты способна. Она кивнула. Костя был прав: Ане пора было уже отпустить прошлое и жить настоящим. Чемпионки-одиночницы Преображенской больше не было – вместо нее теперь видели неопытную парницу, а потому она должна была доказать всем и самой себе в первую очередь, что она достойна стать частью сборной команды России и отобраться на предстоящий чемпионат Европы.

***

На лед приглашаются ученики Павла Загорского, Анна Преображенская и Константин Воронцов, г. Москва. Аня подняла руки вверх, приветствуя зрителей, громко аплодировавших им с трибун и поднимавших плакаты с изображениями фигуристов. Она широко и искренне улыбалась, в который раз удивляясь тому, как быстро волна осуждения, обрушившаяся на нее после объявления об образовании их с Костей пары, сменилась любовью болельщиков, которым теперь не терпелось увидеть вторую программу фигуристов. Костя поймал ее задумчивый взгляд, а затем протянул руку – они должны были начинать. Beneath the brine – The Family Crest Аня отъехала к короткому борту ледовой арены, вставая в начальную позу. Чуть приобняв себя руками за плечи, она опустила глаза, медленно закрывая их. Костя остался одиноко стоять в центре огромной площадки. Зазвучала музыка. Воронцов выставил ладонь вперед, словно хотел прикоснуться к кому-то, однако понимая, что там никого нет, развернулся, оглядывая каток полным боли и тоски взглядом. Он, быстро, но красиво и технично толкаясь, сделал несколько коротких кругов по льду, глазами ища партнершу, а затем так же стремительно, словно бегом, подъехал к Ане, обнимая ее со спины. Замершая Преображенская вдруг ожила, вскидывая голубые глаза, ярко выделявшиеся на фоне черной рубашки партнера. Она вырвалась из объятий Кости, разворачиваясь к нему лицом, и с мольбой заглянула в ставшее родным и таким дорогим лицо. Им обоим нравилась эта программа: яркая, сильная музыка, которая придавала динамики прокату, но при этом позволяла в полной мере выразить все чувства и эмоции, правильно рассказав необходимую историю. Историю, полную любви и отчаяния, страхов и борьбы, финал которой был предречен заранее. Все это отзывалось в душе фигуристов, а потому они с искренними эмоциями кружили по льду: Костя – не желая отпускать и сдаваться, а Аня – умоляя отступить и двигаться дальше. О, моя юная любовь, Она спит под землей* И, о, звук, о, тик Тяжелый щелчок ее сердца по моему позвоночнику… Аня на мгновенье все же отдалилась от Кости, но была остановлена точным и в ту же секунду мягким движением. Она, сдаваясь, прижалась к нему: опустила голову на плечо партнера, оставляя раскрытую ладонь на его груди. Спортсменка легко и изящно перекинула ногу так, чтобы та оказалась на чуть согнутой ноге партнера, который в тот момент отставил одну руку в сторону, а второй придерживал Аню за спину – еще одна совершенно простая, незамысловатая, но такая красивая поддержка, полностью передававшая печальное настроение рассказываемой ими истории – полной любви и страдания. Теперь темнота близка И она лежит здесь, рядом со мной. Но как тяжелый шквал Ее руки падают, а ее ноги сжимают мои – крепко. Они безупречно выполнили дорожку шагов, параллельные твизлы, которые почему-то теперь так полюбились Ане, а затем, когда музыка начала набирать значительные обороты и стала еще более тревожной, Костя едва заметно, буквально на секунду перевел взгляд на партнершу, давая понять, что настал первый ответственный момент их дебютной произвольной программы – нужно было заходить на лассо. Это была самая сложная вариация поддержки спортивных пар для Ани: то ли потому, что она еще не до конца привыкла к классическому исполнению лассо с одной рукой, то ли потому, что делать этот вариант оказалось больнее всего – хват был нестабильный, опасный, а потому Костя часто пытался сжать спину партнерши слишком сильно, беспокоясь за ее безопасность. И все же из всего, что они тренировали до этого, это лассо было самым впечатляющим, заставлявшим даже опытных фигуристов восхищенно наблюдать за партнерами, а потому элемент так нравился Ане, которая долго просила тренера и Костю поставить именно этот вариант лассо в их первый прокат. О, моя юная любовь, моя дорогая, Почему ты утянула меня с собой в эту бездну? Преображенская ловко развернулась лицом к Косте, протягивая ему руки, а затем оказалась на привычной, но все еще такой пугающей высоте. Фигурист умело и быстро, одним четким, доведенным до автоматизма за годы карьеры в парном катании движением поднял Аню так, чтобы она смогла согнуть спину, а затем опустил одну руку, вскидывая ту в сторону в классическом жесте, который все партнеры должны были выполнять во время оборотов на лассо. Преображенская, аккуратным движением отвела ногу вперед, согнув ее в колене и внимательно следя за тем, чтобы не потерять равновесие, скрестила руки над головой, хватаясь за лезвие свободной ноги. Прямо сейчас Аня должна была продержаться в таком состоянии несколько долгих секунд, стараясь не смотреть на лед и изящно удерживать позицию, скрестив руки и прогнув спину. Вся моя любовь, вся моя жизнь – Отдана тебе, принесена в жертву… Поддержка вызвала шквал аплодисментов, который сквозь пелену ужаса доносился до слуха Ани. Костя совершал уже, казалось, тысячный оборот, потому как она давно успела сосчитать до пяти, но он никак не протягивал ей ладонь для того, чтобы сойти с элемента. Дышать становилось все труднее – но вовсе не из-за страха. Позиция Ани была столь неудобной, что мешала поступлению кислорода в и