skinny carnivore

      

Kaleo — Skinny

             Она издевалась над ним. Определённо. Самым жестоким и беспощадным образом.              Он не видел её до конца дня. Мучился ночью от кошмаров. Смирился, что не встретит её на балу.              А потом происходит это.              Едва ли Ксавье вообще собирался приходить сам. Его рассечённая бровь и так и не зажившая губа слишком сильно привлекали к себе внимание. Но... то ли Бьянка его всё-таки уговорила, то ли обещание Аякса, что в йети-тини абсолютно точно будет водка после официальной части мероприятия, не оставило возможности отказаться.              Тем не менее это не давало никакого права Уэнсдей Аддамс заявляться сюда в компании чёртового придурка Галпина и делать вид, как будто всё нормально, всё в порядке вещей. И быть такой красивой...              Ксавье скрипнул зубами. Дождался, пока парочку перехватит мисс Торнхилл на дежурный непринуждённый разговор. Не смог сдержать кривой усмешки, когда Аддамс оставила своего спутника в компании преподавателя и сбежала к столу с коктейлями. И кинулся к ней хищником, чувствуя, как внутри поднимаются и бурлят смутно знакомые чувства.              Слова вытолкнулись из глотки почти бесконтрольно, покрытые пеной дробящей злости, странно похожие на шипение и глухой рык одновременно:              — Не верится, что ты привела его.              Подразумевалось, конечно же, «не верится, что ты привела именно его». Аддамс крепче сжала ножки бокалов, разворачиваясь, и угрюмо посмотрела, сразу же закрываясь, закупориваясь, защищаясь, будто он и впрямь собирался нападать на неё:              — Не начинай. Этот бал и без того напрягает.              Торп поджал губы. Устраивать сцены и разборки чуть ли не посреди танцпола было бы по меньшей мере глупо. К ним двоим и так по отдельности обращено слишком много случайных взглядов, а уж вместе... Желание объяснить всё Уэнсдей, признаться, рассказать — поверь мне, поверь, всё на самом деле не так, выслушай меня — свербело и раздражало.              Он решил действовать издалека, спросил, неловко указав на левое предплечье Уэнсдей, с которого была сорвана фиксирующая повязка:              — Как твоя рука?              Она напряглась, ощерилась сильнее. И выплюнула сцеженным ядом сквозь зубы:              — В порядке.              Торп сжал большим и указательным переносицу, коротко цыкнув от укола боли, и позвал, надеясь, что его тон достаточно дружелюбен:              — Слушай, Уэнсдей, насчёт того, что произошло...              — Меня ждёт Тайлер.              Быстро. Хлёстко. Наотмашь. Так, чтобы отвязаться от него. Так, чтобы тупым ударом под рёбра. Ксавье зашипел, чувствуя, как вскипает от распаляющейся ярости кровь:              — Ты, чёрт возьми, понятия не имеешь, что он сделал...              Мрачное ликование затопило ватерлинию собственного рассудка. На долгую и приятную минуту всё внимание Уэнсдей Аддамс было безраздельно обращено к нему.              — Просвети меня.              Она вгрызалась в него пытливым взглядом исподлобья, жадно ловила каждое слово, пока он разозлённо и обиженно шипел признание, ворошил угли собственной памяти и всё, весь этот бред, — для неё.              Выворачивал и выпотрашивал воспоминания, как шайка нормисов во главе с Лукасом Уокером уничтожили его мурал на День Пропаганды. Как Тайлер, этот мудак, ведомый повизгиванием остальных шакалов повалил его на землю и специально целился в рёбра и живот. Ксавье топтал свою гордость во имя правды, ради глупых попыток защитить, ради Уэнсдей Аддамс.              Уэнсдей Аддамс, которая в ответ лишь наживую порезала его равнодушным:              — И это всё?              Так, будто его выболенная искренность не нужна была и даром. Ксавье опешил, беспомощно опустил руки вдоль тела и содрогнулся, когда она добавила, красноречиво посмотрев на его рассечённую бровь:              — Я бы пошла дальше.              Обогнула, исчезла в режущей белым глаза толпе, оставила его пустым местом, неважным и презренным. Она так хотела причинить ему боль. И он, чёрт возьми, облегчил ей эту задачу. В который раз.              Торп сжал ладони в кулаки, внутреннюю сторону царапая ногтями. Кипел, злился, был в одном необдуманном порыве, чтобы перевернуть стол, разворотить весь этот безвкусно украшенный зал к чертям, с рёвом броситься на стену, отчаянно взвыть, голову расшибить, лишь бы эта глупая девчонка не вела себя с ним так, словно он ничто, грязь в протекторах подошв её дурацких высоких ботинок, которую можно без сожаления вытереть о придверной коврик.              Поток незнакомых навязчивых мыслей прервался, они разбежались испуганными паразитами, стоило напороться на взгляд директора Уимс.              