Вырванные листы Апокрифа

      Красные блики роняет рассвет на камень столицы, на восемь сторожевых башен, что стоят – всё ещё стоят, удерживая небо над Имперским городом, в который раз готовое рухнуть. Закрыв глаза, можно почувствовать запах железа, стынущий в воздухе – даже сейчас, когда окончена война, когда снова горит алым знамя Империи над Белой Башней, словно Драконьи Огни.       Чаша Высокого Пламени погасла после Кризиса Обливиона. Первый Клинок ушла вместе с ним – её служение было окончено, другим надлежало встать на стражу.       Он не может сдержать улыбки, горько кривящей губы.       Теперь их служение окончено тоже.       Время Клинков прошло.       - Грандмастер Октавиан, - негромко говорит кто-то за его спиной. Он не оборачивается; этот голос знает вся Империя.       Он и есть – Империя.       Тит Мид снова без боевого доспеха, но пышные императорские одежды ему не к лицу, пусть они и красны, как кровь. Он потомок военачальника, дух от духа Тита Мида Первого, что некогда заставил Империю склонить колени перед ним меньше чем с тысячей людей, и ему не нужна слепящая роскошь пурпурных мантий. Тит Мид Первый пришёл, чтобы забрать власть. Тит Мид Второй – чтобы её сохранить.       Таким людям нужна верная броня и источенный боями клинок в руках, но время клинков прошло.       Теперь их место займут перья дипломатов.       - Мой Император, - Октавиан поворачивается и склоняет голову в церемониальном приветствии.       Тит Мид скользит взглядом по блестящим под солнцем пластинам чужого доспеха – полгода назад он был черен от эльфийской крови и сиродильской грязи, полгода назад кузнецы наспех латали выщербины и пробоины в нём уродливыми плавлеными шрамами на королевской стали. Но сегодня – он снова горит золотым змеиным узором, снова сверкает солнечной белизной, и ни капли красного нет на нём.       - Я помню, ты говорил мне, почему на доспехах Клинков нет эмблемы Империи, - Тит Мид шагает ближе, останавливается рядом, отрешенно глядит с почти что божественной высоты смотровой площадки Башни на сиродильские земли. – Но я был бы горд видеть её там.       Октавиан на миг поднимает глаза к чёрному дракону на ярко-алом знамени. Шелковая ткань трепещет на ветру, бьётся – непримиримо и жадно, беззвучно прославляя право триумфатора.       Кровью залито знамя.       - Отныне твоя тайная гвардия будет носить её, - отвечает Октавиан с улыбкой – почти без горечи. Боль уходит, когда сражаешься слишком долго; горечь же застывает в сердце, и не выжечь её оттуда ни акавирским золотым змеям, ни имперскому чёрному дракону.       Пепел в глазах последнего Грандмастера, пепел сгоревших в каминах Белой Башни тайных документов Ордена.       Но он – Клинок, и потому даже пепел обращается в сталь.       - Двадцать четыре, - сухо говорит Октавиан. Тит Мид принимает из его рук пергамент, отбрасывает в сторону связывающую свернутый свиток ленту – слишком остро, слишком резко; Октавиан отводит глаза. Лучше смотреть на солнце, танцующее на зеркальной поверхности Румара, на новые корабли, гордо рассекающие его гладь.       Та же горечь в сердце Императора, знает Октавиан. Тот же пепел в его глазах.       И золотой меч неумолимо движется к его груди.       