Разыграй карту

— А-а, Яков Платонович, — протянул Скрябин, оторвавшись от записей в журнале. — Чем обязан? Последняя неделя прошла относительно тихо: парочка утопленников, да один самоубийца. Не ваш случай. Чай или что покрепче? — От чая не откажусь. Штольман сел напротив и достал рисунки Анны из саквояжа. — Что тут у нас? — бросил беглый взгляд Иван Евгеньевич и вскинул брови. — Надо же. Позволите? — Берите. Собственно, я и пришел к вам по этому делу. Скрябин быстро приготовил другу чай и сел за рабочий стол. Выглядел он уставшим, с трехдневной щетиной. Иван Евгеньевич с интересом принялся рассматривать нарисованное. — Какая тонкая работа. Я сейчас не про рисунки, разумеется. Так, детская мазня. Кто вам рисовал? — Свидетель. — Проходит по делу Робин Гуда? — Именно. Скрябин оторвался от изображения кинжала и усмехнулся: — Миронова? Вы все-таки склонны ей доверять. Вы удивляете меня, Яков Платонович. — Оставим Миронову в стороне. Что вы можете сказать о кинжале? Он используется для ритуала? — Верно. Похоже на работу тибетских монахов. — Врач крутил в руках рисунок, рассматривая со всех сторон. — Подозреваю, барышня пыталась изобразить лошадиную голову на рукоятке. Вот он узел бессмертия, мифическое существо Макара. Я бы хотел взглянуть на кинжал, тогда смогу сказать больше. — Я тоже. — Так это всего лишь догадки? Полагаю, мы имеем дело с весьма образованным серийным убийцей. — Я могу воспользоваться вашей домашней библиотекой? — Хотите просмотреть литературу по буддизму? Что ж, не имею ничего против. — Скрябин выложил ключи от квартиры на стол. — Покормите кошку. Штольман улыбнулся. — Обязательно. А что скажете по поводу алтаря? — Да тут бы с кинжалом разобраться. Видите ли, Яков Платонович, мы с вами думали, он убивает ради забавы, комплексы прорабатывает, заступник сирых и убогих, Робин Гуд... — Я вас поправлю — никто не убивает ради забавы. У каждого убийства есть мотив. — Да-да, но многие убийцы тешат своё самолюбие, прорабатывают психологические проблемы. Мама в детстве стращала мальчика, мальчик вырос и ненавидит женщин, в особенности тех, кто похож внешне на мать. Он их убивает. Медленно. Мучительно. Мстит маменьке. — Среди жертв есть и мужчины. Скрябин поморщился. — Нет в вас полёта фантазии, Яков Платонович! И мне вдохновение испортили. — Иван Евгеньевич указал пальцем на клинок. — В древности монахи считали, такой клинок мог изгонять злого духа из человека. Наше собственное «я» оказывалось в какой-то момент подчинённым демонам, чтобы спасти человека, совершалось ритуальное убийство. Обряд несложный. Достаточно повторять мантру при нанесении колющих ударов. — Он перерезает шею или убивает одним ударом. — Авторское видение. — Скрябин в задумчивости перевёл взгляд на второй рисунок. — Я удивлён. По всей видимости, он никакой не дилетант, интересуется историей и религией, возможно, даже посещал Индию. — Или Тибет. — Тоже возможно. Я вам больше скажу, такую вещь, как кила, можно приобрести только на чёрном рынке и надо знать, к кому обращаться. У него есть связи, он точно знает, чего хочет. Вы правы: тот, кого вы ищете, богат и весьма, повторю, весьма образован. — Либо клинок подделка и убийца историк-любитель. Скрябин скривил губы и сложил руки на груди. — Может быть, он и убивает, не произнося мантры, всё-таки для того нужно знать язык и сильно углубиться в буддизм, но глядя на алтарь, с каким педантизмом Робин Гуд, черт возьми, ну и прозвище! — усмехнулся Иван Евгеньевич. — Нужно придумать другое. Попросите