О чём не рассказывала Шахерезада

*** — Ты можешь уснуть навсегда. В северном княжестве принято рассказывать сказки о спящих драконах. Говорят, будто тысячелетия скуки и одиночества делают их сонными и немного глупыми. Заставляют деревенеть. Их огонь — живой, благословенный, -- затухает. Превращается внутри в тугой, пульсирующий комок боли. И тогда, обернувшись в последний раз, дракон засыпает. Чешуя становится камнем, он — горой, и время застывает, обращаясь в янтарь. Они порастают мхом и травами. В них корнями врастают деревья. Впереди – тысячелетия в полудрёме, дым из окаменелых ноздрей и пустота. Ничего, кроме пустоты. И боли. О спящих драконов говорят — вулканы. Они могут спать сотни лет, прежде чем плачущий огонь прольётся лавой из жерла глотки. Прежде, чем они поднимут веки. Существа-вулканы, бессмертные, тоскующие, способные умереть и возродиться. (Роман думает — курганы. Они никогда не проснутся прежними.) — Это всего лишь сказка. Мамки такими своих малых пугают, чтобы в горы не ходили. Мол, Сармат-гора задвигается, восстанет дракон… Сожрёт тебя, утащит девок, сожжёт деревню. Только не говори, что ты веришь в россказни деревенских простаков. Те от балды чего только не придумают. Роман врёт сам себе. Знает, что не сказка. Видел тех, кто ушёл, но вернулся — они и правда другие. Будто утратившие всё то, что роднило их с людьми. Потерявшие остатки кожи и слов. Разорвавшие связь меж человеком и чудовищем. Делают страшные вещи. Страшнее, чем то, что он сам делает сейчас. Пара выжженных деревень — шутка по сравнению с тем, что может устроить дракон, разорвавшийся горячим, жидким пламенем после многолетней спячки. Реки лавы. Мор. Война. Развёрнутые крылья, что затмят солнце похлеще тёмных брюх тяжеловесных ливневых туч. Рёв, прячущий под собой раскаты грома. — Сам себе не веришь. У Змея чёрные волосы. Чёрные глаза. Смуглые руки, даже в человеческом виде слабо припорошенные тонкими, едва заметными чешуйками. Чем он старее — тем больше чешуи остаётся на руках после каждого оборота. У Альберта они пока добрались до локтей, а он всё носит перчатки в людских княжествах. Всё ещё хочет быть человеком. Хоть немножко. Самую капельку. Притворяется. Прячется. Истории с княжной Илоной ему было мало. Обвинён в колдовстве, приговорён к казни. Вот только змеи живут даже с отрубленной головой. Альберт притворяется. Роман морщится. (Они не люди, никогда ими не были и не будут. Цыганский баро, чёртов колдун, сказал — веками топтать землю и рвать небеса. Любить и ненавидеть. Что у вас с сердцем? Кому отдано – женщине или чародейской силе, бурлящей в венах, проклятью, впитанным с молоком матерей-ведьм?) — Что ты предлагаешь? Они сидят на медвежьей шкуре перед слабо тлеющим костром, хотя не мерзнут и отлично видят в темноте, и пьют сладкое вино со специями из старинных чарок, окаймлённых золотом. Матушка бы треснула Романа по голове, если бы увидела, но она, к счастью, не покидает пределов своего замка. Иногда она возвращаются к людям. Чаще, чем это положено драконам. Им положено воровать девиц, грабить княжества и жечь деревни. Принимать жертвы. Сражаться. И умирать от меча воина. Проблема вот в чём – они сами воины. — Заведи себе друга. Роман поднимает брови. — У меня есть ты. — Этого мало. Ты засыпаешь. *** Альберт прав — он засыпает. От скуки. Роман прошёл не одну войну и возвёл не один замок. Был купцом, странником, воеводой, каторжанином, солдатом... Всего и не упомнить. Роман читает историю своей жизни по шрамам на теле – телах, если быть уж