без того напряженное тело: выгнув спину, фигуристка высоко запрокинула голову, отчего шея находилась в постоянном напряжении, сковывая дыхание. И вот наконец Аня наконец смогла уловить звуки стихающей музыки, а затем почувствовала, как сильная рука переместилась с онемевшей спины на талию – долгие мгновения Костя сосредоточенно держал ее с такой силой, что на теле наверняка вновь останутся следы. И если бы кто-то из зрителей внимательно пригляделся, то наверняка бы заметил их, потому как весь позвоночник Ани у поясницы был отмечен мелкими синяками от хвата, которые было прекрасно видно с таким глубоким вырезом платья. Но момент, которого она так ждала, наконец настал: Аня вновь стояла на льду, высоко поднимая ногу на выезде, пока Костя продолжал внимательно разглядывать ее лицо. На секунду Преображенская подумала, что сделала что-то не так, допустила очередную глупую ошибку, но затем вспомнила о том, как старательно работала Виктория Андреевна над эмоциональной составляющей их произвольной программы, а потому тут же взглянула на Костю в ответ – так же чувственно и тоскливо. О, мой бодрствующий мир, полный жизни, Я оставляю тебя ради девушки, Выброшенной во мрак, Слепо плывущей среди ночи… Они продолжали скользить по льду, позволяя себе немного расслабиться перед основной частью программы. Костя расставил ноги в кораблике, и Аня сделала то же самое, с каким-то отчаянным трепетом и болезненной нежностью прижимаясь к груди партнера спиной – казалось, этот элемент мог бы по праву называться фирменным у пары Преображенская\Воронцов, так как присутствовал и в короткой программе и уже успел полюбиться поклонникам, потому как вчера Аня увидела, казалось, тысячу снимков и восторженных отзывов о выступлении именно с этой позицией. И все же самое легкое осталось позади: настал черед прыжков и сложнейших парных элементов, и прекрасно исполненное первое лассо еще не означало, что все и дальше пойдет так же хорошо. Выполнив еще одну небольшую хореографическую дорожку, полную эмоций и переживаний, которыми были наполнены их герои, фигуристы подъехали друг к другу, взявшись за руки. Теперь мое сердце скованно, Как чума от этого звука. И, о, она ускользает, такая нежная плоть*, А тьма разрастается… Беговые, во время которых Аня внимательно перебирала в голове все советы Павла Александровича относительно техники прыжка, вспоминала рекомендации, которые давала ей Виктория Андреевна на тренировках, а также все многочисленные попытки, большинство из которых были удачными. Позволив своему телу делать то, что оно умело лучше всего и оттолкнувшись зубцом левого конька, Аня и Костя синхронно взмыли в воздух, крепко прижимая к груди руки в группировке. О, моя юная любовь, моя дорогая, Почему ты утянула меня с собой в эту бездну? Тройной тулуп был выполнен превосходно. Аня красиво расставила ладони на выезде, вскидывая подбородок и подавляя улыбку, которая совершенно не вписалась бы в такую тяжелую и серьезную программу, но заметила, что Костя сделал то же самое – что бы он не пытался изобразить в тот момент, в глазах его отчетливо виднелись искорки азарта. Они быстро подъехали друг к другу, вновь переплетая ладони и начиная разгон: времени для передышки теперь не было, так как почти сразу же после прыжка нужно было выполнять еще один важнейший элемент парного катания – выброс. Вся моя любовь, вся моя жизнь – Отдана тебе, принесена в жертву… Костя крепко сжал руки на талии Ани, готовясь подбросить ее верх – привычно высоко и резко, но так, чтобы она успела выполнить в воздухе три оборота и чисто приземлить прыжок. Выброс лутц-флип все еще давался фигуристке сложнее остальных, а потому было принято решение оставить для первых соревнований заход риттбергер – не самый легкий, а потому приносящий достаточно баллов, но не столь рискованный, как первый. Как и всегда, Преображенская безукоризненно чисто выехала на правой ноге, артистично вскидывая руки на приземлении: выброс был едва ли не единственным элементом, за который никогда не переживала ни сама спортсменка, ни тренеры. Но как только Костя подъехал к партнерше, она обеспокоенно потянулась к нему ладонью, все еще оставаясь на расстоянии. Держись подальше от обломков, Ведь она идет ко дну – вниз, вниз, вниз… Музыка начала стихать, замедляя темп, и Аня упала в руки наконец догнавшего ее партнера, который успел подхватить фигуристку буквально в последнее мгновенье, предотвращая удар о холодный, жестокий лед. Трагичная мелодия завладевала фигуристами, заставляя их испытывать боль и муку от происходящего с их героями-возлюбленными, вынужденными расстаться навсегда. Костя, повинуясь тревожному ритму, закружил в руках бездыханное тело партнерши, тщетно пытаясь привести ее в чувство. Он подхватил ее на руки, осторожно проводя ладонью по бледным впалым щекам, замечая, как дрожали прикрытые глаза Ани и отчетливо слыша, как громко стучало ее загнанное быстрым темпом программы сердце. И все же герою Воронцова удалось разбудить возлюбленную своими прикосновениями, потому как она вдруг взглянула на него холодными, такими же мертвенно бледными глазами, а затем ступила на лед уже самостоятельно, выпутываясь из цепких объятий партнера. И она сгорает, как солнце, И все это исчезает… Но не торопись, я возьму свое сегодня… Костя вновь расставил ноги в кораблике, придерживая выполнявшую безупречно красивый бильман Аню, а затем выполнил заход на тодес. Фигуристка вытянулась, чуть скрещивая ноги, и прикрыла глаза, отсчитывая