Ребушинского. Так вот, смотрю я на алтарь и думаю, что не хотел бы встать у него на пути. Интересно, что за книга. Миронова не могла нарисовать почётче? Откуда ей вообще известны детали? — А если вернуться к Тибету. Можно ли там приобрести подобное? — Полагаю, да. — Если клинок не подделка, можно выйти на покупателя. Скрябин покачал головой. — Это чёрный рынок Востока. Трудновато будет. — Если хотя бы предположить, где изготовили... возможно, в одном из храмов выполнили по заказу какой-то тибетский монах. Врач сузил глаза. — Вижу, у вас есть кто-то на примете. — Клюев. — Слишком очевидно, — заметил Скрябин. — В том-то и дело. — Он настолько самонадеян? — Иван Евгеньевич призадумался. — Если рассматривать жертв и то, как их убивали, убийца убеждён в своей исключительности, а раз так, он может, не таясь, вершить правосудие, чем в принципе и занимается, разбрасывая тела по Петербургу. Штольман бросил мрачный взгляд на алтарь. — В этом ритуале какое место отведено молодой девушке? — Девушке? — Может ли убийца, — раздражаясь, пояснял Штольман, — таким способом почитать её, не знаю, скажем, как божество? — Речь идёт о какой-то конкретной барышне? — В целом. — Я так глубоко не погружался в буддийские ритуалы, меня больше медицина привлекала, поэтому тут не подскажу, но в книгах, думаю, найдёте ответы. — Скрябин помолчал и пробормотал: — Жертвоприношения, как поклонение? Очищать души от злых духов посредством ритуала — цель мне ясна, но девушка... кровь девственницы? Девственная кровь во многих ритуалах всему голова. Штольман нахмурил лоб, недовольный тем, куда зашёл разговор. Он забрал ключи и поднялся. — Не буду больше вас отвлекать, Иван Евгеньевич. Больные в коридоре ждут, пока мы обсуждаем индуистские обряды. — Увы, но невежество нашего народа ничуть не уступает мракобесию Востока. Штольман улыбнулся краешком губ. — Скажите, чтобы заходили в порядке очереди. И не забудьте покормить Марфу, а книги по тематике найдёте за ширмой. — Обязательно, — усмехнулся сыщик. Он добрался до квартиры Скрябина относительно быстро. Жилье Иван Евгеньевич снимал скромное, но в комнате было чисто, царил порядок. Книг настолько много, отчего они были повсюду: в шкафу, на столе, на полу, на подоконнике. На столе груда бумаг и тетрадей. Штольман повесил пальто, снял котелок и прошёл за ширму. Из-под дивана вылезла, щуря сонные зелёные глаза, рыжая, упитанная кошка. Она приветливо мяукнула знакомому гостю и подбежала, боднулась головой о ногу следователя. — Иван Евгеньевич велел тебя накормить, — улыбнулся Яков Платонович. Он положил в миску каши и налил в другую молока. — Ешь, голодная ведь. Хозяин вторые сутки на службе пропадает. Марфа благодарно потерлась о брюки сыщика и подошла к мискам. Штольман же зашёл за ширму и увидел стопку толстых, потрепанных книг, подпирающих умывальник. Он взял несколько, но через пару часов вернулся за ширму и забрал оставшиеся. Среди медицины и духовных практик Штольман обнаружил литературу по мифологии, обрядам, ритуалам. Сначала он начал читать об истоках буддизма, тантры, проникся индуизмом, джайнизмом и сикхизмом, их божествами и культами. В поисках описаний жертвоприношений следователь вышел наконец на кинжал с похожим изображением божества Хаягривы и существа Макара. Пока Штольман читал о значении символов и знаков, декабрьское солнце опустилось за горизонт. Он был так увлечён, что не чувствовал усталости или голода, и даже не заметил, как между ног свернулась Марфа. Мокша, Сансара, нирвана, карма, шесть