совсем честным. И человеческом, и драконьем. Рассеченная бровь и шрам, змеящийся до самого виска — это была первая его война. Следы от плети на спине — прошлое тюремного заключённого. Белая полоса на бедре — ретивая служанка, сначала забравшаяся в его постель, а потом взявшаяся за кинжал, вымоченный в яде. Бока. Ноги. Плечи. Кажется, нет ни одной части тела, на которой не найдётся шрама. (Даже на прочной драконьей броне прогалины затаённой боли. Стрелы и мечи.) Но ныне Роману не до шрамов. Не до торговли. Не до... Ничего. Его сокровищница полна мехов, самоцветов и золота. Его замок кишит преданными слугами, готовыми выполнить любой его приказ. (Почему же он не чувствует себя счастливым? Почему ему так сильно хочется спать? Почему с каждым днем он просыпается все позже? Почему — по чему или по кому? — он тоскует?) Ответа нет. У него есть всё, чего только стоит пожелать. Он может сделать всё, что душе его заблагорассудится. Но Роман тоскует так, будто это единственное чувство, которое он может чувствовать. Будто весь его мир сузился до тоски. Будто она въелась ему в кожу отравой, загналась под ногти раскаленными гвоздями. Изысканнейшая из пыток. Всё и вся — тоска. Поэтому его и клонит в сон. Когда дракону становится незачем жить, то он ложится спать. Вот только лучше не становится. *** Роман крадёт себе княжну. Это не совсем то, что имел в виду Альберт, но как можно украсть себе друга? Женщину — пожалуйста! Раньше их у него было много. Княжны. Крестьянки. Бывало, он держал их при себе один лунный оборот. Бывало, больше. Пока не надоедали. На ложе все были одинаковыми — и дворянки, и селянки. Одинаково стонали, одинаково врали. После короткой истории (не)любви (это просто желание – бессовестное и эгоистичное, но он никогда не думал о себе хорошо, да, он бессовестный и эгоистичный, не человек и никогда им не был) Роман каждой собирал приданое, хорошо выдавал замуж — своих женщин он никогда не обижал. Какими бы они не были. Вот только в последнее время он никого не приносил. Если уж совсем припекало, то навещал бордели, но и там долго не задерживался — час-другой, и можно выбросить из головы всё то, что он видел и имел. Волосы, кожу, губы. (Между ног все одинаковые.) Итак, Роман крадёт княжну. В его оправдание — это случайность. Он совершенно случайно решает пройтись по новой земле, как человек, а не пролететь. Он совершенно случайно оказывается на ярмарке. Он совершенно случайно- -у неё длинные рыжие волосы. Венок из живых цветов на голове. Удивительно простое платье для той, кого называют княжной. Она очень маленькая, на каблучках едва достает ему до плеча. И она- -хохочет. Она хохочет так заразительно, что он не может не улыбнуться в ответ, хотя её смех – всего лишь смех, он для всех, а не для него одного. Просто женщина — смертная, совсем юная, носящая на себе корону из чертополоха. Ему кажется, будто она соткана из гречишного мёда и первородного пламени. (Ему кажется, что она часть того пламени, что ревело у него в груди. Ревёт. Особенно тогда, когда Роман смотрит на её неприлично голые лодыжки. Как давно в южном княжестве пошла мода на голоногих девок?) Как давно он желал женщину так, чтобы обращаться прямо в толпе? Как давно он делал это (треск костей, рвущаяся кожа, нарастающая чешуя) ради женщины? Роман думает: никогда. Роман думает: это почти как друг, только лучше. Роман думает: хочу. И уносит княжну прямо с ярмарки, под крики и плач. *** Одно дело — украсть. Другое дело — совладать. Женщины любят ушами. Меха. Украшения. Они