Она внимательно наблюдала за ним с другого конца зала, очевидно, с высоты своего роста без труда заметив, что что-то не так. Ксавье стушевался. Неуютно повёл плечами, поджал губы, опасливо зыркнув в её сторону. Отчего-то стало не по себе.              Он поспешил вернуться к своему столу, надеясь, что разбавленный дешёвой водкой йети-тини, жалкое подобие голубой лагуны, поможет ему отвлечься.              Не помогло.              Не тогда, когда Уэнсдей корчилась на танцполе не то в предсмертных судорогах, не то в ритуальном танце соблазнения. Не тогда, когда вся она была сосредоточена на нормисе перед собой. Не тогда, когда она ни на мгновение не разорвала зрительный контакт с Тайлером, вцепившись в него намертво и жадно. Не тогда, когда она явно хотела, чтобы именно он смотрел; именно для него была вся она на эти три минуты, пока играла песня, для него.              Этот её чёртов нелепый флирт странными движениями, демонстрация через язык тела абсолютного безрассудного доверия... и перед кем?!              Раздражало и солью втиралось в свежие раны всё, даже её мимика. Это малейшее проявление эмоций на безобразном лице, гнилом от лживости и лицемерия, уничтожало и душило. Уэнсдей до последнего оставалась гибкой, хорошенькой, пугающе влекущей. Голодной до чужого внимания, в конце концов. Всё ради маленьких миленьких поклонников. Тех самых, которые попытаются сжечь её дотла, едва подвернётся возможность.              Ксавье даже почти не жалел о сказанном Бьянке. Исступлённое желание избавиться, вырвать этого мозгового червя с корнем, двигало им быстрее, чем он успевал осознавать те просьбы, что срывались с его языка. Он извинится позже. Обязательно.              Под конец вечера он всё-таки выбрался из-за своего стола. Не совсем добровольно, конечно же. Просто Кент и Дивина оказались убедительнее личной бушующей драмы. Подхватили под руки, глупо хихикая, выволокли на танцпол, закрутили раз-другой и снова переключились друг на друга. Ксавье не был уверен, что держать партнёршу за зад таким образом на глазах у учителей, хоть в каком-то отношении было хорошей идеей, но Кент об этом явно не задумывался.              Кажется, его пару раз пихнул в плечо Аякс, надеясь растолкать и заставить двигаться активнее. Где-то сбоку ненадолго притёрлась Энид, пытающаяся быть весёлой, но под всеми этими блёстками на самом-то деле — грустная-грустная. Затылок жгло чужим вниманием. Торп не знал наверняка, но интуитивно чувствовал — Уимс.              Бьющие в глаза стробоскопы и белое месиво танцующих вводило в транс, успокаивало мысли, растягивало, окутывало и затыкало ватой сознание, заставляя сосредоточиться на замиксованных попсовых мотивах и отдающих грохотом в самые рёбра битах. Гротескное умиротворение, совершенно невозможное, но такое нужное.              А потом всё в один момент обагрилось кровью.              Алое месиво заливало глаза, противно и холодно текло по вискам, попадало в уши, щипало и отдавало резким запахом. Совсем не металлическим. Краска. Чёртова строительная разбавленная краска.              Перепуганные изгои толкались, падали, скользили по полу, визжали в панике. Кто-то заехал ему локтём по спине. Ксавье машинально оскалился, хотел рявкнуть, но вышло лишь закашляться и сплюнуть красный горький сгусток вместе со слюной. Не получалось даже проморгаться — глаза жгло.              Продираясь сквозь толпу к выходу из Большого зала, он почти задохнулся. Смазал текущие по лицу противные дорожки, фыркнул и почти на ощупь, шатаясь, побрёл по коридору. Нашёл нужную дверь по памяти, ввалился внутрь, и сразу же нагнулся к крану, животом вжавшись в широкую столешницу. Практически полностью засунул голову под ледяную воду, пытаясь смыть краску. Отплёвывался, исступлённо тёр ладонями кожу, внутренне злился до того, что хотелось рычать.              Когда дверь открылась второй раз, Ксавье готов был великодушно потесниться и позволить бедолаге промыть хотя бы глаза.              Едва ли он ожидал увидеть причину личной катастрофы.              — Уэнсдей? — хрипло, удивлённо. И в высшей точке растерянно, так, что опять было собранные в кулаки ладони разжались, цепляясь за край раковины, — Уэнсдей, это мужская уборная...              Она стояла там, на пороге, в полумраке, мокрая после дождя из ненастоящей крови, всклокоченная и неистовая. Вскрывала его широко распахнутым взглядом, изучала багровые подтёки, застывшие на нём и невыносимо громко молчала.              О чём она, чёрт возьми, думала сейчас?              Выглядел ли он так же после всех совершённых им убийств?              