миров, мантры. Реинкарнация. Перерождение с целью искупления грехов прошлой жизни. У него болели глаза, а от такого количества новой, запутанной информации начала гудеть голова. Штольман читал описание алтаря для одного из ритуальных обрядов и сравнивал с рисунком Анны, как вдруг от перенапряжения строки поплыли, «запрыгали» буквы. Он решил взбодриться и выпить чего-нибудь покрепче чая, нашёл початую бутылку коньяка, плеснул себе в стакан и вернулся обратно к книгам, но выпитый коньяк не придал бодрости, а, наоборот, сморил сыщика. Ему снилась герцогиня. Она снова кричала, просила о помощи, взывала к милосердию. Перед ним разыгрывалась та же сцена насилия, и Штольман опять был бессилен — безмолвный свидетель женских слез, беспомощный и униженный, ему оставалось только смотреть. Вот герцог срывает с шеи крест и швыряет на пол, задирает чёрный подол и сминает губы в жёстком поцелуе, подчиняет своей воле, ломает и уничтожает. И в тот миг, когда корсет расходится по швам под напором грубых рук, глаза Гизелы застывают на Штольмане, будто она видит его, и он не выглядит для неё чужаком. Но Штольман не успел ухватиться за ее взгляд — голова миледи качнулась в сторону, она зажмурилась от стыда и боли, и затем он почувствовал лёгкий толчок в бок и проснулся. — Эка вас разморило! — воскликнул Скрябин и зажег свечку с абажуром. Штольман с непривычки сощурился. — Который час? — Да поди одиннадцать вечера. Марфа, заурчав, запрыгнула на письменный стол и рыжей мордочкой ткнулась в ладонь хозяина. Скрябин почесал ей за ушком. На весь кабинет раздалось громкое, довольное мурчание. — Нашли что-нибудь полезное? Следователь обвёл взглядом стол с бесчисленным количеством открытых книг и произнёс: — Вы верите в духов, в загробный мир? — Не сталкивался на практике, да и с людьми, которые бы видели духов, не знаком. Что это вас на мистику потянуло, Яков Платонович, аль приснилось что? — Приснилось, — буркнул сыщик и нахмурился. — Это от чтения, — опустился рядом на диван Скрябин. — Начитались мракобесия, того гляди, духов вызывать начнёте. — Для выразительности Иван Евгеньев изменил интонацию и продолжил: — Дух усопшей, приди. — Зря смеётесь, Иван Евгеньевич. Наш убийца верит в мир мёртвых. — Разумеется. Скажу больше — в реинкарнацию, в Судьбу, в то, что предначертано. Они оба помолчали. Скрябин продолжал гладить кошку, Штольман анализировать прочитанное и сон. — Всё-таки Клюев? — Прямых доказательств нет. — Но думаете на него. Николай Васильевич ордер не выдаст. — Реинкарнация, — сказал Яков Платонович. — Основа учения. Так удалось найти что-нибудь? — Вы были правы. Мы имеем дело с образованным убийцей. Последователь тантрического буддизма. — Да вы прониклись идеями буддизма, Яков Платонович! — вскинул брови Скрябин. — Поподробнее отсюда, пожалуйста. Я уже плохо помню такие тонкости. — Я нашёл два варианта использования кила. Первый — изгнание демонов, освобождение собственного «я» от мучений. — Верно, — кивнул врач, — то, о чем говорили с вами утром. — Есть вторая интерпретация. Налейте коньяка, Иван Евгеньевич. — Боже мой, — усмехнулся приятель, — я давно не видел вас в таком возбужденном состоянии. Скрябин налил янтарной жидкости в стакан и выложил на тарелку кусочки колбасы. — Благодарю. — Следователь сделал несколько глотков и закусил колечком колбасы. Марфа привстала на задние лапы и вытянулась, пришлось поделиться и с ней. — Страдания. Путь освобождения. Страдание живет в каждом из нас, наш ум омрачают гнев, неведение и плотское желание. С помощью кила