нередко бывают строптивы, но у него большой опыт в соблазнении. Они ведут себя по-разному, но одинаково: кричат и плачут. Куда реже чувствуют себя хозяйками и пытаются качать права. Ещё реже – сражаются. (Драконьи невесты всегда невесты и никогда жёны.) Первое, что делает княжна, когда он отпускает её из тяжёлых, пахнущих небом и огнём объятий — пытается воткнуть кинжал ему в бок. У неё не получается, и тогда она пытается укусить его — Роман с изумлением смотрит на прокушенный палец. Стряхивает пару капель крови и хохочет так искренне, так сильно, что у него болит где-то под рёбрами. И вовсе не от лезвия. *** — Ты сошел с ума. Змей нервно чешет запястья, покрытые чешуёй. Сердито ведёт носом. Роман разливает вино по чаркам — их три, и они в золоте. На столе лежит блюдо с запечённым гусем. На тарелках лежат диковинные фрукты – он принёс их сам. Яблоки, бананы, виноград, персики. Золотистой горкой с зелёной петрушкой в глубокой тарелке лежит отварной картофель. Мало кто может похвастаться подобным ужином даже на праздники, а он может есть это хоть каждый день. Они могут. — Я сделал так, как ты сказал. Альберт только поднимает брови. — Я сказал тебе завести друга, а не украсть княжну! — Я захотел её. Она красивая. И потешная. (Она говорит, что убьёт его. Она говорит, что он — древняя, глупая ящерица. Она говорит, что он пожалеет. Она говорит- -он хочет слушать её целую вечность. Две вечности. Три вечности. Роман хочет смех, но пока довольствуется только руганью и куда реже – слезами, от которых ему самому так горько, что в пору сложить крылья и разбиться во время полёта.) Княжна входит в столовую, и они замолкают. Роман оставляет ей место по правую руку от себя, и она садится — разъярённая и в розовом платье. Ест то, что он положил в её тарелку. Пьёт то, что он налил в её чарку. Его древние, уставшие кости поют от восторга. Что лучше спасёт от скуки, чем красивая и смешная женщина? Змей молча осуждает. У него странный взгляд. Там так много тоски, что Роман видит в отражении его зрачков себя вчерашнего. Он сегодняшний хочет жить. Хочет есть, хочет пить, хочет уложить женщину на спину. Хочет летать, а конце концов. Когда он летал потому, что хочет, а не потому, что драконы должны летать? Он не помнит. Наверное, во времена своей пятой войны. Сколько войн у него было? Так много, что он и не упомнит. *** У княжны красивое имя. Она живёт в отдельных покоях и любит общаться со слугами больше, чем с ним. Марает холсты красками. Хорошо ест. Пытается вышивать, но выходит у неё плохо. Роман одевает её в баснословно дорогие платья из мягкого царского шёлка и бережно украшает горящую рыжину волос нитями с белым жемчугом. Он прекрасно осведомлён о том, что в южном княжестве жемчуг в волосах носят только замужние женщины. Это намёк. (Это больше, чем намёк.) *** Он целует её в лоб. Так отцы целуют дочерей, а не мужья жён. *** Она настолько крохотная, что он может раздавить её, если обнимет слишком сильно. (А если уляжется сверху?) *** Княжна совсем его не боится. Бессовестно спорит за ужинами, доводя до белого каления. Воротит нос. Поджимает губы. Изрыгает из хорошенького розового рта такие ругательства, которых, думается, застесняются и моряки в портовых кабаках. Ходит с ним на прогулки в безумное подобие сада – гарь и копоть его беснующейся ярости, выкорчеванные с корнем деревья, кусок леса, отделяющий от ближайшего поселения. -- Значит, если я сбегу, то мне идти дня три? -- Во-первых, ты не сбежишь. Во-вторых, если сумеешь, то я догоню тебя