Соберу воспоминания из осколков стекла

      Юра роста высокого и телосложения щуплого. Она при знакомстве нарочно делает голос ниже, оттягивая карманы чёрной кофты. Ей забавно наблюдать, как люди пытаются определить, мальчик она или всё-таки девочка.       Юра раньше ходила на танцы, народные, но там запрещалось стричься, а так, как она хотела, чтобы пышное каре да затылок выбритый, тем более. Как в прошлом году бросила, так сразу и постриглась, прямо как хотела. А волосы были у неё длинные-длинные, думала: раз нельзя короткие, то пусть тогда будут до колен.       Постриглась она в апреле. На свой день рождения. Было странно, непривычно легко и прохладно идти с новой прической домой; но вместе с тем и по-сладкому сказочно: ещё никогда она себе так не нравилась!       Нравилась. Очень нравилась. Даже закупилась всевозможными серёжками. Длинные волосы она никогда не собирала в высокий хвост вне танцев: ужасно болела голова, а носить серьги с распущенными или своими прическами на скорую руку ей не хотелось. Странно же.       Вот про волосы свои, которые она в салоне оставила, и думать забыла. Зачем они ей? Незачем.       Юра помнила и как она потом ещё несколько дней от зеркала не отходила, и как чёрный купальник на шкаф закинула, а сеточки для волос снесла в раздевалку. Ей они уже ни к чему, а девчонки постоянно забывали свои на занятия.       И всё действительно так и было, правда-правда. Вот только этим утром Юра проснулась оттого, что пришлось вытаскивать незаплетенные на ночь волосы — опять резинка спала! Да как так?! — изо рта. Сначала, когда Юра поняла, что что-то не так — подорвалась, да так и головы чуть не лишилась — часть её девичьего добра была зажата между ней и кроватью.       Волосы оказались на месте. Все такие же длиннющие и запутавшиеся. Да как девчонки с распущенными спят? Она, если не заплетёт, так по утрам едва живой из постели вылазит!       Пока Юра уселась расчесываться, оглядела собственную комнату будто впервые увидела. Уже начинало светлеть. Кровать почему одна? не заправленная стояла в углу. Вон на столике шпильки, резинкой сцепленные, там невидимки, три штуки всего осталось, а на стуле у кровати бежевый портфель со светоотражающим смайликом. Вроде ничего необычного.       Все как она помнила.       Вот только от чувства, будто она к бабушке на деревню поехала и в отведенную Юре комнату, в которую она возвращается примерно каждое лето на месяц, всё никак не проходило. Вроде и своё, вроде и знакомо всё, но будто год дома не ночевала.       Юра нахмурилась и посмотрела на своё отражение, как на предателя. Там была определенно она, но не такая, какой Юра должна быть. Это сбивало с толку.       Может, поход в парикмахерскую ей только приснился?       Всё утро она получает свои поздравления — от кого звонком, от кого сообщением. Отвечать не хочется, но стикер с припиской «СПАСИБО!» она отсылает всем. Юра садится на своё место за столом и спрашивает, всё ещё сбитая с толку: «А с волосами что?»       Мама отворачивается от холодильника, в который убрала праздничный торт, и недоуменно отвечает: — Как что? Ты же хотела прическу новую. Или уже передумала?       Юра старательно мотает головой и не отрывает взгляда от мамы: она ей кажется сегодня удивительно красивой. Такой, какой она прежде виделась маленькой Юре: единственная на всём белом свете, самая лучшая, самая добрая и самая любимая.       Когда мама, выходя из кухни, чмокает её в висок и ещё раз поздравляет с шестнадцатилетием, но ей уже семнадцать! , Юра не выдерживает. Слова пробкой застревают в глотке; сказать ничего не получается, но и говорить она не знает что. Юра старается не открывать рот, потому что знает, как умеет плакать: по-детски заикаясь, стремительно краснея и откровенно пища. Она не хочет позориться еще больше, чем уже есть, но успокоиться не может. Юра прячет лицо у матери на груди, вдыхая родной запах.       «Как же я по тебе скучала, мама!»       Ее гладят, успокаивают и откровенно не понимают: откуда столько слёз и с чего бы? Мама берёт лицо Юры в ладони и дует на красное лицо. Шутит-шутит-шутит, с толку сбитая и малость напуганная. И Юра смеется, сама отшучивается и прячется в ванной.       Там она остается один на один с непониманием и стыдом. В зеркало ей смотреть не хочется.       День проходит будто в тумане. Все ей казалось по странному знакомо-незнакомым. Уходя на прогулку после обеда, возвращается Юра только к вечеру с новой прической, но совершенно не воодушевленная. Она бродила по серым улицам, не решаясь смотреть выше собственных ног, а когда остановилась у неухоженного заросшего скверика, уместилась на лавочке с облезшей серой краской, проверяя контакты в телефоне.        «Зато теперь в зеркало смотреть могу, — думает, — хоть себя в нём вижу.»       Праздничный ужин проходит тихо и по-семейному. Юра задувает свечи, но совершенно не знает, что загадывать, поэтому думает о том, чтобы у них с мамой здоровье оставалось все таким же крепким. С друзьями они праздновали заранее: свой день Юра не хотела посвящать кому-либо, кроме себя и матери.       Когда мама замечает завершающую подготовку ко сну Юру, рассматривающую собственное лицо в ванной, не удерживается от комментария: — Ты в зеркало долго не смотри: всю красоту в нем оставишь.       Смущенная, именинница отводит взгляд. — Да я ж не любуюсь… — И что же ты делаешь? — смеются ей в ответ уже из зала. Юра молчит. Не вслушиваясь в знакомую заставку начинающейся программы, она забирает вещи и, пожелав на ночь спокойных снов, отправляется в комнату. — Ты чего весь день осматриваешься? Что-то случилось? — нагоняет её у порога. — Да так, — Юра неловко заминается, боясь, что мама может воспринять её слова как претензию, но всё же продолжает: — Не замечала раньше, какая маленькая у нас квартира. — Уж какая есть.       На ночь Юра закрыла окна плотными шторами, хотя раньше никогда так не делала, а зеркало, что висело прямо напротив кровати, недолго думая завесила ажурным платком, до этого пылившимся в шкафу. Ей хочется верить, что это не навсегда. Некстати вспомнилось, что, со слов бабушки, спящий, в зеркале отражающийся, нечисть вызывает. «Совсем с ума сошла, — морщится Юра, укрываясь с головой одеялом. — Всю жизнь так спала — и нормально все было.» Или нет?

