Человек или Зверь: проверь

      Маршрутка проносится мимо плотного березового леса, сбивчиво считаю столбы и пытаюсь не провалиться в глубокий сон. Три бедолаги-незнакомца с уставшими глазами не скрывают того, как сильно они хотят оказаться дома после трудного рабочего дня в городе. Последняя остановка этого вечера будет в отдаленном посёлке, они едут отдыхать, я — работать.       Скудное освещение в салоне машины бликами играет на грязных стёклах, смазывая внешнее пространство, создавая ощущение непроглядной мглы. Каждый редкий фонарь на дороге, как маяк, слепит до крохотных слезинок в уголках глаз. Старый автобус скрипит и мучительно стонет на каждом повороте, водитель с красными глазищами выжимает всё, что может, из этой колымаги, потому что тоже хочет поскорее завершить день.       Понемногу лес редеет, а хилые домишки выстраиваются кривыми рядами, деревушка совсем старая и небольшая, поэтому уже знаю, как быстро и как много сплетен и небылиц создаст мой приезд. Колыбель плохой дороги почти укачала, но внезапный скрип ржавых тормозов режет слух, а резкая стоянка заставляет неловко удариться о переднее сидение ладонями. Сначала хочется возмутиться, а потом понимаю, что мужику-водителю будет уже глубоко всё равно, он своё отмучил.       Ледяной весенний ветер прорывается в открытую дверцу, поторапливая разморённых работяг. Они спешно повинуются, скрываясь в темноте. Непонятный шум гудит в ушах, а следовать за остальными, ныряя в неизвестное, совсем не хочется. Так и замерла на пороге, глотая почти густой воздух. На улице ветер вопит и причитает, колышет хлипкую крышу остановки. — Чё встала?- вздрагиваю на прокуренный голос водителя, гремящего где-то рядом,- Пошла на выход!       Меня выгоняют почти как непослушный скот, отбившийся от стада.       Сегодня дело предельно простó на словах: у местной женщины умер сын, утоп полтора года назад. Она говорит, что тот приходит её «навещать», но со временем происходящее начало её пугать. Что-то слишком настораживающее начала замечать в громком топоте, а потом совсем забоялась, когда увидела искаженный яростью лик своего светлого сына в отражении зеркала.       Скорее всего это обычное привлечение внимания, ему трудно оставаться здесь, но всё еще не хочется туда, где он должен быть.       Капризный призрак вполне безопасен для физического здоровья, но психическое состояние явно может пошатнуться и привести к той ситуации, что родитель будет думать, что их чадо живо и сосуществует рядом. Одним словом — пиздец.       Я бы с радостью телепортировалась на нужное место, быстренько договорилась с обеими «сторонами» и бодро двинула стопы в сторону своего дома, готовиться к приближающейся университетской пересдаче. К сожалению, мой сверхъестественный функционал довольно ограничен, кроме болтовни ничего не могу, поэтому сейчас спешно перебираю ногами по ухабистой пыльной тропинке к главной деревенской улице.       Ветер забирается под тонкую свободную куртку из дешевого кожзама и почти добирается до самых косточек, тело напрягается от холода и меня начинает подколачивать с двойной силой — от усталости и от мороза. Нос успел покраснеть и я, наверное, уже почти похожу на местных деревенских алкашей.       Тревожная тётка — именно так я подписала её в телефонной книжке — уже ждёт меня у желтого одноэтажного дома с забором из ржавой сетки. Завидев неуверенный силуэт в свете единственного фонаря в начале улицы, она выкидывает недокуренную сигарету и бросается ко мне как к спасательному кругу. Не дай Бог, она снова попросит меня с такими чумными глазами о воскрешении. Полчаса ей по телефону объясняла, что эта «услуга» не входит в мои компетенции. Да даже если бы входила, никогда бы подобным заниматься не стала. Что вы хотите в итоге? Увидеть вашего драгоценного родственника, изрядно поеденного насекомыми, разложившимся и просто до ужаса страшного? Душа может и вернётся (абсолютно не уверена, что такое в мире существует), но тело уже непригодно.       Конечно, я могу помочь попрощаться по-человечески, чтобы всем немного стало легче и точно спокойнее, но в ебанутство впадать не стоит. — Ада! Адочка!- женщина бежит, забавно крякая сланцами.       