раньше. В-третьих, если ты каким-то чудом доберёшься до деревни, то жители привезут тебя обратно в телеге. В мешке. И бантик повяжут, чтобы я не злился, когда развязывал. -- Сволочь. Девчонка бросает его руку (обычно сама берёт под локоть, когда они выходят наружу, это традиция, зарождение их близости, которую она инициирует самостоятельно), гневно подбирает юбки платья (сверкает голытьбой лодыжек, голеней и колен) и сердито шагает вперёд одна. Роман догоняет в пару шагов, но она искрится, и он трогает очень осторожно, касается плечика с такой нежностью, будто боится навредить этим касанием. -- Хочешь, я построю для тебя сад? Княжна поворачивает к нему голову. У неё глаза — мшарь болота. Волосы — пожар. И шрам на коленке. Роман считает, что она и есть его потерянный огонь. Она то, что в нем спит. (Спало?) -- Хочу. Построй. *** Он возводит сад с вишнёвыми деревьями, кустами крыжовника и белокаменной беседкой. Это красиво. Княжна улыбается – это ещё красивее. *** Иногда она пытается его убить. Это бесполезно, но она все равно пытается. Размахивает тем оружием, которое утащила из кладовой вместе с резной шкатулкой из молочной кости. Туда складывает все украшения, что он приносит, а сворованный нож держит под подушкой. Будто он не знает. Роман улыбается. Он не против, что она тащит к себе всё подряд, как сорока. Возможно, она тоже немножко дракон. — Ты правда думаешь, что у тебя получится? — Нет. Но попытка не пытка. Он находит её в оружейной. Княжна упражняется с мечом, закаленным драконьим пламенем и опоенным змеиным ядом. Единственным мечом во всех пяти княжествах, способным убить дракона. Роман получил его много лет назад — сначала расправился с неумелым воеводой, посланным убить его (люди всегда были неблагодарными; он принёс им очередную победу в очередной войне, а они преподнесли ему удар в спину), а после забрал меч себе. Его военный трофей. Его трофей. Его женщина. Ему нравится. Девчонка возится с мечом усердно, но выходит у неё ужасно. Роман волнуется, что она порежется, а не порежет его. (Он видел женщин с лицом войны. Она может быть той, за кого воюют, но не той, кто воюет. Этого он ей не позволит, сколько бы не просила.) — Ты так не то, что дракона — мышь не заколешь. Иди сюда. Он учит её драться. Она очень маленькая, но очень злая. — Будто много сил надо, чтобы расправиться со столетней ящерицей. Роман улыбается. Неприлично жарко касается широкой, мозолистой ладонью её спины. Проводит пальцами. Княжна смотрит на него так, будто хочет убить. А он хочет её поцеловать. Не отказывает себе в удовольствии – нежно целует в бледную, тонкую шейку. Она пахнет чем-то сладким. Цветочным. — Мне куда больше ста лет. — Сто один? Сто два? Роман не отвечает. Счёт пошёл на тысячи. *** Она обещает убить его примерно три раза в день. Иногда пытается воткнуть что-то, но не особенно старается. Гуляет ранним утром и перед наступлением сумерек. Зовёт с собой, нагло врываясь в его покои. Принимает ванну каждый вечер. Выходит из кипятка и пара алой, распаренной и мягкой. *** Иногда они разговаривают. О нем, о ней. Роман хочет знать о ней всё, начиная первым детским воспоминанием и заканчивая тем, с кем она говорила в день ярмарки перед тем, как он забрал её. (Ему нравится эта мысль. Забрал её. Себе.) *** Иногда их разговоры слишком серьёзные, чтобы быть пустой болтовнёй. На двоих много историй, отзывающихся эхом в сердце. — Как ты стал драконом? — Родился. — Твоя мама была драконом? — Да. — Значит, драконы рождаются от драконов? Как люди? — Не