***

      С недавних пор Юра боится спать в родительском доме — ей собственная комната кажется абсолютно незнакомой. Она вглядывается в свое отражение на кафеле, в экране телефона, в прозрачных витринах — везде, и всё ждет, будто сейчас, вот прямо сейчас оттуда кто-то выпрыгнет. А ещё, кажется, что ей стерли память — да и не только ей, всем! — ведь она была уверена, что своё шестнадцатилетие она уже праздновала. В прошлом году.       Интернет говорит, что либо у неё были вещие сны, вот и нападает на неё всякое дежавю, либо проблемы с головой. В первое хотелось верить больше.       А ещё, не любящая рыбу Юра, и вовсе ее возненавидела, хотя раньше спокойно могла съесть даже через не-хочу, но с какого-то перепугу постоянно заглядывается на баночки консервированного тунца в магазине.       «Ему бы понравилось.»       Кому ему?       Юра прячется за объемным худи, ходит в облезших оранжевых кроссовках — а их разве не выкинули из-за непрезентабельного вида? — и бегает по заброшкам в поисках компании.       Чьей?       Юра в очередной раз ловит на улицах взглядом рыжую кудрявую голову и пытается обогнать её владельца, чтобы обернуться, всмотреться в лицо и снова понять, что это       НЕ ОН.       Играя с одноклассниками в дурака, Юра не решается выкинуть попавшийся ей червонный туз, пока взгляд не цепляется за уголок с наполовину содранной иностранной буквой «A». — Ребя-ат, — тянет, отставляя коробочку с выпитым яблочным соком, — а как по-английски будет туз?       Секундное молчание. — Ща в Интернете посмотрю, — на мгновение игра замирает, чтобы возобновиться сразу после ответа, — Говорит, что «Ace».       Эйс        Юре показалось что сейчас, вот прямо сейчас её осенит и она вспомнит, но с возмущенным и громким «Ходить будешь?!», снова теряется.       Бывает, Юра кормит бездомных кошек, пытаясь разглядеть хоть у одной наличие синих глаз, но каждый раз уходит с пустым пакетом еды и разочарованным лицом.       И здесь нет.       Юра смотрит на упаковку с десятком яиц, купленных для готовки орехового тортика, и не может унять смех,       «Они же не вылупятся!» что опять скатывается в тихий плач.       Юра пыталась ходить на кладбище. Не было страшно. Не было неуютно. Но и там не нашлось тех, кого она так желает встретить.       Юра не видит призраков, но знает — они есть, только не здесь, а там, — и не слышит потусторонних голосов. Поэтому сколько бы она не спрашивала, никто не ответит.       В сотый раз пересматривает старые картины Disney, но кроме осточертевшего ну, что-то знакомое, больше ничего не добивается.       Юра просто не понимает.       Кто и главное что у неё украл?       Хотя не так.       Кого?       Ей уже надоедает ломать голову.