он освобождает людские души. — Путь к освобождению через смерть, — подхватил Скрябин и пригубил коньяка. — А кровь девственницы тут причём? — Здесь у меня ответов пока нет, но я уверен, для чего-то она ему нужна, и он уже выбрал девушку. — Миронова, как я понимаю? Штольман промолчал, и молчание было громче любых слов. Скрябин подался вперёд. — Допустим, он сумасшедший и повернут на буддизме. Почему жертвы все из богатеньких или у бедных нет пороков? — Узнаем, когда поймаем. Кстати, Клюев считает Робин Гуда надеждой Российской империи. — Если три греха — это гнев, желание и неведение, то какой грех был за последней жертвой? Я всё-таки склоняюсь к первой версии. Конечно, и то, и то звучит странно, но злые духи — это более приземлённо, чем концепция освобождения. — Ваджракилая, — сказал Штольман и хмыкнул. — Вы явно провели время с пользой, утром слов-то таких не знали. Теперь можете составить достойную конкуренцию Клюеву при обсуждении Сансары. Штольман глянул на часы и засобирался. — Простите, Иван Евгеньевич, засиделся я у вас. — Обвёл взглядом пол. — Бардак устроил. — Не берите в голову, — Скрябин поднялся. — Рад был помочь, да и Марфа вам признательна за обед. Заходите. — Непременно. Они раскланялись. Штольман решил пройтись, благо, метель улеглась, да мысли необходимо привести в порядок. Он исписал достаточно бумаги, что-то даже перерисовал, криво, но как есть, хотя, и мог одолжить книги, но их оказалось так много и все тяжелые, отчего легче было набросать тексты от руки. Он шёл в глубокой задумчивости, опустив голову. Изредка встречались на его пути прохожие. Коробейников, наверняка, потерял его. Наведаться в участок или в столь поздний час пойти домой, или к Нине? Правда, она, скорее всего, пропадает на очередном ужине. Так он и шёл, пребывая в размышлениях, пока на него не налетели и едва не сбили с ног. Сыщик чудом не поскользнулся и устоял на засыпанной снегом дороге. Вскинув голову, он на миг замер. — Анна Викторовна? Ее блестящие, влажные глаза обожгли и заставили умолкнуть. Штольман был озадачен ее внешним видом — глубокая печаль отображалась на молодом, красивом лице. Он почувствовал ее смятение, но не понимал, в чем кроется причина. — Как? Вы тоже здесь? — спросила Анна. Штольману показалось, она хотела сказать что-то другое. Следователь огляделся и нахмурился. Почему он пришёл сюда? Даже не заметил, как свернул с улицы и пришёл к особняку на Литейном проспекте. — Я ведь просил вас соблюдать осторожность, а вы снова одна поздней ночью. — Почему вас это беспокоит? — Убийца на свободе. — Тогда вам нужно позаботиться о безопасности фрейлины Ее Величества. Озадаченный, он прошёлся по ней взглядом снизу вверх, снова посмотрел в сторону особняка. — Вы оттуда? Позвольте я вас провожу. — Я уже ушла. — Где же Петр Иванович? — Он остался. — Тогда где экипаж? — Я решила прогуляться. Штольман почувствовал нарастающее в груди недовольство. — В час ночи? — Он приблизился к ней, под ногами хрустел снег. — Если жизнь не дорога и хотите оказаться на столе у Скрябина, дело ваше, только о дяде своём подумайте, ему-то за что такое горе? — Вы меня отчитывать будете? Он был сбит с толку. Утром Анна вела себя совсем иначе. Сейчас же смотрела как будто с обидой, злой румянец покрывал щеки. Сжав трость, Штольман неохотно отступил. — Никак нет. Честь имею. Он развернулся и удалился широкой походкой, и пока не скрылся за поворотом, Анна, не находя в себе силы отвернуться, стояла и смотрела ему вслед. На глаза наворачивались горячие слёзы.