Коснуться дна

      Те вечер и ночь выдались неспокойными.       Хорошенько промёрзнув под порывами ветра, Томас, терзаемый чувством вины, не придумал ничего лучше, кроме как воспользоваться предложением доктора и посетить курительный салон. Он чувствовал, что одиночество просто сведёт его с ума. А бренди в стакане должен был отвлечь.       Но чем дольше Эндрюс молча сидел среди других джентльменов, тем больнее становилось на душе. Она рвалась туда, к каюте А-28. К Стейси.       А бедная мисс Монтгомери всю дорогу до комнаты сдерживала душившие её рыдания. Слёзы сами собой бежали по щекам, скатываясь по тонкой шее и теряясь в вырезе платья. Стейси было всё равно. Она лишь контролировала дыхание, чтобы тяжёлые хрипы не вырывались из горла.       О, как же ей хотелось домой, чтобы запереться на чердаке и прореветься вдоволь, не кусая подушку в попытке заглушить стоны. Теперь это была непозволительная роскошь.       Наконец, подойдя к комнате и вставив в замочную скважину ключ, Стейси к своему удивлению обнаружила, что каюта была не заперта. Сердце сжалось от дурного предчувствия, но пришлось, глубоко вздохнув, дёрнуть ручку и войти. Другого выбора у неё всё равно не было.       На кровати, сцепив между собой ладони, устроилась мама, холодная и неприступная.       Она сидела до боли прямо, хотя и было видно, как всё её существо сжалось от напряжения. Стоило Стейси только переступить порог, как она, подняв суровый взгляд, впилась им в застывшую в нерешительности дочь. Милдред видела болезненный румянец на щеках Стейси. Видела и то, что по её лицу неконтролируемо катились слёзы. Но ничего не говорила.       А Стейси замерла, боясь пошевелиться, и лишь нервно мяла шлейф платья, да изредка вытирала пальцами глаза.       — Так и будешь молчать? — хмурясь, спросила Милдред, когда тишина стала её раздражать.       Стейси тихо всхлипнула от обиды. Неужели мама не могла понять, что ей было плохо, что ей надо было побыть одной? Что она не в силах сейчас вести разговор?       В носу защипало, стоило только снова вспомнить сконфуженное лицо мистера Эндрюса и его глаза. Последним, что она увидела в них, была жалость. Конечно, он по доброте душевной пожалел глупую бедняжку, чувства которой по неосторожности ранил и…       Мисс Монтгомери закусила губу, чтобы не разреветься от этих мыслей.       — Мама… — выдохнула она, надеясь, что та сжалится и оставит очередную поучительную беседу на потом. Но мама вдруг взвилась, вскочила на ноги и, подойдя к Стейси совсем близко, схватила её за плечи.       — Бессовестная, — выплюнула Милдред, и Стейси похолодела, чувствуя даже сквозь плотную ткань одежды, с какой силой вцепились мамины пальцы в её кожу. Лицо её ожесточилось. — Как тебе не стыдно было мне врать?       — Но я…       — Где ты была?       — Я же говорила, что пойду слушать…       — Ложь, — шикнула мама, сморщив нос и ощутимо тряхнув Стейси. И та покраснела, опустив голову. В этом мама была права. Да и сама она прекрасно знала о том, что не ошибалась. Поджав губы, она закачала головой. — Тебя не было ни здесь, ни на концерте. Я видела там только Терезу. Взбалмошная девчонка, она с чего-то решила, что может отлынивать от работы. Давно пора убавить ей жалование!       — Тереза тут ни при чём! — запальчиво запротестовала Стейси, взволнованно заглядывая матери в глаза. — Не наказывай её, мама. Я сама её отпустила, чтобы немного прогуляться.       — Опять? — хмыкнула Милдред. — С кем на сей раз? Или компания была всё та же?       — Я не понимаю, — пытаясь выбраться из рук матери, пробормотала мисс Монтгомери.       Милдред же сжала зубы, будто ей было не просто не приятно, а даже противно говорить. Она чуть расслабила пальцы, и Стейси тут же отступила, упираясь спиной в дверь и чувствуя, как ручка врезалась в поясницу.       В глазах мамы плескалась нескрываемая брезгливость. Стейси снова всхлипнула, на сей раз уже от этой явной отчуждённости.       — Мистер Исмей однозначно дал понять, что приятно провёл утро в твоём обществе.       — Но при чём здесь мистер Исмей?       — При том! — вскипела вдруг миссис Монтгомери, и кровь, до этого гневным румянцем полыхвашая на её щеках, отхлынула, отчего лицо матери всё заострилось, обретя мёртвенную бледность. Стейси вздрогнула от испуга и вжалась в дверь. Но, взяв себя в руки, Милдред чуть спокойнее добавила. — При том, что ты таскаешься где-то по палубам наедине со взрослым мужчиной. Ты порочишь нас. Ты позоришь нашу фамилию, себя… Да и меня в придачу!       — Но, мама, мы вовсе не были с мистером Исмеем одни. Да и встретились совершенно случайно. Мистер Исмей джентльмен, и он бы никогда…       — Я не сомневаюсь в благородстве мистера Исмея, юная леди! — мама повысила голос. — Куда больше меня заботит твоё благонравие. Ты стала мне нагло лгать, в конце-то концов!       Здесь было абсолютно нечего возразить. Стейси сжалась.       Лгала. Она и правда лгала родной матери, пытаясь не выдать своих чувств к мистеру Эндрюсу. А ради чего? Чтобы просто получить отказ? Чтобы мама вдруг подумала, что на этом корабле её интересуют интриги с женатым джентльменом?       Стейси глубоко вздохнула, пытаясь не дать бушующей в груди боли вырваться на свободу.       — Прости меня, мама, — она обречённо опустила голову, отводя взгляд, признавая, что была виновата, — я действительно тебя обманула.       Милдред шумно выдохнула сквозь зубы, явно добившись своего. А потому постаралась вновь вернуть себе привычную невозмутимость. Особого в этом успеха сразу добиться ей не удавалось.       — Чтоб больше никаких прогулок без моего ведома!       — Да, мама, — покорно кивнула Стейси.       Была бы её воля, она бы теперь вообще не вышла из каюты.       — Я надеюсь, что тебе по-настоящему стыдно, — напирая, добавила Милдред, и Стейси окончательно потеряла твёрдость духа.       Слёзы, жгучие и солёные, вновь покатились из глаз. Мама, должно быть, решила, что то была запоздалая реакция на недостойное поведение, что её более чем устраивало. Но нет. Стейси корила себя за глупую и беспечную смелость, ничем не оправданную.       — Мне очень стыдно, — сипло произнесла она.       И когда миссис Монтгомери, выяснив всё, что желала, покинула каюту дочери, Стейси, заперевшись, без сил рухнула на постель, зарываясь лицом в одеяло и глуша всхлипы. Пальцы болели от того, с какой силой она сжимала ими подушку.       Сердце же, казалось бы, разбитое вдребезги, отчего-то по-прежнему мучительно сжималось и колотилось в горле, мешая вздохнуть.

***

      Утро у Томаса Эндрюса не задалось с самого начала.       Полночи он прокрутился в кровати, уже начиная отчаиваться уснуть. А потому несколько раз поднимался, чтобы немного поработать и отвлечься от лезущих в голову мыслей. Только вот даже чертежи, точные и до ужаса правильные, не спасали. Расчёты путались, линии искривлялись, а чернильные пятна волей-неволей капали на чистые листы блокнота, отпечатываясь на ладонях и пачкая всё вокруг. Томас раздражался. А потом обнаруживал, что злился только на самого себя. Вдыхал поглубже, переворачивал страницу и начинал всё заново.       Часам к трём ночи, когда уже стали болеть глаза, Томас отложил дела и устало откинулся на спинку кресла, расправив плечи и почувствовав, как хрустнули позвонки.       Блокнот, весь исчёрканный, кое-где заляпанный грязными отпечатками, будто бы смотрел на него, негодуя по поводу не доведённых до ума расчётов. Томас без привычного энтузиазма глядел на него в ответ, а потом не выдержал и резко захлопнул.       В груди спустя всего мгновение вдруг что-то взволнованно колыхнулось. Мистер Эндрюс не сразу догадался, что именно, но, осторожно коснувшись корешка записной книжки пальцами, он почувствовал, будто его пронзило электрическим разрядом. Где-то там, на границе разумного и подсознания, вспыхнуло понимание. И Томас поспешно и торопливо отогнул кожаную обложку.       Цветок, трепетно засушенный, лежал на своём месте, чуть прилипнув к картону. Он весь потускнел, немного сморщился, да и вообще мало чем напоминал тот прежний стебелёк с задорно топорщившимися в разные стороны соцветиями. Но Томас не смог сдержать нежной улыбки, стоило только задеть бархатные лепестки.       