Но совсем не забавно становится, когда та почти хватает меня за плечи, поэтому пытаюсь увернуться, ни к чему эти истерики. — Там! Дома... оно упало! Ужас какой, что будет со всеми нами, он ненавидит меня! Всё в стекле, коты сбежали!- тревожной я её окрестила не просто так, фразы совсем отрывистые и непонятные, она почти задыхается словами. — Марина Григорьевна, спокойнее,- я попыталась аккуратно взять её за плечи, вспоминая правильно ли я вообще назвала её отчество.       Хотя Марину не смутило бы, даже если бы я её окликнула Григорием Мариновичем, из нее из самой сейчас дух выйдет, если она продолжит так трястись.       На мой логичный вопрос «Что случилось?» она почти всхлипнула и снова подавилась, красные щеки из-за давления и пара лопнувших мелких капилляров в глазах заставили меня затаить дыхание. Если её ебарезнет, я не хочу этот грех на душу брать. — Я как с тобой связалась, Коля как будто с ума сошёл,- выдала Марина наконец что-то связное про своего умершего сына,- Мне кажется, он против того, чтобы идти туда,- она указала пальцем в небо, почему-то захотелось глянуть следом, а женщина почти возмущенно продолжала,- Вчера банки с помидорами лопнули. Все! Чуть раковину ими не вышибло! А сейчас зеркало метровое упало, когда я рядом была. Оно семь лет висит там!       Григорьевна шептала истерически, глотая матерки и периодически оглядываясь. В дом она возвращаться совсем не хотела, судя по всему. А коты разбежались — оно и понятно, чувствуют все всплески энергии, а тут призрак совсем разбушевался.       Пришлось напрягать и возрождать все свои социальные навыки и медленно подталкивать беспокойную женщину ближе к дому, попутно задавая вопросы. Вот только отвечала она на них очередными всхлипами или «Сейчас сама увидишь и спросишь». Душила Маринка его своей заботой при жизни знатно, это было понятно по обрывкам нашего телефонного разговора, но сейчас ей тяжело давалось принимать какие-то решения не то, чтобы за него, но и за себя тоже.       Осторожными шагами мы подошли к порогу, и я почувствовала первый порыв. Я всегда сравнивала всю процедуру с времяпровождением у моря, поэтому сейчас пошёл первый этап — «морской бриз». Звучит краше, чем чувствуется, холодок касается моих щек, неприятно щекочет нос, а затылок начинает покалывать, будто волоски встают дыбом. Смерть близко.       Пара секунд требуется, чтобы снова привыкнуть. Это совсем немного относительно того, когда меня вмазало в первый раз.       Внутри куча икон, бабушкины старые диваны, воняющие пылью, деревянная тяжелая мебель и почти на каждом предмете в доме лежит та самая вязанная салфеточка. Марина жмётся ко мне, как к защитнице, держит сзади цепко за рукав куртки и осматривается через мое плечо, будто сама впервые сюда попала.       Зеркало замечаю сразу. Хотя скорее то, что от него осталось. Множество осколков рассыпались по гостиной, некоторые улетели под упомянутый бабкин диван и рядом стоящий грузный комод. Хрен вычистишь это потом, конечно.       Никогда не нужно отрицать рациональное, поэтому размыкаю пальцы трясущейся женщины и иду прямо в ботинках по стеклу. Под ногами нахожу несломанное крепление — железную петлю, а из стены попрежнему ровно торчит гвоздь. Значит действительно активно выражает свою позицию и просит мать одуматься. — У меня свечи есть церковные,- шепчет Григорьевна,- Нужны? — Нет,- кратко отвечаю я, отчего-то поддерживая её шепот. А она одаривает меня тем самым сомневающимся взглядом.       Почему-то люди ждут от медиумов шоу, как в «Битве экстрасенсов», пылающих в потолок свечей, подкуп кровью, закатывающиеся зрачки и прочую лабуду. Если кто-то неживой рядом и он хочет быть увиденным, то так и будет. Поэтому сейчас нужно просто ждать проявления, как собачке свистнуть не получится. Марина неуверенно предлагает чем-то помочь, но я отмахиваюсь и женщина пытается больше не мешать.       Минута идет за минутой, время тянет как липкий мед, даже Григорьевна поуспокоилась. Брожу из угла в угол, из комнаты в комнату, но всё равно возвращаюсь к разбитому зеркалу — второй этап. Встать на берегу моря, чтобы вода омывала по щиколотки. Вода эта леденящая до мурашек и озноба, но я в контакте.       