нужное количество оборотов для получения высшего уровня сложности за исполнение элемента – тодес удавался им превосходно, что отмечали и судьи, и приглашенные эксперты, которые периодически посещали тренировки группы Загорского, давая комментарии и правки во время специально устраивавшихся прокатов всех учеников Павла Александровича и его команды. Но страх* режет, как нож, И мы связаны здесь, И как только наступает ночь, Оно разбивается… Второе лассо, которое предстояло выполнить фигуристам, было совсем немного проще первой поддержки и потому требовало концентрации и сил, которых оставалось все меньше с каждой секундой: программа выматывала не столько технической сложностью, сколько эмоциональностью, потому как оба спортсмена привыкли отдаваться на льду полностью, выплескивать все силы без остатка. И Аня чувствовала, как дрожали ее ладони, когда Костя сжал их, чтобы набрать скорость на перебежках назад. Взявшись за руки Воронцова на ход спиной, она оттолкнулась ребром ото льда и развела ноги в шпагат, стараясь смотреть куда угодно, только не на лед, стремительно проносившийся где-то на периферии ее взгляда. Но такую позицию нельзя было оставлять надолго, потому как она была слишком легкой для получения достойных баллов и нужного уровня, а потому Аня развернула корпус, оказываясь вновь почти вниз головой – только на этот раз лицом ко льду. Она согнула верхнюю ногу в колене, а свободную оставила вытянутой. Даже упираясь ладонью в плечо Кости, фигуристка почувствовала, что вот-вот потеряет равновесие, а потому судорожно пыталась найти выход из ситуации, перебирая в голове возможные варианты. В надежде, что партнер заметит неладное, Аня отсчитывала про себя три оборота, после которых они должны были незначительно изменить позицию. И как только Воронцов слегка переместил руку, заставляя Аню на мгновенье отпустить плечо и вытянуть согнутую ногу, словно в ласточке, Преображенская почувствовала, как стремительно летит вниз. Ужас и отчаяние, промелькнувшие в тот момент в глазах Ани, отчетливо врезались в память спортсмена. Еще никогда он не видел столь сильного, поглотившего все другие чувства страха во взгляде партнерши: голубые глаза буквально кричали о том, чтобы он успел вовремя среагировать, умоляли поймать. Крепко зажмурив глаза, она почти приготовилась к тому, чтобы встретиться с холодным льдом, оказавшись в его жестоких объятиях, но вдруг была подхвачена надежными руками Воронцова, который с беспокойством смотрел на партнершу, безмолвно спрашивая, все ли в порядке. Костя, наученный горьким опытом прошлых лет и месяцами тренировок с Аней, сумел быстро среагировать, и поймал фигуристку, однако удержаться на ногах все же не смог – забыв про собственное равновесие и думая лишь о том, как не дать упасть Ане, он потерял контроль над телом и, больно ударившись, сам оказался во власти льда. Музыка продолжала звучать, зрители на трибунах замолкли в тяготящем ожидании и вскочили со своих мест в надежде, что серьезное падение не станет помехой для продолжения программы, а Павел Александрович прикрыл глаза, не желая видеть происходящее на площадке – он отвернулся, тяжело потирая переносицу и стараясь сдержать бушевавшие внутри эмоции: чтобы Воронцов не устоял на льду! Самый страшный кошмар Преображенской становился явью, ставя под сомнение все то, над чем фигуристка работала долгие месяцы. Она так боялась сорваться, сделать что-то не так, подвести партнера и тренерский штаб, что по сотне раз повторяла технику захода на лассо и смены позиции, просила Костю озвучивать каждое действие, чтобы контролировать этапы выполнения элемента, однако допустила ошибку в самый ответственный момент. Оставалось надеяться лишь на то, что они не потеряют в уже имеющихся баллах из-за падения – элемент абсолютно точно был выполнен на минусы. Быстро поднявшись, Воронцов протянул руку испуганной Ане, буквально всем своим видом крича о том, что они должны продолжать: впереди было еще несколько важнейших элементов, в числе которых и каскад прыжков. О, солнце! О, моя юная любовь, моя дорогая, Почему ты утянула меня с собой в эту бездну? И все же большая часть программы была позади, и это давало надежду на то, что досадная ошибка не принесет им сильного снижения в баллах за компоненты и удержит на первом месте по сумме. Наступил черед финального каскада, по обыкновению поставленного в конец выступления для того, чтобы получить надбавки за сложность от судей и восторженные аплодисменты от зрителей. Первым прыжком стоял тройной сальхов, который оба исполнили безупречно: синхронно, высоко взмыли в воздух и так же ярко и технично приземлились, сумев соблюсти все правила. Павел Александрович, который теперь в волнении расхаживал вдоль борта, остановился и сильнее сжал голубые чехлы ученицы, прищуривая глаза и невольно вытягивая подбородок вверх, когда фигуристы выполнили три полных, докрученных оборота. Чуть улыбнувшись краешком губ во время захода на второй прыжок, Костя подумал, что, должно быть, он сам допустил ошибку во время поддержки, а потому уже прокручивал в голове, что будет говорить обеспокоенной Ане после выступления, чтобы та ни в коем случае не винила себя за падение – лед, как всем известно, скользкий, и все может случиться. Но фигуристка выглядела слишком странно, несмотря на то, что всю боль от удара сумел перенять на себя Костя: возможно, дело было в большей сосредоточенности после срыва с лассо и парализующего, сильнейшего испуга, читавшегося