Крепость: щитом и мечом (2)

Петр выздоравливал медленно. Появились некоторые осложнения в результате его неосторожности. Едва ли не каждый день его навещал доктор Шпицгаузен. К началу августа доктор научил Сашку некоторым медицинским премудростям, так что мальчик мог более-менее сносно перевязать рану, провести простейшие операции и сварить что-то вроде отвара. Доктор оказался не самым плохим человеком. - Долг мой помочь страждущим вне зависимости от того, к какой стороне они относятся, - говаривал врач. Пока кум Тихона поправлялся, приходилось заботиться о пропитании. Алексей где-то торговал корзинками собственного изготовления, а Сашка принимался за любую работу, которая только подворачивалась. Ему пришлось и печь (это куда ни шло), и играть на дудке для дочери очень толстого пана, и быть конюхом, и быть лакеем при каком-то шляхтиче. Тот вскоре собрался на родину и предложил Саше отправиться с ним, на что мальчик ответил решительным отказом. Наконец, к началу осени Петр Николаевич выздоровел. Ему уже объяснили всю ситуацию (за исключением письма, конечно же), и тот с радостью согласился помочь добраться до Костромы. По дороге к нашим героям прибилось некоторое количество народа. Путь был долгий из-за того, что приходилось прятаться в лесах от поляков. *** Утро. Сашка пробудился одним из первых. Долго он не мог понять, что он делает в каком-то подобии юрты, укрытый медвежьей шкурой. Было тихо. Мальчик решил ещё вздремнуть, пока ещё была темень. Во сне он увидел его - Шеина. Сон был настолько реалистичным, что Саше на минуту казалось, что он взаправду перенёсся в Башню Забвения. Воевода сидел за столом в каморке. Весь вид его выражал готовность бороться до конца. Ему было крайне тяжело в этой тесной конурке. Далее была ещё одна комната, столь же небольшая. На койке, прикрытый грязной простыней, спал последний царь доромановской Руси - Василий Шуйский. Ещё одна комнатка - сидит боярин Романов и всё думает, как там жена и сын? Доставил ли письмо этот маленький смельчак? Жив ли он вообще или пал жертвой лихих разбойников? Тяжко! Постепенно пробуждались остальные. Предводитель (он же Петр Николаевич) объявил, что идти осталось совсем немного. Надо лишь пройти ещё несколько вёрст. К концу дня, наконец, добрались до какой-то деревушки. Деревня как деревня, таких полно на Руси: старые покосившиеся домики бедняков, дома побогаче и, наконец, барская усадьба. Саша спросил у одного из местных, пожилого мужчину. - Здесь бояр Романовых вотчина? - А где же ещё, - отвечал ему старик, - Тута Ксения Ивановна с сыном и дочерью живут*. А тебе-то что? - А вот, - Сашка вытащил из-за пазухи письмо, - Фёдор Никитич написал письмо и велел мне передать семье его. Старик присвистнул. - Ну что ж, раз Фёдор Никитич тебя назначил, значит, ты человек надёжный. Абы кого Фёдор Никитич не попросит. Тебя как звать-то? - Сашка. - А по батюшке? - Иваныч. - Хорошее имя, надёжное, - удовлетворённо засопел старик, - я староста здешний, Иван Сусанин имя моё. Васька! - крикнул Сусанин в сторону, - Дуй сюды живее! Тут от Федора Никитича письмецо пришло. Тотчас же возле старосты появился белобрысый мальчишка с синими, вернее сказать, васильковыми глазами. - Да, дедушка. Кто грамоту принёс-то? Он, что ли? - ехидно указал он на Сашу. - Он, Васенька. Он. Проведи-ка его к господам, а я сейчас, мигом. Старик бегом бросился в дом, а внук его подошёл к Сашке. Сперва мальчики насмешливо друг друга изучали, потом как-то все сгладилось. - Тебя как зовут? - Саша. - А я - Вася. А ты из Смоленска? - глаза Васи загорелись лукавым огоньком. - Да, - задрал подбородок Сашка. - Ну и ну! Врёшь! - Откуда ж тогда письмо. И вообще, веди меня к господам. - Идём тогда. Мальчики подошли к усадьбе. Сперва их хотел прогнать дворецкий, но появился староста, благодаря которому мальчики смогли попасть внутрь. У окошка за пряжей сидела женщина весьма немолодых лет. Подле неё сидела девушка и вышивала. На печи лежал парень, года на четыре старше Саши, который стонал и причитал. - Ох, маменька! Бока болят! Ох, смерть моя пришла! - Не валялся бы ты в сугробах, Мишенька, не болели бы бочка, - назидательно сказала женщина. - Кхм... Ксения Ивановна, до тебя гонец с