Руки сами тянутся к самому большому перевернутому осколку, сама себя настраиваю на то, что увижу там, когда возьму и поднесу поближе, чтобы рассмотреть. Даже на секунду жмурюсь, когда поднимаю острый кусок. Лучше бы в бумажках копалась в средне-паршивой компании, чем занималась зарабатыванием седины на затылке.       Резко распахиваю глаза и всматриваюсь в отражение. Дергаюсь непроизвольно, потому что всё-таки вижу уставшие глазёнки, темные синяки под ними, серо-зеленый цвет лица и плотно поджатые губы. Себя оказывается тоже можно испугаться, докатилась.       Как бы я не вертела этот осколок, ничего в нем кроме себя не видела. Но я чувствую этот второй этап, «знакомство» близко, неожиданно настигает жуткое чувство, что я не вижу, а вот меня видно как раз как на ладони, от чего становится дико некомфортно, теряю безопасность и душевное равновесие. Как будто ускользает единственное преимущество.       Под ногами снова хрустнуло и я непроизвольно обращаю внимание на сотню осколков. С каждого куска на меня смотрит незнакомое разбухшее синеватое лицо с пустыми глазами, каждый фрагмент как маленький открытый портал на дно ближайшего озера. Осколок из рук выпадает, разбиваясь на такие же мелкие, невольно отпрыгиваю, как пуганое животное, спотыкаюсь обо все углы.       Происходит какая-то чертовщина, я чувствую своё бьющееся сердце в горле. Что-то не так, не так, не так. Нужно поговорить и валить, выполнив долг.       За два года подработки связующим звеном между мирами, я успела повидать многое. Когда смерть была совсем недавняя (свежая, как я обычно говорю), ко мне являлись люди калеченные произошедшим. Со старшим ушедшим поколением меня никто не звал общаться, это всегда были катастрофы и внезапное обрывание жизни. Я видела разрубленных на производстве людей, избитых до смерти детей, разбившихся на мотоциклах молодых и суицидников с раскроенным черепом. Да, они были жуткими, иногда меня мутило и скручивало от несправедливости, но никто из них не заставлял меня чувствовать себя уязвимой.       Захожу в своё море по горло — этап третий. Неконтролируемые волны забирают у меня возможность устойчиво касаться дна, они несут меня сами, едва не утягивая на дно. Господи, как же холодно. Всплески тянут на кухню, ног уже не чувствую, просто иду туда, куда влечет.       Топаю громко и внезапно даже для себя у входа в комнату. — Че, в погреб хочешь?- спрашивает хозяйка и, не дожидаясь ответа, отводит в сторону тонкий валяный коврик, показывая люк.       Открываю его самостоятельно, будто заученными движениями. Марина что-то бормочет, что там банки тоже взрывались недавно. Это, конечно, чувствуется, в нос сразу ударяет яркий кислый запах солений. Спускаюсь от безысходности по едва ли не сгнившей перпендикулярной деревянной лестнице, спотыкаясь на предпоследней ступеньке. Меня скорее погубит не потустороннее, а вот такие конструкции.       Григорьевна уходит за неожиданно вернувшейся кошкой, пулей пробежавшей мимо. Животину нужно спасти от стекла, пока не поранилась. — Шла бы ты отсюда, девочка,- глубокий мужской голос раздался рядом. — О, Господи, дядя! Напугали!- вскрикнула я от неожиданности, когда увидела за стеллажом с банками высокую фигуру.       Дед выглядел уставшим и слабым, опирался о каменную стену, поправлял невидимые очки и просто молчал. Что за семейство чудаков. А Маринка могла бы и предупредить, что здесь сейчас не одна живёт.       Мой вкрик привлёк внимание хозяйки, поэтому она, судя по быстрым шагам, которые я проследила по сыплющейся пыли с потолка погреба, снова приблизилась к люку, чтобы проведать меня и чудаковатого дедулю. На руках активно вырывающаяся кошка. — Ты с кем там говоришь? С Колей?       Мы встретились с ней замученными взглядами снизу-вверх, и по моей спине побежал мерзкий холодок. Обернувшись, я снова обвела темное помещение глазами.       Пусто.       Силуэт исчез. С ним окончательно исчезла и моя уверенность, что этот случай вписывается в то, с чем я обычно сталкиваюсь. Слишком живым и дышащим выглядел этот мужик, и он явно был не Колей.       