в ее больших, выразительных глазах в тот момент. Но в следующую секунду Воронцов, раскрывая группировку на третьем, финальном обороте риттбергера, с ужасом заметил, что партнерша с глухим, физически отдающими по сильному телу зарядами упала на лед. Сжав челюсть и прикрыв на мгновенье глаза, Костя, как того требовали правила, завершил элемент, а затем помог Преображенской подняться: он видел, что Аня была на грани, а лицо ее искажала гримаса нестерпимой боли. Одним только взглядом он спросил, готова ли она продолжать программу, финал которой был так близок, и фигуристка без раздумий едва заметно кивнула, стараясь не обращать внимание на пронзавшую колено боль, которая впоследствии начала отдавать судорогой по всему телу. Всю мою жизнь, все мои дни, Отданные тебе, отбрось! Преображенская еще несколько секунд с наворачивающимися слезами смотрела в зеленые глаза, а затем закружилась, подняв руки наверх и выполняя твизлы. Дорожка была сделана безошибочно – так, как и должно было быть, но Аню не отпускало ощущение того, что это падение на прыжке не было последним. Костя видел, что партнерша, несмотря на старания и присущий ей артистизм, находилась теперь не здесь, не с ним: Аня была погружена в тяжелые мысли, отчего на ее прекрасном светлом лице показались незаметные раньше морщинки, а в глазах отражалась жгучая боль, нараставшая с каждой секундой все больше. За войну, За ночь, Моя любовь принесена в жертву!.. Заход на подкрутку, во время которого Воронцов сильнее обычного сжал талию партнерши, заставив ее тем самым вернуться в реальность, а затем и сам элемент, выполненный на высокой скорости. Спортсмен внимательно наблюдал за тем, как Аня, механически прижав руки к груди, совершила три оборота в воздухе, и вновь оказалась в его руках. Костя заметил, как тряслась нога фигуристки, пока она пыталась удержать равновесие на выезде, который никогда не представлял для нее сложности, не был тем, в чем кто-либо из них или тренеров когда-либо вообще сомневался и придавал значение – Преображенская с ее невероятной растяжкой всегда делала усложненный вариант, поднимая ногу выше, чем на девяносто градусов. Холодная, как лед, Ты спишь под землей*, Ровной, как гладь воды*, Черной, как ночь… Аня, как того и требовала программа, опустила подбородок на грудь в обессиленном движении и обхватила себя руками. Она катилась по льду совсем медленно, в то время как Костя продолжал скользить на большой скорости, пока не заметил, что его партнерша остановилась где-то позади. Слабая и побледневшая, оба мертвенно упала в его объятья во второй раз, который и стал финальным. Дрожащей рукой он вновь провел по ее лицу, однако в этот раз Аня не очнулась, не открыла свои прекрасные светлые глаза, а по ее щеке тонкой струйкой прокатилась слеза, вызванная очередным приступом боли и страшным прострелом в колене. Благодаря свое тело за то, что она смогла продержаться так долго, фигуристка безжизненно выгнула спину, повисая на руках партнера – это был конец их произвольной, такой драматичной программы. Костя в то же мгновенье упал на колени вместе с возлюбленной своего героя, чье дрожащее тело он прижимал к тяжело вздымающейся груди. Финальная позиция была зафиксирована, а музыка стихла. Произвольная программа Преображенской\Воронцова была окончена. Аня, чье окутанное болью тело сжимал в руках Костя, дала наконец волю едва сдерживаемым эмоциям. Она, забыв о количестве зрителей на трибунах, о судьях, выставлявших в тот момент финальные оценки фигуристам, о журналистах, жадно выискивавших лучший кадр с эмоциями партнеров после проката, позволила себе выплеснуть боль, которую ей пришлось сдерживать на последней минуте программы. Костя, прижавшись к светлым, собранным только у лица волосам, поцеловал ее в макушку, пытаясь успокоить и оградить от гнетущих мыслей, которые уже наверняка закрались в ее голову, а затем осторожно приподнял бледное лицо, обхватывая его ладонями и утирая горькие, обжигающие слезы. Аню по-настоящему трясло, она еле держалась на ослабевших ногах, одна из которых буквально онемела от сильнейшего ушиба. – Аня, – позвал ее Воронцов, призывая посмотреть ему в глаза. – Я… в порядке, – на выдохе произнесла фигуристка, порываясь самостоятельно встать и отпустить руки, которые все еще покоились на плечах и шее партнера. Костя только покачал головой, а затем крепко сжал зубы, понимая, что Ане придется потерпеть еще немного. А после он обязательно отнесет ее к борту, где уже стоял Максим, внимательно разглядывавший Преображенскую и пытавшийся быстро сообразить, что из препаратов может понадобиться спортсменке прямо сейчас, после проката, чтобы заглушить боль хотя бы на время, пока они не смогут сделать рентген и провести полное обследование. – Один поклон, Аня. Всего один. Ради меня. Она кивнула, натягивая на лицо сияющую красотой и добром белоснежную улыбку, а затем отъехала от поднявшегося вместе с ней Кости, сгибая ушибленную ногу в колене и отрывая ее ото льда, вскидывая руки вверх в благодарном поклоне, адресованном судьям и зрителям. Все должно было быть иначе, думала она. Не так они должны были завершить эту программу, не с такой натянутой гримасой она должна была говорить болельщикам драгоценное «Спасибо» за поддержку, не с таким волнением должен был смотреть на нее Костя. «Я все испортила…», – пронеслось в голове Ани в тот момент, когда партнер, легко подхватив ее на руки, направился к борту, где их с тревогой ожидали тренер и врач сборной.