письмецом, да не простым письмецом, а от Федора Никитича. И гонец-то не простой, а очень молодой. Со Смоленщины приехал передать тебе приветы и от мужа твоего, и от Шеина того, - почти что стихами сообщил Сусанин. - Как, от него, желанного! - радостно всплеснула руками женщина. - Да, Ксения Ивановна. Вот и гонец, - лукаво поглаживая бороду, Сусанин указал на смущённого Сашку. - И вправду молод, - улыбнулась Ксения Ивановна. - Здравствуйте. Вот письмо, - Саша передал боярыне свёрток. Та развязала его, раскрыла письмо и начала читать. "Ой ты гой еси, дорогая моя Ксения Ивановна! Пишу тебе грамоту сию с горечью в сердце, ибо пал Смоленск, а Сигизмунд нечестивый надругался над девами, молодцев порубил да в полон взял. Взят и я, а со мною светлый месяц, храбрый Михаил Борисович Шеин. А сейчас увезут нас в Речь Посполитую, и неведомо мне ещё, вернемся ли на Русь святую. Спрашиваю тебя, как здравие твоё, как Мишенька и Танечка? Все ли живы-здоровы? Не дошел ли лях нечестивый до вас, не принёс ли вам горе? А гонца, что принёс вам сие письмецо, не пускайте назад, ибо на Смоленщине он погибнет. Лучше приютите его; он, насколько я знаю, сирота. В обороне града нашего отличился и на пушку большую указал, что смогли мы ее из строя вывести. О гонце-молодце позаботься, о детях не забывай, да пристрой дочурку нашу замуж за хорошего человека. И сама по мне не плачь, авось, вернусь к тебе. Как же ты, как же я без тебя, солнце моё ясное? Твой Фёдор. Аминь." Когда Ксения Ивановна дочитала вслух вполголоса, на глазах ее выступили слёзы. Сзади всхлипывала дочь ее Татьяна. У Михаила будто бы сил прибавилось; он вскочил с печи, подошёл к матери, прослушал чтение письма. Лицо его озарилось гневом. - Ну держитесь, ляхи! - помахал он кулаком, - Попадётесь мне, за отца, за народ русский, - за всё получите! - Не горячись, Мишенька, - утирала слезы платком Ксения Ивановна, - Авось, не доберутся. - Я могу идти? - поинтересовался Саша. - Не можешь, - ответил Михаил Федорович, - отец пишет, что ты там сгинешь. Да, пожалуй, так оно и есть. Будь пока с нами, а там как Бог даст. - Но,.. - начал было Сашка. - Никаких но! - сказала Ксения Ивановна, - Какое-то время тебе придётся побыть здесь. Ты выглядишь уставшим и измученным. Будь пока нашим гостем. Машенька, где ты там запропастилась, отведи мальчику комнату. - Иду, Ксения Ивановна, уже бегу. В дверях появилась девочка, у которой были золотые волосы и голубые глаза. Сашка, увидев её, испытал какое-то странное, доселе неведомое ему чувство: в груди разлилась какая-то теплота. - Кому комнату, барыня? - А вот ему, - Романова указала на Сашу, - Чего он прикажет, то и выполнишь. Не оставляй гостя скучающим. - Пойдём, - сказала девочка, приглашая Сашку. Мальчик поплелся за ней, признаваясь самому себе, какая она красивая. Девочка привела мальчика в уютную клетушку, видимо, предназначенную для каких-то особых гостей. Саша к тому времени еле держался на ногах, поэтому с явным удовольствием сел на кровать. По правде говоря, он сильно устал и замёрз, поэтому слегка стучал зубами. От внимательного взгляда девочки не ускользнул этот факт. - Как тебя зовут, - осмелился спросить Сашка. - Маша, - ответила девочка, - А тебя, кажется, Саша? - Да, я Сашка, - сказал мальчик. Он чувствовал, что сейчас просто упадёт от усталости, к тому же, его трясло от холода. - Ты, кажется, замёрз и чувствуешь себя дурно, - заметила Маша, - Я скажу хозяйке, чтоб велела истопить баню. Я сейчас. - Может, не надо? - Надо. Сейчас вернусь. Девочка вышла из комнаты, а Саша прилёг на кровать, надеясь хоть немного отдохнуть. Через некоторое время пришла девочка. - Саш, можешь идти. Хозяйка разрешила. И расстрогалась, - хихикнула Маша. ... Через час Сашка уже лежал в постели, согревшийся и довольный. К нему зашла Ксения Ивановна и пожелала спокойной ночи. - Сын мой настаивает, чтобы ты рассказал о своих похождениях. Но я ему отказала, так как ты сильно устал. Спи, дитя моё. Если чего-то тебе захочется, скажешь. И, погасив лучину, вышла. Блаженно зевнув, мальчик начал засыпать. Сквозь сон он услышал, как боярыня кому-то сказала: "Мне его жаль. Сирота он. Ни отца, ни матери. Неужели у тебя столь злое сердце, Павел Иванович?"