На душе стало немного полегче. И мистер Эндрюс с твёрдой уверенностью решил, что завтра — вернее, уже сегодня — первым же делом разыщет Стейси и расскажет ей всё.       И то, что его сердце трепетало, стоило ей только показаться неподалёку. И то, каким глупцом он себя ощущал весь вечер, не сумев выразить словами то, что чувствовал.       И непременно, что он её тоже любил.       Только обретя эти мысли, найдя в себе внутренний покой, Томас смог расслабиться и, устроившись под пуховым одеялом, уснуть, едва коснувшись головой подушки.       Впрочем, все эти планы рухнули, будто карточный домик, едва над водой начал подниматься диск солнца.       В каюту кто-то тихо, но настойчиво постучал. Мистер Эндрюс, сонный, едва сумевший открыть глаза, даже не сразу понял, что произошло. А его уже звал к себе капитан.       Собираться пришлось расторопно. Томас даже не успел умыться толком, не то что побриться, но уже торопливо натягивал на плечи брючные подтяжки, чтобы, на ходу накинув пиджак, поспешить к капитанскому мостику.       Работа, которая всегда была для Эндрюса в приоритете, умело переключала на себя внимание, пусть в это утро Томасу и захотелось послать к чёрту все дела.       Он не успел на завтрак.       А даже если бы и успел, ему пришлось бы изрядно потрудиться, чтобы найти Стейси. Вместо привычных интерьеров обеденного салона Милдред предпочла посетить кафе «Паризьен» и, разумеется, повела совсем не сопротивляющуюся, будто поникшую дочь за собой.       Стейси не возражала. Но не из-за вновь захватившей её покорности. Нет, просто ей было всё равно. Да и возможность встречи с мистером Эндрюсом, до этого такая манящая, сменилась абсолютным нежеланием даже ненароком издалека пересечься с ним взглядом.       Сам же Томас, окончательно опоздав, отчаянно поглядывая на стрелки карманных часов и тяжело дыша, торопливо поднимался по служебным лестницам из самой глубины «Титаника», раздумывая, что лучше предпринять.       Теперь разумнее было бы выждать время до окончания обеда, но он больше не мог позволить себе и часа промедления. Идти же тараном прямо к пассажирским каютам… Воспитание не давало ему настолько обезуметь от чувств, чтобы компрометировать Стейси таким внезапным появлением. Да и после всего, произнесённого вечером, он обоснованно полагал, что та могла и вовсе не пустить его на порог.       Сам бы себя он точно не горел стремлением увидеть.       Впрочем, создатель «Титаника» любил своё творение, а корабль, кажется, отвечал ему абсолютной взаимностью. Иначе сложно было объяснить, как в перекрестье широких и не очень коридоров, уже было окончательно смирившись со своим незавидным положением, Томас, свернув в пассажирские помещения, едва ли не нос к носу столкнулся с дожидающейся мать Стейси.       Безразличие, казалось, маской застывшее на её бледном лице, тут же сменилось выражением страха. Это укололо. Но мистер Эндрюс знал, что был сам в этом виноват, а потому проглотил горечь, осевшую на языке.       Стейси отвернулась, усилием воли делая вид, что он и вовсе остался для неё незамеченным, рассчитывая, что и сам Томас благородно поступит точно также, избавив её от необходимости дежурно улыбаться и притворяться, что всё было в порядке.       Потому что в порядке ничего не было.       В груди опять всё заболело. А набатом бившая по вискам мысль о том, что мама вот-вот придёт, вновь поймёт всё неверно и обвинит её во всех грехах, делала эту встречу тем более нежелательной.       Только вот Эндрюс этого не знал.       Он шагнул к Стейси, хмурясь и нервно оправляя лацканы пиджака, пытаясь успокоить самого себя этими простыми действиями.       — Мисс Монтгомери, — негромко позвал Томас, не зная, было ли ему всё ещё дозволено обращаться к ней по имени.       Плечи Стейси дрогнули и обречённо опустились. У Томаса внутри всё сжалось. Ему невыносимо захотелось вновь, как и вчера, притянуть её к себе, но теперь только для того, чтобы уж точно никуда не отпускать.       — Мисс Монтгомери, — произнёс он чуть громче и настойчивее.       Стейси, сжавшись, замотала головой, пытаясь найти в себе силы, чтобы отозваться. Вздохнув, глубоко и шумно, пересилив себя, она чуть повернулась и кивнула, так и не глядя на Томаса.       — Доброе утро, мистер Эндрюс, — тихо пробормотала она, надеясь, что на этом пытка прекратится и он уйдёт.       Только вот Томас и не думал двигаться с места. Тогда уже она сама, предприняв ещё одну попытку покончить со всем, быстро добавила.       — Извините, я должна идти.       Но она не успела. Томас, сделав шаг наперерез, остановился перед ней.       — Стейси, — выдохнул он, еле сдерживаясь, чтобы не коснуться её подбородка в попытке вынудить посмотреть на себя.       — Я правда должна идти, — чувствуя, как сорвался на хрип голос, снова повторила она, пытаясь обойти взволнованно замершего мистера Эндрюса.       Томас, будто её отражение, тоже шагнул в сторону, перекрывая ей пути отступления и оказываясь в каких-то считанных сантиметрах от её печально опущенной головы.       — Нам необходимо поговорить, — твёрдо произнёс он, сменив прежние неуверенные интонации на резкую решительность. И Стейси наконец вскинула на него влажные глаза, в которых горел протест.       — Нам не о чем говорить.       — Нет, есть, — возразил Томас и, услышав раздающиеся из-за поворота голоса, добавил. — Я должен вам сказать. И скажу! Но прошу вас, идёмте со мной, чтобы не делать это впопыхах и не привлекать ненужное внимание.       Он указал на дверь, из-за которой только что вышел. Над ней поблёскивала металлическая надпись «только для персонала».       И Стейси заволновалась.       Обида и разочарование душили её с прежней силой, но отчего-то, глядя на руки мистера Эндрюса, то сжимавшиеся в кулаки от напряжения, то снова расслаблявшиеся, она чувствовала, что была готова поддаться. Ему всё ещё было достаточно просто взглянуть на неё, чтобы она потеряла возможность сопротивляться.       Но Томас пошёл дальше. Протянув ей ладонь, широкую и, казалось, такую сильную, призывая идти за собой, он совершенно не ожидал, что Стейси, лишь миг поколебавшись, тут же схватится за неё, будто за спасательный круг, а её пальцы утонут в его руке.       Томас едва не вздрогнул от того, какой ледяной была её кожа, но лишь сильнее сжал ладонь, пытаясь если не согреть, так уж точно не упустить это прикосновение.       Он повёл её за собой, едва успев закрыть дверь служебного коридора прежде, чем кто-либо успел их заметить. Такая скрытность одновременно и беспокоила, и будоражила. И Стейси не смогла сдержать очарованного вздоха, когда они оказались наедине, на время спрятанные ото всех.       — Надеюсь, никому из стюардов не вздумается пройти здесь, — словно вторя её мыслям, негромко произнёс мистер Эндрюс, не разжимая пальцы.       — У меня действительно не так много времени. Мама будет меня искать, — предупредила мисс Монтгомери, тоже не решаясь перестать касаться его ладони.       Томас прикрыл глаза, тяжело сглотнув вязкую слюну, и, будто это как-то могло помочь, взглянул на часы.       — В таком случае, я буду краток, милая Стейси. Прежде всего, простите меня, я обидел вас, не найдя вовремя нужных слов. И поверьте, это всё ещё невыносимо меня тревожит.       Стейси, внимательно ловившая теперь каждое слово, замерла, нерешительно глядя на него из-под опущенных ресниц. Она приоткрыла губы, надеясь что-то ответить, пролепетать бессвязно, сама не зная толком, что именно, но Томас едва заметно покачал головой, прося её немного подождать, чтобы успеть, в конце концов, сказать самое главное.       Он продолжил:       — Ваши чувства… Я и думать не смел о том, чтобы… Чёрт! — не сдержавшись, выпалил он и тихо хмыкнул, поджав губы. — Ничего не изменилось со вчерашнего дня. Моё к вам отношение по-прежнему сложно описать словами. Но сейчас я способен лишь сказать, что влюблён в вас слишком сильно, чтобы оставаться спокойным и держать голову холодной.       — Что вы сказали? — ослабевшим голосом переспросила Стейси, чувствуя, как у неё вдруг подогнулись колени. И Томас, нежно улыбнувшись, повторил.       — Что люблю тебя, Стейси.       Ей показалось, что земля ушла у неё из-под ног. Голова стала ватной, а щёки, кажется, запылали, как при лихорадке. Мисс Монтгомери в эту секунду порадовалась, что мистер Эндрюс так и не выпускал её руку, будто удерживая от падения.       — Если вы говорите всё это, только чтобы меня не обидеть, то не нужно, — сипло проговорила она, цепляясь пальцами за пуговицы на манжетах его пиджака, в то время как в её груди уже постепенно разливалось несмелое, обволакивающее тепло, успокаивающее словно сошедшее с ума сердце.       — Это правда, милая, — мягко коснувшись её алеющей щеки, произнёс Томас.       Стейси, будто оглушённая, всё ещё не до конца понимая, что только что произошло, облизала пересохшие губы, чувствуя, как задрожала на её лице улыбка. Она уткнулась горячим лбом Томасу в грудь, пытаясь перевести сбившееся дыхание, но, почувствовав, как он ещё крепче прижал её к себе за плечи, устроив тёплые ладони на мелко подрагивающих лопатках, и вовсе перестала дышать.       Теперь его сердце билось так близко, кажется, в том же сумасшедшем ритме, что и её, и Стейси боялась спугнуть это счастье. Особенно когда губы Томаса невесомо коснулись её макушки.       Через минуту, показавшуюся обоим целой вечностью, Стейси, по-прежнему смущаясь, приподняла голову, волнительно глядя широко распахнутыми глазами на довольное лицо Томаса.       — Можно ли мне надеяться, — негромко произнёс он, осторожно ведя ладонями по её спине, словно боясь спугнуть, — что и твои чувства ко мне остались неизменны?       И Стейси кивнула, сказав тихое, но уверенное «да».       Томас облегчённо вздохнул и вдруг едва слышно рассмеялся, притягивая её ещё ближе, мягко целуя в лоб, покрытый испариной от переживаний.       — Милая моя, — пробормотал он, чувствуя её судорожное дыхание на своей шее.       С трудом сглотнув, ощутив, как по коже пробежалась приятная дрожь, Томас склонил голову, заглядывая Стейси в глаза. Её зрачки, расширившись, неотрывно следили за его чуть затуманенным взглядом. Но даже сквозь эту пелену мистер Эндрюс без труда понял, о чём она думала.       — Могу я…       Он даже не успел толком начать, а Стейси уже согласно закачала головой, устраивая ладони на его груди и чуть приподнимаясь на носках. Её ресницы заметно подрагивали, а сама она будто бы замерла в ожидании.       И тогда Томас, нагнувшись ещё немного, втянув носом воздух, приблизил своё лицо совсем близко к её, ощущая на коже тёплое дыхание. Он не стал больше медлить.       Едва коснувшись губами её рта, Томас почувствовал, как робко приоткрылись ему навстречу её губы, нежные и мягкие. И он с наслаждением зажмурился, коротко выдыхая прямо в этот поцелуй. Это было так невинно и сладко, что у обоих невольно начинала кружиться голова. Стейси казалось, что за всю жизнь она не испытывала ничего приятнее этих осторожных прикосновений к горячим губам Томаса.       Мягко обхватив ладонями его лицо, чувствуя покалывание едва заметной щетины, Стейси казалось, что быть счастливее просто невозможно. Томас бережно держал её за плечи, одной рукой зарываясь в волосы на затылке, пропуская пряди сквозь пальцы и не отрываясь от её губ. В груди у Стейси заклокотала сладостная истома, а жаркая пульсация пробежала от макушки до самых пят. И она, не сдержавшись, тихо всхлипнула от переполнявших её эмоций.       Томас, застигнутый этим врасплох, оборвал поцелуй, чуть отстранившись, чтобы вновь заглянуть Стейси в глаза.       — Всё хорошо? — взволнованно спросил он, и она тепло улыбнулась.       — Всё замечательно.       Взяв его за руку, поднеся к её к своей щеке, Стейси ощутила, как Томас аккуратно, будто боясь даже просто прикоснуться, провёл ладонью по её коже.       А потом она вдруг поцеловала его мозолистые пальцы, глядя на него снизу вверх зачарованным взглядом. Глаза Томаса расширились от изумления, а дыхание застряло где-то в горле, и он, ощутив щемящую нежность в груди, прижался губами к её виску. Потом ко лбу, скользнул по переносице, коснулся косточки скулы… Его поцелуи порхали по её лицу, пока он, тяжело дыша, не остановился.       — Я люблю тебя, Стейси, — вновь повторил он.       — Мистер Эндрюс…       — Томас. Зови меня Томас, — попросил Эндрюс, и глаза мисс Монтгомери счастливо засияли.       — А я люблю тебя, Томас, — протянув его имя, отозвалась она.