***

– Ничего серьезного, – кивая своим мыслям, произнес Максим. Он опустил все еще дрожавшее колено Ани и поднял глаза на фигуристку с подбадривающей улыбкой. – Я уколю обезболивающее, чтобы ты могла самостоятельно дойти до зоны оглашения оценок, а затем нужно будет сделать снимок. Не думаю, что ты повредила связки, но, учитывая особенности последней травмы, стоит перестраховаться. Мечников, не поднимаясь с колен, быстро достал из медицинского чемоданчика, переполненного десятком лекарств, рассчитанных на самые разные случаи, нужный препарат и быстро наполнил шприц. Костя, стоявший позади и внимательно наблюдавший за каждым умелым, но осторожным действием врача, тяжело выдохнул и провел ладонями по взмокшему лицу: за последние несколько минут, что Максим осматривал Аню, он успел надумать тысячу страшных исходов – от банальной трещины до разрыва связок, который бы вынудил фигуристку оставить спорт по меньшей мере на пару месяцев, что означало бы пропуск первенства России и потерю путевки на чемпионат Европы. А последнее могло стоить им участия в Олимпиаде. – Вот и все, – Максим вновь улыбнулся, глядя на все еще неестественно бледную даже под слоем косметики Аню, укутанную в теплую олимпийку партнера. Она отстраненно кивнула, продолжая перебирать пальцы: мысль о том, что у них теперь не было ни единого шанса удержаться на первой строке после триумфального провала на двух важнейших элементах и еще нескольких мелких и неосторожных ошибок, не покидала ее ни на секунду. Преображенская почти не слышала, что говорил врач, не видела выражения лица стоящего рядом Загорского, даже не почувствовала, как толстая игла глубоко вошла под кожу. Она очнулась лишь в момент, когда боль, пронзавшая до этого все тело, начала постепенно отступать, а на плечо опустилась тяжелая ладонь Кости: Они должны были идти в зону оглашения оценок, чтобы узнать финальный расклад мест и сумму баллов, полученную за произвольную программу. Анна Преображенская и Константин Воронцов получают 112,76 баллов в произвольной программе. По результатам суммы баллов в 192,66 они занимают третье место. Прикрыв дрожащие губы ладонью, она почувствовала, как по щекам вновь покатились слезы. Обжигающие и такие постыдные, они стали главными свидетелями ее поражения. Аня зажмурила глаза, чтобы остановить эти предательские, жалкие рыдания, рвущиеся наружу, а затем скривилась от страшной, разрывающей изнутри боли, которая поразила уже многократно растоптанное, полное шатких и очень ненадежно приклеенных заплаток, не выдержавших такой исход, сердце спортсменки. Павел Александрович качал головой, с какой-то горькой безнадежностью наблюдая за повтором элементов фигуристов: он не мог даже вспомнить, когда взрослые спортсмены его группы в последний раз набирали меньше двухсот баллов за два проката в последние три года. Аня не видела, но Загорский невольно дернулся, когда на небольшом экране показали страшное падение фигуристки с риттбергера, и прикрыл глаза. Костя, до этого момента неподвижно сидевший рядом и согласно кивавший своим мыслям, обернулся, услышав хриплые, тяжелые вдохи буквально задыхавшейся партнерши. От увиденного внутри что-то оборвалось, заставляя отвлечься от оглашения баллов: Аня буквально сжалась, сложилась напополам, впиваясь ладонями в покрасневшее от слез лицо. Он тут же отбросил ее медведя, которого передали девочки, собиравшие игрушки от зрителей со льда и которого он зачем-то потащил с собой в «Kiss and Cry», наивно полагая, что партнерше так будет легче, и опустился на корточки, смахивая пряди с бледного лба Ани. – Посмотри на меня, – с искренней, даже отчаянной мольбой попросил он, желая перенять всю ее боль, отогнать мучительные мысли, страхи, терзавшие изнуренный рассудок. – Пожалуйста, Аня… Она отвела руки от лица, перепачканного растекшейся тушью, и с тревогой взглянула на Костю. В ее покрасневших, заплаканных глазах читался страх и безысходность, отрешенное отчаяние и стыд, охвативший сознание фигуристки. С детства привыкшая к тому, что для нее не могло быть места ниже первого даже в мыслях, воспитанная в строгости и моментами жестокости профессионального спорта, Аня теперь была вынуждена наблюдать с первых рядов за тем, как рушилась ее карьера, и ничего не могла с этим поделать. Но самым страшным было не это – помимо себя она тащила на дно этой черной, беспросветной пропасти еще и Костю, которого впереди могло бы ждать великое будущее и еще множество наград. – Прости меня… – слабо прошептала Преображенская, закусывая губу и стараясь из последних сил сдержать очередную волну слез. Костя только тихо сказал что-то в ответ, нахмурив темные брови и сжав челюсть, а затем с какой-то странной, новой силой и абсолютным спокойствием обнял Аню, укладывая ее голову себе на плечо. Он чувствовал взгляд Загорского, понимал, что журналисты никогда бы не упустили такой сенсации, но ему было плевать: и на трансляцию, которая все еще велась, и на толпу фотографов, сбежавшихся к КиКу, и на взгляды с трибун. Костя сидел, опустившись на одно колено перед партнершей, и крепко, с каким-то отчаянным страхом потери прижимал к себе маленькое дрожащее тело Ани. Павел Александрович