Двадцать четыре имени на пергаменте, заверенном личной печатью Грандмастера Ордена. Двадцати четырём позволено жить. Октавиан не говорит ни слова, пусть бьётся в груди зло и хлёстко: не вздумай отказать, Император, не смей убить последних. Но он знает, до колючей пустоты под кожей знает: одно слово, и он бросит этот пергамент в тот же камин, где горели в семьдесят четвёртом секреты Империи.       - Кого из них я знаю? – спрашивает Тит Мид, так же сухо и просто. В такого Тита Мида верит Грандмастер Октавиан.       Такому Титу Миду он – с болезненной усмешкой от собственной неосторожности – верит.       - Этрион и Марон были одними из твоих телохранителей в Штормхолде. Пьющая-Из-Теней уходила с тобой из Имперского города.       Двадцать четыре имени, неизвестных почти никому. Мало, слишком мало, но других знают Глаза Талмора, и их не заградит спасительная печать. Сражения ни мечом, ни словом не прощают жалости и сомнений.       Это последний бой Клинков, и Октавиан не намерен допускать ошибок.       Тит Мид кивает и бережно сворачивает пергамент.       Выдох Октавиана безупречно ровен.       - Защищай свой город, Император, - тихо говорит он. – Если понадобится, прикажи в цепях гнать новобранцев из провинций на его защиту. Если Башня окажется в руках Доминиона, всему конец, не только Империи.       Тит Мид Первый, поднявший на ней свой штандарт в семнадцатом Четвёртой Эры, мог бы много об этом рассказать.       Тит Мид Второй кивает снова – и снова молча.       Он уже отдал Талмору Хаммерфелл – и, пусть до ухода последних солдат Доминиона с земель редгардов там оставались солдаты из легионов Дециана, теперь Хаммерфелл – это всего лишь северо-западный щит Империи. Для вторжения с запада Доминиону придётся вначале обескровить пустыни, а Империя больше не обязана тратить людей на их защиту. Упрямые Предшественники и надменные Венценосцы, все они отныне – живая стена, которая задержит войска Талмора, давая имперским легионам время для укрепления обороны на границе.       Жестокая, но эффективная мера.       Редгарды горды, словно сами альтмеры, и до последнего не склонятся перед Доминионом. Лучшей защиты не пожелать для сиродильских рубежей.       - Полдень близко, - отрешенно говорит Тит Мид, опираясь на белоснежную баллюстраду смотровой площадки. Румар беспощадно-ярко сверкает далеко внизу, заставляет щуриться от бьющего в суженные зрачки света. – В день ультиматума тоже было солнечно. С нами ли боги, Октавиан?       Грандмастер усмехается. Он помнит этот день – ясно, словно собственную присягу. Тогда он впервые почувствовал приближение сегодняшнего полудня.       - А есть ли тебе дело до богов, мой Император?       Тит Мид кривит губы в ответной усмешке.       - Я дам тебе столько времени, сколько смогу, - коротко говорит он, выпрямляясь.       И это всё, о чём Октавиан мог бы его просить.       Есть ещё время; можно успеть отправить птиц и отдать приказы. Один звучит лишь для двадцати четырех, другой – для всех прочих. Оба – будто Октавиан вырезает собственное сердце.       Но он Грандмастер Ордена.       У него нет сердца.       Первый приказ: предать данную Ордену присягу и уйти под чужое знамя, пополнить ряды Пенитус Окулатус. Двадцати четырем позволено жить – ценой, которую едва ли смог бы принять Октавиан.       Но они – смогут.       Потому что он приказал.       Второй приказ: каждому из Клинков сдаться имперской страже для вынесения приговора.       И они – придут.       Потому что он приказал.       Клинок не приемлет ни жалости, ни сомнений – и он заканчивает свой бой последним выпадом в орлиную грудь.