совсем. Обычно мы рождаемся из боли. Рождённые драконы слишком редки, и Роман не из них. Он родился с пламенем под сердцем, но повернулся лишь в боли. Это была его первая война. Ему было семнадцать. Это было больно, но не страшно. Хрустели кости. Рвались жилы. Расходилась кожа. Распарывалась плоть. Он шёл трещинами, обрастал чешуёй и дрожащими руками касался раскуроченного первым поворотом лица — клыки вместо зубов, когти вместо ногтей, чешуя вместо кожи, рёв вместо слов. Когда он вернулся домой в медалях и чешуе, то мать рыдала так, что окна в их лачуге трескались. Отцом Романа был смертный мужчина, но его кровь не сумела перебить многовековой чародейский дар, доставшийся с молоком матери. Мама рано радовалась – он не родился драконом, но он им стал. Это было горем. Это было больше, чем горем. Он рассказывает это со странным, тянущим чувством. Словно обнажается. Показывает, что там, внутри. Княжна смотрит на него. Иначе. Не так, как до этого. *** Они не говорят о чувствах. Если говорить о драконах – она ему жена, пусть и не взятая на ложе. Если говорят о людях – он ей муж, силой обрядивший в жемчуг. Это плохо для людей, но традиционно для драконов – своих возлюбленных они не ждут, а крадут. Таковы правила. Не они это придумали, это заложено где-то внутри. Что-то на уровне инстинкта. Увидеть и забрать. Всё просто. Поэтому они не говорят о чувствах. Роман думает, что она часть его. Думает, что у неё много лет, чтобы привыкнуть и полюбить, иного выхода нет, что думает княжна он не знает и знать не хочет – на холстах она рисует людей-ящериц, распятых и мёртвых. Обещает ему смерть – обязательно мучительную. Но отчего-то, когда приходит первый спаситель (новёхонькие, а оттого натирающие все важные места латы, хороший меч и примерно три извилины), то девчонка выходит следом за ним. Роман почти ревнует – на ней простое, домашнее платье, распущенные волосы с жемчугом, голые лодыжки и мягкие, расшитые золотой нитью туфли. Она щурится в зной и отбрасывает назад сладко пахнущие пожарные локоны. Он не успевает броситься на соперника (хотя какой это соперник?), а тот – обнажить меч, когда она упирает руки в бока, как сварливая жена и громко кричит, перекрывая ветер и их спор о том, кому достанутся эти волосы и лодыжки: — Отвали от моего дракона! *** Целая вереница желающих сразиться за княжну с юга. Они поворачивают всех назад – некоторых Роман всё-таки ревниво коцает, некоторых просто жестоко наказывает – к примеру, особо говорливого, сказавшего, мол, княжна-то так себе, он и посимпатичнее видал, он заставляет возвращаться голым и задом наперёд. И конь, и спаситель в шоке. Княжна хохочет до упаду. (Он делает вид, что не знает, что она сожгла с десяток смертоубийственных холстов.) *** Змей приходит нечасто. Говорит мало. Хмурится. Иногда ворчит. Подолгу остаётся с княжной, но не наедине – Роман слушает их разговоры о книжках, морях и искусстве, но мало что понимает. Он умеет только воевать. Он всю жизнь воевал. И работал. (И это привело его к тоске.) Альберта привело к ведьме. Он рассказывает об этом скупо. Смотрит на холст, покрытый жизнерадостной синей краской. На нём нарисовано солнце, выходящее из-за туч. Княжна стоит около мольберта с кистью в руках. На ней платье с открытыми плечами, а плечи белые, гладкие, бархатные. Роман пьёт вино, полулёжа на тахте. Змей ведёт челюстью. -- Нам ждать объявления о твоей новой казни? Роман ехидничает и не стыдится. Альберт смурнеет. Княжна смотрит на него укоризненно. Он только пожимает плечами: в чем он