раздосадовано вздохнул, слегка развел руками, а затем поднялся с небольшого диванчика, на котором прежде сидели все трое, и метнул строгий взгляд на выстроившуюся по бокам прессу. – Дайте нам пару минут, – попросил Костя, когда Загорский обернулся на ученика, зло сверкавшего глазами в сторону журналистов, а затем, уже тише, добавил: – Пожалуйста. Разогнать фотографов и операторов оказалось непросто, но это было не самой сложной задачей, с которой за годы тренерской работы приходилось справляться Павлу Александровичу. Сколько раз он ругался на излишне навязчивых и чересчур нетактичных журналистов, которые лезли со своими глупыми, порой неуместными вопросами к спортсменам прямо после выступления или оглашения результатов, не понимая, что иногда место на пьедестале, о котором мечтают одни, может принести столько горя и разочарования другим. – Ты не виновата, Аня, слышишь? – Костя держал в руках лицо партнерши, медленно, миллиметр за миллиметром стирая с него соленые слезы. Нужно было уводить ее отсюда, однако Воронцов понимал, что делать это стоило бы не так радикально, как он привык – Аня должна была очнуться от этого ужасного оцепенения и осознать, что самое страшное осталось позади. – Это твои первые старты после серьезной травмы и долгого перерыва. Все мы ошибаемся, но это вовсе не значит, что ты плохая спортсменка. Ты была не единственной, кто оступился сегодня. Она тихо усмехнулась в ответ. Если бы Ане говорили такое после каждого ее провала на юниорских соревнованиях, она никогда бы не стала не то что чемпионкой мира – даже России. Да что там России, вряд ли бы с таким раскладом Преображенская вообще добралась бы до первенства Москвы и добилась включения в состав сборной. – Не веришь? – печально улыбнулся Костя, заметив небольшие изменения во взгляде партнерши, который теперь казался более осознанным и знакомым, сменяя тот пугающе равнодушный, пустой и холодный взор ледяных глаз. – Я никогда бы не смог сделать то, что делаешь ты. Никогда, слышишь? Я и подумать боюсь, что ты чувствуешь, пытаясь преодолеть страх на такой высоте. А выбросы… Аня, да ты за программу исполняешь не три жалких прыжка, а в два раза больше! – он вскинул руки, отрывая их от лица Преображенской, на котором в следующую секунду появилась усталая усмешка. Не то чтобы это было хорошо, но всяко лучше, чем пустая отрешенность и безразличие. – Ты и представить не можешь, какую работу проделала за какие-то полгода. Другие учатся этому годами – а ты сразу забрала место на пьедестале. – Перестань, – она покачала головой, желая прекратить эти непривычные, столь эмоциональные откровения со стороны Кости, который все еще сидел у ее ног, что, думала Аня, выглядело довольно странно со стороны. Внезапно она очнулась, растерянно оглядываясь по сторонам, а затем повернулась к партнеру: – На нас все смотрят. Костя рассмеялся, отчего Загорский, все еще пытавшийся оградить учеников от толпы камер, обернулся, с тревогой глядя на учеников. – Еще бы, – чуть громче сказал Воронцов, вставая с колен и протягивая Ане руку, – мы ведь бронзовые призеры финала Гран-при России.

***

Мысль о том, что они стали третьими на каких-то глупых стартах, которых в жизни обоих спортсменов было десятки, не покидала сознания Ани. Преображенская, отчетливо осознавая, чем это могло обернуться для их пары, и представить боялась, что на самом деле чувствовал Костя, который натянуто улыбался все время, пока назойливые журналисты задавали им вопрос за вопросом на пресс-конференции после награждения. На их груди красовались бронзовые медали с гравировкой заключительного этапа Гран-при России, но счастья награды не приносили – наоборот, видя их, Аня словно вновь переживала то страшное падение сначала с лассо, а затем и болезненный удар о лед на прыжке. Именно поэтому большую часть времени говорил Воронцов: Костя коротко и быстро отвечал на вопросы, открыто заявлял, что планы на сезон у них большие, но ничего конкретного они не расскажут, а также всячески старался увести журналистов от вопросов про карьеру партнерши в одиночном катании и прошлых достижениях. Аня же предпочла отмалчиваться, все еще кутаясь в теплую олимпийку Кости, впитавшую запах своего владельца, который был единственным, что не давало фигуристке окончательно уйти в себя и забыться в мучивших ее сознание мыслях. Перед глазами все плыло, в горле стоял огромный ком, мешавший не то что говорить – даже просто дышать: Аню тошнило каждый раз, когда она пыталась мысленно вернуться к выступлению, чтобы ответить на вопросы из зала. И наверное не самый бодрый вид спортсменки все же заставил любопытных журналистов сжалиться, оставив Преображенскую в покое хоть ненадолго. Тем более что сидящие рядом Вадим и Вика, впервые за много лет занявшие первое место, сияли своими притворными белоснежными улыбками и золотыми медалями, сильно контрастируя с парой соперников, оставшихся позади. Слушать их приторные речи и помпезное хвастовство было еще хуже, чем терпеть боль от падения, а потому Аня буквально считала минуты до окончания конференции, желая поскорее оказаться в номере и дать наконец волю эмоциям, не переживая о том, что кто-то мог осудить ее или, что