Предупреждение продолжает гулко звучать в голове, оно пульсирует вместе с моим сердцем. Паника захлестнула меня с головой, а помещение показалось непомерно маленьким. Отсюда нужно выбраться и делать это как можно быстрее, страшно даже оборачиваться спиной, как будто могут напасть. Навязчивые мысли, что сейчас ко всему прочему захлопнется и люк, атаковали мгновенно, заставляя потными ладонями хвататься за ступени, подтягивая себя и подгоняя.       На поверхности даже дышится легче, когда я сажусь задницей на уже закрытый люк, хочется отдышаться, как после марафона. — Дед высокий, очки носил скорее всего, глаза уставшие, уголки глаз вниз опущены,- даю я рваное описание увиденному,- Ваш родственник?       Марина идёт пятнами, багровые щёки теперь с белыми вкраплениями. Закусывает нижнюю губу, а глаза застилает пелена из слёз. — Мой-мой,- голос ослабший, тихий,- Ты его там увидела, да?       Я киваю, все ещё сидя на полу. — Неудивительно,- она вздыхает,- Он так любил закатки мои, просто до беспамятства. Видимо, погреб теперь его любимое место,- она грустно смеется,- Даже говорил, что мы отсюда переедем, только если все банки закончатся. Я и не знала, что он тоже... здесь.       Места для консервов было действительно много, но самих склянок на полках почти не осталось. Почти всё взорвалось. Значит, это не сынок буянил, а дед предупреждал, что пора собирать манатки и бежать отсюда, не глядя. Его присутствие я больше не чувствую, он будто явился, только чтобы передать важное послание.       В моём привычном поэтапном раскладе работы вклинился новый, четвертый — цунами. Мысли беспорядочно мечутся в сознании, сталкиваясь и создавая полнейший хаос до пронзительной мигрени. Волна слишком громадная, чтобы справиться, но я всё равно подскакиваю на ноги, всё внутри подсказывает приготовиться.       Кошка в руках Марины всё-таки изворачивается, глубоко царапая хозяйку и оглушающе вопя, спрыгивает и шустро удирает подальше. Хочется за ней, она-то знает, где безопаснее.       За спиной женщины образуется сгусток темноты, он обжигает даже на расстоянии. Именно из него формируется тощее и высокое тело, у парня ясные голубые глаза и понурые плечи, брови нахмурены, а одежда мокрая даже спустя полтора года. Он бледный, но хотя бы не синий и не надутый, каких я уже встречала. — Привет, Коля,- слетает с моих губ.       Чувствую облегчение, что скоро всё закончится, меня даже немного отпускает, четвертая волна всё-таки ошибочная. Мать встрепенулась, оборачиваясь, но все равно разочаровано столкнулась с пустотой, снова блеснули слезы.       Парень неуверенно улыбается, выходит даже как-то нервно, делает пару шагов вперед поближе к матери и плавно опускает ладонь на её плечо, та аж дергается, но не понимает из-за чего. Они выглядят трогательно и печально, сердце непроизвольно сжимается.       Улыбка резко становится хищным оскалом. Из поломанных ногтей вытягиваются острые когти. Его тонкая кожа сереет, рвётся на клочки, мерзко и липко свисая лоскутами, лицо испещряет голубыми молниями-венами, а из уголка рта булькает синеватая жидкость. Кровь? И он открывает рот.       Загробный нечеловеческий голос звучит везде. В тревожно мигающих лампах, в трясущихся руках матери, в звенящей пустоте и особенно четко я ощущаю его в своей голове. По сознанию будто размашисто бьют когтистой лапой, норовясь не просто победить, а убить. — Скажешь, что я не её сын, и я вырежу всю деревню.       Я верю. Темная жидкость начинает сочиться из глаз, вонь гнили и серы не позволяет дышать полноценно, лишь обрывисто хватать воздух. Впервые захотелось перекреститься.       Марина всё такая же непонимающая, стоит с надеждой на диалог, а у меня будто язык к небу прилип и легкие сдавило каменной плитой. Поверхностно дышу, слежу за гадкой улыбкой существа. — Марина Григорьевна, вы идите,- хмурюсь и пытаюсь что-нибудь выдумать находу,- Он сначала хочет поговорить наедине.       Женщина верит, кивает и скрывается за дверью. Она согласна на всё, лишь бы в жизнь её вернулся покой, она готова отпустить сына. — Тебе заняться нечем, человек?       Коля упокоился давно, его тут и не было, лишь дед изредка пытался бороться с этим чудовищем. Оскал сводит с ума, эта херовина не выглядит потерянной и точно не из мира мертвых. Оно вообще непонятно откуда. — Что ты такое?