Конечно, ведь для неё он проклятое чудовище, безобразный монстр, опасный и дикий.              — Что ты здесь делаешь, Уэнсдей? — он физически почувствовал, как его голос стал твёрже и злее. И как стремительно стало утекать вновь обретённое самообладание, — Что тебе нужно от меня?              Она не ответила. Сделала шаг к нему. Наклонила голову к плечу, словно выжидая. Очередная маленькая самоубийца, если она и вправду думала, что он обернётся безобразной тварью и набросится на неё.              Торп повёл плечами. Хотелось язвительно бросить что-нибудь про её пару на этот вечер — Галпин исчез как только недо-кровавый дождь испортил его идеально отглаженный костюмчик. Он проглотил это, удержав язык за зубами.              И крупно вздрогнул, когда Аддамс неожиданно заговорила:              — Я хочу быть уверена, что монстр будет заперт. Здесь слишком много потенциальных жертв.              — Я не монстр, — слова клокотали в груди, бурлили разбуженным вулканом эмоций, зловещим и сатанеющим от каждого беспочвенного обвинения.              — Весомых доказательств для полиции у меня нет, — согласилась Уэнсдей и зачем-то подступила ещё ближе. — Но есть глаза, которые видели то, что видели.              Ксавье не выдержал.              Понимал, что пожалеет об этом. И всё равно не остановил себя. Она была совсем рядом, его периферийное зрение не обманывало. И потребовалось лишь сдвинуться вполоборота, чтобы до неё дотянуться.              Из груди Аддамс разом выбило воздух, когда её подхватили под руки, подняли и усадили на каменную столешницу. Всё произошло так быстро, так стремительно, что даже эмалированный бок старой раковины, вжимавшейся сейчас ей в бедро, ощущать и осознавать удавалось с трудом. И от того, что её лицо было на одном уровне с лицом Ксавье, стало жутко. И жарко.              — Ещё раз, — он произнёс вкрадчиво, понижая голос до хриплого шипения. Упёрся ладонями по обе стороны от её тела, наклонился ближе и прокатил на языке прогорклую яростную честность, — Я. Не. Монстр.              Уэнсдей часто поверхностно дышала. Непривычно замерла, теряясь от его близости. Взглядом металась, не зная, на чём остановиться, пока вдруг не наткнулась на его рот.              Ксавье свистяще выдохнул, заметив это.              Алое ещё текло под её слипшейся чёлкой, застывало грязными разводами на щеках. Прятало под собой веснушки. И всё же... и всё же Уэнсдей была такой красивой.              На мгновение мелькнула мысль, что произошло бы, окажись кровь настоящей. И какое-то непривычное тёмное желание заворочалось за грудиной, тягучее и липкое. Совершенно незнакомое, но такое навязчивое.              Он мог бы вцепиться в её губы своими. Прямо сейчас. Вот так.              Он мог бы сомкнуть челюсти на её горле. О, он хотел.              Ксавье заворожённо подался ниже, медленно втягивая загустевший вязкий воздух. Между ними свистело искрами напряжение. Стойкий запах разбавленной строительной краски резал обоняние.              Аддамс шумно сглотнула. Всё ещё была застывшей статуей, но — проклятье — он заметил её крошечное движение навстречу, её мелкую дрожь, когда в предвкушении облизал до сих пор горчащую нижнюю губу и глухо позвал:              — Уэнсдей...              Она убежала. Опомнилась, с силой толкнула его в грудь и спрыгнула на пол, в первую секунду недостойно подогнувшись в коленях. Испуганной птицей метнулась прочь, забыв и о желании задержать монстра, и о своём холодном равнодушии и презрении.              Дверь жалобно скрипнула под её натиском и с грохотом захлопнулась, едва не сорвавшись с петель. Скрыла, как кто-то из оставшихся паникующих студентов толкнул несущуюся напролом Уэнсдей, из-за чего её выгнуло, как в приступе.              Торп потерянно моргнул. И перевёл взгляд на своё отражение, подавившись слюной от того, как лихорадочно остекленели глаза. Взъерошенный, мокрый, грязный, беспорядочный — в который раз за последние двое суток и всё из-за одной...              Затопило тошнотворным жаром. Так сильно и неконтролируемо, что он со всей силой ударил кулаками о камень, в котором держалась перепачканная бледно-красными разводами раковина. Начищенная эмаль под его руками треснула, разойдясь уродливой тёмной паутиной. Кожу на рёбрах ладоней опалило.              Его гнев был жгучим и красноречивым.              Он не знал, что злость действительно очень шла ему; что в такие моменты он был особенно независим, необуздан и красив. И что такого его в чужих угольно-чёрных глазах действительно хотелось ближе к себе.              Он испепелялся. Сгорал, рассыпался, беспомощно и мучительно.              И виной всему была Уэнсдей Аддамс.