еще хуже, начать жалеть и пытаться утешить. – Анна, вопрос к вам, – произнес один из журналистов каким-то неестественно звонким, противным голосом, отчего по телу фигуристки пробежала новая волна неприятных мурашек. Аня подняла на парня глаза, показывая, что слушает. – Считаете ли вы сегодняшний прокат неудачным? Если да, то по какой причине? – Кажется, я уже все сказал по этому поводу вашим коллегам, – зло сверкнув потемневшими глазами, процедил Костя, поднимая на паренька взгляд, красноречиво выражающий все, что фигурист о нем думал, и сжимая кулаки в попытках унять бушующий внутри ураган. Желваки на его скулах заметно проступили от напряжения, отчего бестактный парнишка, задавший вопрос, едва не споткнулся о стул, с которого только что встал, чтобы озвучить интересовавший его вопрос. Он крепче вцепился в маленький блокнот, а затем все же нашел в себе силы продолжать заведомо проигрышный бой с Воронцовым, собрался и заговорил вновь, готовый оппонировать грозному фигуристу, сидевшему напротив. – И все же… – пробубнил журналист, с долей неуверенности оглядывая зал, по которому мгновенье назад пронеслось осуждающее перешептывание со стороны коллег из других – видимо, более тактичных – издательств. – Я бы хотел услышать мнение Анны. Ваше мы действительно уже знаем. – Да ты совсем охренел?! – Костя в порыве охватившей его ярости едва не вскочил со стула. Его темные брови были сведены к переносице, а руки расставлены широко в стороны, когда Аня осторожно дотронулась до предплечья партнера в успокаивающем жесте. Воронцов, все еще распаленный и озлобленный, резко бросил недовольный взгляд на фигуристку. Она понимала, что Костя всего лишь хотел защитить ее, оградить от любого напоминания о случившимся, которое теперь и так будет преследовать их ближайшие несколько месяцев – не только из-за досадного поражения, но еще и из-за полученной Аней травмы, пусть и не самой серьезной, – а потому только спокойно кивнула, крепче обхватывая локоть Воронцова. В тот момент она готова была благодарить всех существующих и несуществующих богов за то, что они успели переодеться, а потому сейчас Костя сидел в той же серой футболке с изящно вышитыми инициалами, и Аня могла касаться его горячей кожи – на подобное они оба всегда реагировали как-то особенно сильно. Подняв руки в примирительном жесте, фигурист откинулся на спинку стула, позволяя партнерше самой вступиться за себя и ответить на вопрос. Журналист все еще стоял, некрепко держась на ногах от страха, но понимал: это точно стоило того, ведь ему удалось записать эту бурную реакцию со стороны спортсмена, которую независимо от ответа Преображенской можно будет обернуть настоящим скандалом и шокирующей сенсацией в заголовке. – Вы спрашиваете о том, какого это – получить бронзу внутренних соревнований сборной после золота чемпионата мира, так ведь? – горько усмехнулась Аня, глядя в пронырливые глазёнки журналиста. Костя, услышав слова партнерши, с недоумением обернулся, силой удерживаясь от того, чтобы не открыть рот от удивления и шока, вызванного подобными рассуждениями с ее стороны. Конечно, все прекрасно понимали, что именно произошло сегодня, но чтобы Аня вот так открыто признала их поражение… – В общем-то… да, – кивнул парень, прищуривая сверкающие интересом глаза, в которых читалось нескрываемое самодовольство от того, что все обернулось именно так. – Что ж… В таком случае отвечу: паршиво, – Аня скривила губы в неестественной, искаженной болью полуулыбке-полуусмешке, а затем чуть наклонила голову: – Это все, или есть что-то, что будет звучать еще более по-идиотски? Глаза журналиста вмиг округлились, а брови взлетели наверх от неожиданно резкого и грубоватого тона ее голоса. Преображенская услышала, как рядом довольно хмыкнул сложивший руки на груди Костя. Значит, все было не так уж и плохо. По крайней мере, теперь в прессе будут журить не только Воронцова, легенды о сложном характере которого годами ходили среди всех спортивных издательств, а их обоих: Аня уже предвидела все эти кричащие заголовки о том, что слухи о вспыльчивых нравах партнеров оказались правдой. Так и не найдя, что ответить, журналист с искривленным отвращением лицом уселся на свой стул. В зале все еще стояла мертвая тишина – все смотрели только на фигуристов, ожидая, какими будут их дальнейшие действия и гадая, какой смельчак решится задать следующий вопрос. – Всем спасибо, было приятно пообщаться, – Костя, прерывая гнетущее молчание, тихо откашлялся, а затем поднялся на ноги. Он требовательно посмотрел на партнершу, протянув ей ладонь в привычном жесте, а затем обернулся к залу, где среди журналистов теперь стоял и Иван Анатольевич, грозно сверкая черными глазами в сторону племянника. – Но нам с Анной пора. Аня растерянно поднялась со стула, который заботливо отодвинул Воронцов, а затем поравнялась с партнером, сжимая его ладонь и отводя переплетенные руки чуть за спину – ей не хотелось, чтобы кто-то заметил столь интимный жест, который всегда принадлежал только им двоим, придавал уверенности и помогал настроиться. Сегодня зрители и без этого увидели слишком много. Как они оказались в гостинице Аня помнила плохо. Она знала