- во мне открылись непонятные резервы уверенности.       Кухня — единственная комната, где Марина не поставила иконы, и очень зря, черт её побери. — Знать тебе лишнего не нужно,- шипит он в ответ,- Я предлагаю сделку.       Его лицо оказывается непозволительно близко, обдавая вонью и нечеловеческим жаром. Понимаю, что взгляд отводить нельзя, даже если невозможно хочется. Коготь поддевает край расстегнутой куртки, а я отступаю на шаг, проявляя слабость и доставляя великое удовольствие лжеКоле. — Никаких сделок,- на выдохе произношу я, продолжая отступать.       Мозг пульсирует, нужно что-то делать. Уже любой метод хорош, эту дрянь отсюда нужно убирать. Что там обычно в интернете пишут? Благовония? Свечи, от которых я по своей тупости отказалась? Святая вода? — Ты наивна, человек. Жалкая мошка,- коготь почти царапнул щеку. От чего, блять, потом лечиться при заражение?       Молитва! Нужно вспомнить хотя бы молитву! Что обычно читают бабки? Отче наш? Или кому? Отцу, сыну и святому духу? Господи, просто помоги.       С губ сбивчиво и местами неправильно слетают давно забытые слова, услышанные от соседки. — О, святой Михаил Архангел, помилуй нас, грешных, требующих твоего заступления, сохрани нас, рабов Божиих, от всех видимых и невидимых врагов... подкрепи от ужаса смертного и от смущения дьявольского.       Главное же верить в то, что чешешь, ведь так? Я верю, еб твою мать, Станиславский бы поверил! — Мерзавка!       Спина парня выгнулась с оглушительным треском, разрывая ткань несуществующей футболки. Из горла начали доноситься бульканье и карканье. Существо раздувается, становясь огромным и неповоротливым. Кожа шипит и пузыриться, её продолжает разъедать, как от кислоты. Голова неестественно отклонилась назад, ломая шею и создавая открытый перелом. С гнилых черных костей капает жидкость, а в моих ушах застрял оглушающий визг.       Нечисть теряет контроль, машет острыми конечностями во все стороны, будто пытаясь содрать с себя оболочку. Оно мечется во все стороны, поэтому пытаюсь отскочить в сторону, но делаю это слишком несвоевременно. Неизвестно откуда взявшийся хвост, напоминающий оголенный хребет, сбивает меня с ног, недалеко откидывая. Недалеко, но дьявольски больно. Шиплю не меньше этого черта, хватаясь за ушибленные ребра. — Не презри нас, грешных, молящихся тебе о помощи и заступлении твоем в... в будущем, но сподоби нас тамо купно с тобою славити Отца и Сына и Святаго Духа во веки веков.       В крохотной комнате с закрытыми окнами поднимается вихрь из темных частиц, похожих больше на пепел. Он оседает в волосах и создает плотную воронку, скрывая монстра. Еще немного и я сама начну плеваться кровью.       Голова отказывается соображать и мыслить четко, глаза обретают ясность зрения только тогда, когда все утихло, от пепла и погрома не осталось и следа. Я сижу у стены, подбитая, но живая, крови нет. — Иди домой,- дед стоит снова у стены, по-прежнему уставший,- И мне пора.       Даже он растворяется в полумраке комнаты и я наконец выныриваю со дна моря и плыву к берегу — последний этап. На этот раз спасительный.       В дверь тихо стучат, Марина в порядке. Прошу секундочку, чтобы «договорить», но вместо этого тяжело встаю на ноги, отряхиваясь и поправляя волосы. Дышать все ещё трудно, голова кружится, а тело уводит в стороны.       Вру Марине Григорьевне с три короба, обещаю, что её сын уходит на небеса, тепло прощается с ней и просит не скучать слишком сильно. На самом деле, совсем не уверена, что его подмена ушла навечно. Искренне рекомендую осветить дом и походить в церковь, хотя в своих наставлениях не убеждена. Она довольная суёт мне в руки конверт с деньгами, заверяет, что ей стало гораздо лучше и она чувствует легкость.       Это место мурыжило меня всю ночь, поэтому пока я добреду до остановки, первый автобус уже будет готов принимать местных жителей и снова везти на работу в город. Забиваюсь на дальнее сидение, в самый угол, с силой сжимаю зубы, чтобы не стучали и чтобы люди не оглядывались.       Еду учить билеты по Логике, выжитая и потерянная.