Тиканье памяти рушит тишину рассвета

Осень сгущалась. Она пряталась в оранжево-красных листьях, летала по колючему ветру, плавала на холодных волнах и выходила лёгким паром изо рта. Она заставляла сильнее кутаться в пледы или куртки при выходе на улицу и до критической отметки поднимала желание пить чай. Такой горячий, сжигающий язык и нёбо. Остров потихоньку засыпал, и только хижина поддерживала прежний ритм жизни. — Ну убежит же сейчас! Быстрее! Солли, нарезающая шоколад на мелкие кусочки, со взрослыми ужасом и детским озорством глядела, как молоко лилось за края кастрюли. Оно шипело от высокой температуры и запахом растекалось по всему помещению. — Горячо! — Кто вообще берёт нагретую кастрюлю голыми руками? Я же кучу прихваток сшила! — А это нормально, что духовка дымится? Все притихли, глядя на серые узоры в воздухе. — Кажется, мы все умрём. Дважды не умирают. Без Хары готовить было тяжело. Казалось, что вместе с собой она забрала все навыки кулинарии, которые осколками хранились у Джинри, Джонхёна и Мунбина. Рецепты забылись, ловкие руки стали неуклюжими, а ингредиенты перестали так хорошо сочетаться друг с другом. Оставалось молиться и искренне надеяться, что шоколадный торт, который они все так хотели, всё же родится на этот свет. И сколько бы Мунбин не задумывался о том, что теперь их "четвёрка" сократилась до "тройки", всё, что он испытывал, это облегчение. Солли первая ушла с Земли и оставила там Хару. Если бы это повторилось на острове... Хорошо, что не повторилось. Тем более, что здесь Джинри лишена эмоции грусти. — Помешайте крем, а то он пригорит. Да-да, тем венчиком. — Что насчёт духовки? — Главное, чтоб не взорвалась. Джонхён тяжело вдохнул горьковатый дым и полушёпотом выдал: — Не обещаю. Спустя три разбитые тарелки, две миски с едой для Санни и семнадцать косяков в рецепте, торт был готов. Даже ровный получился — настолько, насколько это было можно сделать без Хары. Санни крутился под ногами, потому что крем, пусть и подгорелый, пах очень аппетитно. — Отнесите его в холод, пусть застынет. — Ты про Санни? — Про тебя. Пока торт пропитывался и остывал, друзья вышли на улицу, прихватив с собой щенка. Небо переливалось всеми цветами серого, пока ветер гонял по нему облака. Цветов уже не осталось — разве что единичные подсохшие экземпляры прятались в жухлой траве. Воздух был прекрасным. Свежим, насыщенно-мятным и немного кислым. Харе бы не понравилось — она любит сладкое. — Разве Санни не стал немного больше? — На острове людям и зверям нельзя вырасти или состариться. — Растолстел? Щенок и правда казался больше. Пушистая шерсть и округлые бока. Он был шариком счастья и сгустком нескончаемой энергии, которая колола ноги, если тот тёрся о них в попытках выпросить чьё-то внимание. И он его получал. В виде новых игрушек, догонялок, поцелуев в макушку и щекоток за ухом. Сквозь подножки кустов и руки деревьев все наконец добрались до нужного места. Прежде, чем выпадет первый снег, гамаки нужно снять и спрятать в ящике кладовки. Опыт показал, что зиму они переживать не в состоянии. — Может, повесим один из них в хижине? — Для Хары? — Ага. Так и сделали. Рядом положили её любимый плед, сушёные цветы и рисунок от Мунбина с изображением всех их. Это место вдруг сразу запахло сахарной пудрой, ванилью и вишней, а в лёгких что-то приятно зашевелилось. Хижина была особенной. Внутри просторнее, чем казалась снаружи, со множеством комнат, ящичков и шкафов. Она не покрывалась льдом в холода, почти не пропускала ветер, но всегда имела свежий — морской — воздух. Здесь барахлила музыкальная шкатулка, к голым ступням прилипали лепестки роз, горы безделушек уживались на полках между паутиной из пыли и солнечных лучей. И еда была самой вкусной, и люди были самыми лучшими. Здесь было хорошо. А числа на руках продолжали уменьшаться. Глядя на запястье, Мунбин старался ровно идти меж двух сортов эмоций: радости, нетерпения, предвкушения и грусти, опустошённости, отчаяния. Уходить на хотелось, задерживаться здесь слишком долго — тоже. Вот и приходилось жить моментом. "Сейчас" — это то, что осталось от времени. — Уже можно кушать торт? Джонхён так и поглядывал на него. Вытирал слюни, отдёргивал руку и ждал, когда же позовут к столу. — Давай заварим чай и разрежем его. До кухни бежали наперегонки. Каждый ударился — локтем о дверь, плечом о полку, ногой о порог — и аккуратно перешагивал через Санни, который в итоге и одержал победу. Джонхён аккуратно резал торт на одинаковые куски, Джинри засыпала заварку и оставили Мунбина у чайника, уходя расставлять столовые приборы.  — Почему здесь четыре тарелки? Нас же трое. Джонхён поставил в самый центр стола торт, мысленно съедая его от края до края. Солли замерла с четырьмя кружками в руках и мило посмеялась. — Непривычно, что Хары теперь здесь нет. Отнеси лишнее на кухню, пожалуйста. Все уселись за стол. Санни, уже будучи сытым, даже не стал выклянчивать торт и ушёл спать. Облака за окном сгущались в тучи и всем своим видом кричали о том, что скоро начнётся гроза. Вспышки молний уже мелькали где-то на стыке моря и горизонта. — Интересно, когда у нас будет кто-нибудь новенький? Когда я только прибыл на остров, здесь было не протолкнуться: мне приходилось спать на полу из-за нехватки кроватей и диванов. Джонхён мыслил вслух и вместе с этим пытался не подавиться тортом. Глотал чай быстрее, чем тот остывал, и каждый раз болезненно ныл.  — Ну, на полу ты можешь и сейчас поспать. Поменяйся местами с Санни, он против не будет. Солли продолжала пребывать в своём режиме дразнилки и подначивать друга. Она почти выплюнула чай через нос, когда заметила, что Мунбин краснеет от попытки не засмеяться с тортом во рту. Джонхён закатил глаза, полюбовался звездами под своими веками и вернулся к разговору. — Если серьёзно, то я согласна. Либо о покойниках не помнят, либо никто не умирает, вот мы и сидим без новеньких. — Какие у нас странные разговоры.  — Кто-то что-то подсыпал в торт? — Кажется, бисквит с виски всё-таки был плохой идеей. Положите мне ещё кусочек, пожалуйста.  Дождь отбивал песню по стеклу и стенам хижины. В перерывах от разговоров, когда рот каждого был занят тортом или чаем, слышались завывания ветра. Молнии в паре с громом так и заставляли кого-нибудь дёрнуться: чаще всего в ловушку попадался Санни. Гроза не планировала прекращаться. — Ой, я забыл снять свой полотенец с сушилки. Он же теперь совсем промок. — Лишь бы его не смыло в море. Мунбин накинул шуршащий дождевик и выбежал на улицу, с лёгкостью находя жёлтое махровое пятно среди всего серого и мрачного. Под дождём было хорошо. Так приятно и успокаивающе. Парень решил не торопиться заходить обратно, поэтому подставил лицо под поток блестящих капель, скинул капюшон с головы и побежал в хижину только тогда, когда тепла от выпитого чая стало не хватать. Джонхён пошёл выжимать желтый полотенец, а фиолетовым, ранее принадлежащим Харе, Джинри начала сушить волосы Мунбина. Она делала это так аккуратно и расслабляюще, что парень был готов выйти и промокнуть ещё раз. Ворчание Солли о том, что он может простыть и она вообще-то тоже хочет погулять под дождём, звенело колыбельной в забитых водой ушах. Все быстро убрали посуду и навели порядок на кухне, а после разбрелись по своим делам. Джинри решила перебрать гербарий Хары, Джонхён улёгся рядом с Санни и начал дразнить щенка, а Мунбин растёкся по мягкому креслу и прикрыл глаза. Он не мог понять, в какой временной части суток находился. За окном темнота образовывалась только благодаря грозе, а не ночи, но в сон уже клонило. Раскаты грома прекратились, зато ливень продолжал барабанить в окно. Мунбин так бы и уснул здесь, если бы Санни не начал с лаем отбирать у Джонхёна свою любимую игрушку. — Я пойду в комнату, а то очень спать хочется. Дружное "спокойной ночи" в сопровождении собачьего тявканья служили окончанием сегодняшнего дня. В этот раз кровать казалась необъяснимо удобной: мягчайший матрас, прохладная подушка и тёпленькое одеяло коконом окутывали уставшее тело. Ливень сбавил обороты, напевая спокойную колыбельную и провожая Мунбина до мира снов. Джонхён и Джинри же в эту ночь оставались бодрыми вплоть до первых лучей солнца. Они доели торт, постоянно оборачиваясь, чтобы не пришёл Мунбин, поиграли в настольные игры и собрали осколки случайно разбитого зеркала. Чуть позже они повесят их так, чтобы лучи света зайчиками разбегались по всей хижине. Выколят глаза и себе, и другим. Заменой будильника для Мунбина стал Санни. Щенок со всем упорством стягивал одеяло на пол и гавкал. "Проголодался, наверное", — мелькнуло в сонных мыслях. Выбора не оставалось — пришлось вставать. — Что ты будешь кушать?  На удивление, Санни не повернул в сторону комнаты с продуктами, а побежал прямо к входной двери. Ещё и так уверенно, будто стремился к чему-то или кому-то. Джинри и Джонхёна видно не было, и Мунбин понятия не имел, что щенок забыл на улице: за окном ещё не слишком светло, чтобы хотеть поиграть. Дверь привычно скрипнула, а безделушки, навешанные на лески, звякнули от движения. Сырой песок и мокрая трава заставили поменять шлёпки на более закрытую обувь, а скользкий ветер — укутаться в шарф. И сколько бы Мунбин не смотрел на знакомый берег, что-то здесь было не так. Всё то же море и тот же кусок острова, но изменения будто слабым ароматом плавали в воздухе и не давали уцепиться за них. — Куда ты меня ведёшь, Санни? Щенок даже не обернулся. Он продолжил топать по влажному песку, точно зная, что за ним непрерывно следуют. И только сейчас до сонного сознания дошло, что вокруг была не поляна, а пляж. И не такой уютный, каким он был в момент прибытия Мунбина, а каким-то колючим, холодным и предостерегающим. Как из кошмаров.  Вдали виднелся размытый от утреннего тумана силуэт человека. Пока даже не понятно, мужчина это или женщина. По мере приближения фигура становилась всё чётче, и теперь можно было точно сказать, что новым гостем острова являлся высокий стройный парень.  "До боли знакомый" — комом застряло в трахее. Санни куда-то делся, но Мунбин не начал его искать. Парень впереди молча так громко звал к себе, что ноги сами неслись в его сторону. Порыв игольчатого ветра закрался под шарф, вызывая по всему телу мурашки. Мунбин так и не заметил, что никакого ветра не было. Оставалось всего несколько метров, и рассеявшийся туман уже не мешал видеть чётко. Гость острова обернулся, а с онемевших губ Мунбина сорвалось рваное, сухое и дрогнувшее: — Ыну?