только то, что Костя сразу же повел ее к небольшому автобусу, на котором передвигался тренерский штаб и группа спортсменов Загорского, минуя раздевалку с оставленными там вещами. Но думать об этом совершенно не хотелось, потому как сил не осталось совершенно – неуместный, отвратительный вопрос журналиста высосал последние, и Аня отключилась сразу же, как только позволила телу расслабиться, откинув голову на мягкую спинку широкого кресла в салоне автомобиля. Краем затуманенного сознания она слышала срывающиеся на крик голоса Кости и Павла Александровича, которые долго спорили о чем-то на улице, а затем – громкий хлопок двери и безапелляционную команду партнера ехать в отель. Костя осторожно опустил напряженное даже во сне тело партнерши на кровать в ее номере. Ключи от комнат он, конечно, оставил в раздевалке ледового дворца, совершенно упустив этот момент в порыве эмоций, но понимающая девушка-администратор за стойкой ресепшена узнала спортсменов и, застенчиво улыбнувшись, согласилась выдать Воронцову второй комплект карт-ключей взамен на автограф с утра. Костя аккуратным, доведенным до автоматизма за годы спортивной карьеры движением развязал шнурки кроссовок Ани, а затем бережно стянул обувь, освобождая гудящие ноги и позволяя им наконец расслабиться. Почувствовав, что кто-то укутал ее в теплое и мягкое одеяло, фигуристка приоткрыла тяжелые веки. В комнате было темно – только тусклый прикроватный светильник позволял ей разглядеть во мраке высокую фигуру Кости, который задумчиво пытался найти что-то среди расставленных всюду вещей партнерши. В руках он сжимал медаль, пару минут назад снятую с шеи Ани – видимо, пытался сообразить, куда положить награду, не нарушив порядок в этом хаосе косметики и тренировочной одежды, развешанной на каждом углу. – Костя, – Аня тихо позвала его немного хриплым после сна голосом, чуть приподнимаясь на локтях. Она все еще была одета в спортивный костюм и олимпийку Воронцова, а волосы ее были чуть растрепаны, отчего казалось, что она проспала не час, а всю ночь. Удивленно вскинув брови, Костя обернулся, откладывая медаль на туалетный столик позади себя. Он в несколько шагов пересек комнату, оказываясь рядом с сонной партнершей. Аня выглядела такой растерянной и уставшей, что ему в который раз захотелось сжать ее в объятиях и никогда больше не отпускать – чтобы не изнуряла свое тело тренировками, не гробила здоровье, не слышала этих глупых, совершенно бессмысленных вопросов и не читала сотни комментариев с критикой в свой адрес. Хотелось оградить ее от всего, защитить, уберечь от этого жестокого мира большого спорта, будто она не выросла в нем и не провела там всю сознательную жизнь. – Как ты? – так же тихо спросил он, отгоняя навязчивые мысли в сторону и улыбаясь уголками губ, желая подбодрить Преображенскую. Аня молча сидела на постели, обнимая себя за плечи. Она внимательно вглядывалась в лицо партнера – так, словно там скрывались ответы на все волнующие ее сердце вопросы, решение которых принесло бы покой и облегчила те моральные страдания, которым она подвергала свой разум каждый день, видя, как мучается мать и пропадает на работе отец в попытках решить навалившиеся проблемы. Так, словно Костя был всем, чего ей так не хватало долгие годы. В ответ на совершенно очевидный вопрос партнера Преображенская только вымучено улыбнулась, покачав головой – Костя все и так прекрасно знал, видел по уставшему осунувшемуся лицу и тусклому взгляду. – Послушай… – начал было он, опускаясь на кровать и дотрагиваясь своей горячей рукой до ее вечно холодной ладони. – Нет, – Аня вновь подняла глаза, прося партнера остановиться, не произносить того, что он собирался сказать – жалость и пустые уговоры были нужны ей меньше всего. Особенно от Кости. – Не нужно этого. – Тогда чего ты хочешь? Как мне помочь тебе, Аня? Преображенская осторожно, словно боясь, что он оттолкнет ее, неверно расценив следующий жест, коснулась пальцами коротких темных волос Кости, бережно проводя рукой по его затылку и опускаясь к шее. Он накрыл ее ладонь своей, внимательно всматриваясь в голубые глаза напротив. Чувство, что она собиралась совершить какую-то глупую, бездумную ошибку, способную разрушить жизни обоих, не покидало его, заставляло следить за каждым действием внимательнее и вслушиваться в каждую ноту дрожащего тембра ее речи. Но прежде, чем Воронцов успел что-либо сказать, раздался все такой же неторопливый, глуховатый голос Ани. – Мы оба давно поняли, что я была неправа, Костя. И сегодня… – она сглотнула, пытаясь побороть вязкий ком, вставший в горле. – Сегодня я убедилась в этом окончательно. – О чем ты? – он непонимающе смотрел на Преображенскую, отказываясь верить в то, что она собиралась сказать дальше. Внутри что-то болезненно сжалось, заставляя его сердце биться чаще, а в горле вдруг пересохло. – Я ошиблась, когда решила, что смогу продлить свою жизнь в спорте, – Аня крепче прижала ладонь к его щеке, продолжая говорить то, во что она до конца отказывалась верить, чему пыталась сопротивляться до последнего. А сегодня ее мечта разбилась в прах, в то время как Костину еще можно было спасти: – Но пока это еще не поздно исправить.