***

      Колокол бьёт полдень.       Две шеренги Легиона стоят по обе стороны вымощенной дороги, до блеска вычищенной поздним сиродильским солнцем. Октавиан отрешённо скользит взглядом по доспехам легионеров. У каждого на груди – багряный ромб.       Сердце Империи.       Дорога лежит по Зеленой Императорской Тропе – к самой Бело-Золотой Башне, к высокой колоннаде, полгода назад разрушенной и вновь отстроенной. И у стен Башни – место Императора. Тит Мид безупречно прям, и нет в нём ни горечи, ни сожалений; кровавый пурпур мантии стелется у его ног. Рядом с ним – занявшие место старого Ордена, и в красных ромбах на их доспехах – око, пронзенное клинком.       Достойные преемники.       Среди них Октавиан ловит взгляд – слишком знакомый взгляд. Потом, будто очнувшись, ищет – и находит ещё. И ещё. Не двадцать четыре, но довольно, и он бы выругался сейчас в голос, позабыв храмовые обеты, на беспечных и упрямых щенков, ещё не ставших императорскими псами.       Но – та же горечь, тот же пепел в их глазах, один на всех.       ...я не оставлю вас, я приносил вам присягу, вы не можете отослать меня прочь!       ...если кто-то и достоин уйти живым, то это вы, Грандмастер.       ...мы умрём за вас.       ...Конкордат не был предательством. То, что делаете вы – это предательство.       ...вместе.       И Октавиан отводит взгляд.       Двадцать пять шагов до Башни.       Он не глядит ни на Тита Мида, ни на агентов Пенитус Окулатус, ни на талморского эмиссара, застывшего чёрно-золотой статуей у подножия белых ступеней. Стройный шпиль взмывает к небесам – непокорённый и несломленный, и у Октавиана перехватывает дыхание на мгновение, когда он поднимает взгляд к его вершине.       Знамя Дракона горит на ней.       Пусть сотни лет как остыл священный свет Чаши Высокого Пламени, пусть остались лишь данью прошлому красные ромбы на броне солдат и навсегда угасли Драконьи Огни – знамя Дракона горит на Башне Белого Золота. И ради этого стоило предавать, лгать и бить в спину; ради этого стоило глотать и кровь, и грязь, и позор.       Каждый из двадцати пяти шагов – ради этого.       Двадцать два – чуть поднимает голову эмиссар, настороженно, но победоносно; Октавиан не позволяет себе ответной усмешки.       Двадцать три – Марон не отводит взгляд, до выступивших от бликов солнца слёз упрямо глядит на ослепительный блеск акавирского доспеха.       Двадцать четыре – ему преграждает путь маг в чёрной робе, но Тит Мид жестом приказывает ему отойти.       Двадцать пять.       Рукоять ложится в ладонь легко, и одним слитным движением Октавиан вскидывает меч ввысь, в горящий полуденный воздух, старым военным салютом – и не трогается с места ни один из тех, с пронзенным оком на груди.       Бой окончен. В последний раз блещет солнце на стали этого клинка.       Октавиан опускается на колени перед Императором, и акавирская катана ложится на его раскрытые ладони. Последний дар уходящего на смерть. Последний долг стража Дракона. Тяжесть стали покидает его, и он знает – пусть Титу Миду служит другой меч, Император сохранит его клинок.       И теперь он готов.       Как готовы десятки тех, кто стоит сейчас за ним на Императорской Тропе – идущих на смерть.       - Согласно условиям Конкордата Белого Золота...       Приговор зачитывает императорский глашатай, и вся Зеленая Императорская Тропа слышит его голос. Кости королевских семей покоятся в земле под ногами собравшихся, и Октавиан неодобрительно щурится: им досталось немало во время войны, ни к чему тревожить предков сейчас.       Но, похоже, им придётся потерпеть.       Война окончится ещё не скоро.       - ...гласит о роспуске Ордена Клинков с последующей казнью всех бывших членов этой организации...       И прах последнего Грандмастера Клинков ветер разнесёт по всей Тропе, по могилам великих. Магическое сожжение – достойная смерть. Почётная смерть.       Красивая смерть.       - Довольно, - сухо обрывает глашатая Тит Мид.       Октавиан полностью с ним согласен.       - Грандмастер Ордена, - произносит Император, крепче сжимая катану. – Октавиан.       Золотом истекают акавирские змеи на его доспехе, раскаленном солнцем, когда он шагает навстречу магу в чёрных одеждах, но горячей стали ладонь, касающаяся его груди. Пока смертельное заклинание разъедает защитную магию брони, Октавиан успевает скользнуть взглядом по эмиссару, бесстрастному свидетелю выполнения Конкордата – и остановиться на Императоре.       - Во славу Империи, - говорит Тит, и его слышат все три шеренги до самых ворот.       Когда ответным салютом взлетает ввысь сверкающее острие императорского меча, мир становится ослепительно белым, и только Башня кажется ещё светлей и ещё ярче. И до тех пор, пока заклинание палача не сжигает ему глаза, Октавиан глядит на неё и на сияющий клинок Императора, и как никогда уверен в том, что они сделали правильный выбор.