Пыльная антресоль

      Головная боль змеиным клубком сложилась внутри черепной коробки. Выжидая, когда рыцарь проиграет свою последнюю битву — битву жизни и смерти.       Но ещё больнее, чем голове, было его израненному сердцу.       Почему Рейна не сказала, что чувства ее к нему остыли… Или, если угли ещё оставались, тогда почему не отвратила разгорающийся огонь чувств его друга Асима от своего порога… Почему не сказала, что влюбилась в его друга, пока он отсутствовал в городе по приказу господина…       Он думал, что их любовь — это негаснущее пламя, а она оказалась зашедшим за горизонт навеки солнцем.       Непостижимым казалось гаснущему уму рыцаря то, что наворотили за его спиной самые близкие люди.       Так бывает: то, что мы любим больше всего, ранит нас сильнее прочего.       Рыцарь не понимал куда делся тот человек, с которым они пили вино из одной чаши на пирах. Где тот, с кем они неистово и пылко сражались спина к спине на поле боя во имя справедливости. Неужели могла слепая любовь к женщине, принадлежащей другому, поглотить внутри Асима все пережитое и сподвигнуть на предательство.       Щадя на шутовских дружеских поединках тело, не допуская жалящих и ранящих прикосновений острого меча, Асим не пощадил сердца рыцаря.       Обида и несправедливость пронзали мысли едкой стрелой запоздалого понимания.       Вернуться домой невридимым из стольких кровопролитных сражений и встретить свою смерть под собственной крышей, да ещё и принять её от руки, коей всегда доверял, как самому себе…       Мысли его кидало то в ледяной омут едва сдерживаемой мстительной злости, то в кипящий огонь всепоглощающей ненависти. Но ни злость, ни ненависть уже ничего не исправят.       Их дружба оказалась всего навсего невыполотым вовремя сорняком.       А любовь явилась погибелью самой жизни.       Клинок, предательски воткнутый прямо в сердце не кем-нибудь, а единственным другом, братом и соратником, жёг все меньше и меньше.       Змеиный клубок головной боли распадался и на его место медленно шло забытье.       Его последний вздох окрасил воздух оттенками неизбежного принятия судьбы. Выдох застыл в более не вздымающейся грудной клетке.       Как и подобает рыцарю, он не роптал пред ликом неизбежного и не показывал страданий в свой последний миг на этой земле.       Лицо его застыло в посмертной маске покоя.       Рыцарь открыл глаза и увидел перед собой темные ворота, словно не имеющие ни начала ни конца. Их шпили пронзали небеса, будто разверзнув над собой небесную плоть.       Тишина окутывала мрачным куполом место, в котором оказался рыцарь.       Протянув руку, он коснулся холодного металла врат, чтобы узреть настоящие ли они или это всего лишь иллюзия, сотворенная его фантазией.       Все вокруг озарила вспышка ярко-алого ослепительного света. Но рыцарю не было больно. Больше не было ни боли, ни каких-либо других чувств.       Рыцарь зажмурился, но скорее по привычке, чем защищая глаза. Открыв же их, он узрел перед собой прекрасную незнакомку.       Девушка была красива, как ледяная скульптура, идеально высеченная умелым мастером. К такой женщине, будто сотканной не из плоти и крови, а из чего-то иного, не хотелось прикоснуться, как хочется любому мужчине при виде красивой женщины.       Даже находясь от незнакомки на расстоянии, он ощущал жалящие касания холода и мрака, но не телом, а разумом. Вопреки своей мужской сути, рыцарь испытывал к незнакомке неприязнь.       Ледяная дева обворожительно улыбнулась и молвила:       — О, рыцарь, думающий в последний миг смертной жизни о злости и ненависти, добро пожаловать в наши подземные чертоги Инфернума*.       Ворота бесшумно распахнулись пред ним, являя за собой поглощающие забытье и абсолютную тьму.