не прав? — Она совсем не похожа на Илону. Добрая. Красивая. Умная. Мне с ней хорошо. Я люблю её. — Ведьму-то? — Ведьму. Роман щурится. Поднимается на локте. Впервые замечает, что руки у Альберта чистые. Без чешуи. Ну люби, думает он. Люби, пока она любит тебя. Женщины одинаково лживы, но одинаково волшебны. С ними плохо. Без них ещё хуже. *** Княжна сама приходит к нему в спальню в глухую, тёмную ночь. За окном ливень и мгла. Она не зажигает свечей, а Роман отлично видит в темноте – и порозовевшее личико, и пальцы, нервно сжимающие ткань платья, и поджатые губы. -- Мне надоело тебя ждать, -- капризно говорит она. Спускает с плеча рукав, -- ты мне муж или не муж? -- Муж, -- покладисто соглашается Роман. Когда он укладывает её на спину, то её волосы пожаром рассыпаются по его ложу. (Они и есть пожар.) *** Утром он сам ведёт её в купальню. Сам одевает её, прогнав прочь слуг. Сам нанизывает жемчуг. *** Следующей же ночью он встаёт на крыло. У него получаются легче, чем когда-либо ранее. Роман чувствует себя... Всесильным. Может обнять небо. Поглотить княжество. Слизнуть солнце. Пройти ещё одну войну. Сотни войн. Бодрствовать ещё пару десятков тысячелетий. *** Он любит её. *** Она любит его. *** Они любят друг друга. *** Она пахнет так, как пахло бы счастье. *** На третий год они вынуждены вернуться в южное княжество. Княжна на сносях, и она ужасно капризна. Роман вьётся вокруг неё и готов выполнить любое из существующих желаний, и она плачет: «Хочу к маме!». Они едут к её маме, и это самое странное, что с ним когда-либо было. Княжество рвёт от гнева. Княжескую семью – тоже. Дракон в зятьях им не люб, внук от дракона тоже. Роман немедленно предлагает сжечь здесь всё к чертям собачьим, и княжна смотрит на него так, будто вот-вот возьмётся за кинжал. Она кривит рот. Гладит живот, туго обтянутый тканью платья. Роман гладит его тоже, обнимая её за плечи. Там тоже пламя. Пламя везде. Всё горит и пылает. — Либо вы признаете этот брак, либо всю жизнь будете выслушивать о том, как дракон меня обесчестил и заделал ребёнка. Может быть, не одного. Лучше быть драконьей женой, чем драконьей невестой. Они соглашаются. Роман всё ещё надеется, что она разрешит ему что-нибудь сжечь. Или кого-нибудь. *** Он нянчит собственного сына. Тот похож на него так сильно, что это полное сумасшествие. Княжна склоняется над люлькой с младенцем – мягкая, домашняя, в кружевной сорочке, босая. Поёт колыбельную. Зажжённые свечи тенями нежно ложатся на её одухотворённое, мирное лицо. Роман сам обувает её в тапочки, чтобы она не замерзла. В постель несёт на руках, как только сын засыпает. *** Иногда драконы рождаются из любви *** Они породили троих. *** Каждый становится на крыло в три года. О таком не сложена ни одна сказка. Такого раньше просто не было. *** Княжна стоит на обрыве. Простоволосая. В лёгком платье. Смотрит на них снизу. В небе четыре дракона – три маленьких, похожих на забавные чешуйчатые тучки, и один огромный. (Тот, который способен съесть солнце.) Роман осторожно опускается рядом, складывает могучие лапы, укладывается наземь и терпеливо ждёт, пока жена заберётся на него. Сядет на шею и свесит ноги. Он не против, а очень даже за. Ему нравится её катать. (Это меньшее из того, что ему нравится с ней делать. Возможно, ему нравится с ней всё. Или невозможно. Нравится. Да.) И если она не может летать, то он станет её крыльями. *** Войн больше нет. *** В южном княжестве появляется сказка о почти уснувшем драконе, которого пробудила любовь. Северяне не верят.