Т-34. Свои и чужие

      Когда лейтенант Ивушкин закрывал глаза, он вспоминал прошлое. Один день в 1941 году. День, когда он сразился с противником на пределе своих физических и духовных сил, но все равно проиграл и попал в плен. Тот факт, что он с экипажем советского танка уничтожил много немецких захватчиков, Ивушкина не особо утешал. В плен и концлагерь он попал глупо, как ни крути. Сколько он уже тут сидит и пропускает, собственно, саму войну? Ивушкин постоянно чувствовал себя неприкаянным. Он не приносил своей стране никакой пользы в такое страшное военное время. Все его навыки и таланты пропадали насмарку. Бездействие сводило его с ума. Несколько раз он предпринимал отчаянные попытки сбежать, но его каждый раз ловили и возвращали обратно к этому бесполезному существованию. Дни, недели, месяцы и годы превратились для Ивушкина в одно смазанное серое пятно. Он загибался в этом концлагере. Он понимал, что враги и хотят видеть его сломленным, наслаждаются разрушениями его призрачных надежд на обретение свободы. Враги мучили Ивушкина, изводили его этой неопределенностью. День за днем длилась эта серая беспросветность. Его заставляли работать, его таскали на допросы и избивали, его возвращали в барак. Остальные заключенные тоже были будто сонные мухи. Ивушкин мог поклясться, что они тоже переживали из-за того, что не приносят пользы в этой войне. Из тыла они бы могли хоть как-то помогать фронту, но здесь они тратили время впустую. Это было невыносимо. Ивушкина передергивало каждый раз, когда он видел холеное чисто выбритое немецкое лицо. Ивушкин кипел от праведного гнева, когда видел немцев в свежей одежде, тогда как заключенные носили вонючие лохмотья.       "Тоже мне, высшая раса, - думал про себя Ивушкин, а вслух не произносил ни слова. - Ну ничего, справедливость еще восторжествует".       Его опять потащили на допрос. Взяли под локти и поволокли в особое помещение, оборудованное цепями и прочими пыточными приспособлениями. Который этот допрос уже по счету? Тридцатый? Пятидесятый? Сотый? Сколько можно его бить и спрашивать одно и то же? Неужели не ясно, что он никогда не сдастся и не выдаст своих? Они всерьез думали, что он им выложит информацию из своего досье? Потрясающая немецкая самоуверенность.       "Безнаказанность вскружила им головы, - постоянно думал Ивушкин, терпя издевательства. - Они от меня не отстанут из принципа".       - Имя и звание, - монотонно говорил немец, которому уже осточертел этот упрямый молчаливый русский пленный, а смазливая переводчица тихо произносила русские слова. - Назови свои имя и звание.       Ивушкин молчал, а внутри его сердца скапливалась густая концентрированная злоба. Немец схватил его за обросшие волосы и начал мотать в разные стороны как деревенскую бабу. Смазливая переводчица вздрогнула и отвернулась, но никуда не ушла.       "Она здесь такая же пленница как и я, - подумал Ивушкин. - Меня таскают на допросы, а ее таскают по всему лагерю как собачку, а она не имеет права не исполнять приказы немцев".       - Имя и звание, - повторял немец как заведенный, отрабатывая свои обязанности.       В какой-то момент Ивушкин хотел плюнуть на все и называть вымышленное имя и звание, просто ради злой шутки над этими болванами в свежей форме. Постиранной и выглаженной форме. Ивушкин застонал не столько от боли, сколько от тоски по нормальной одежде и еде. Кормили в лагере отвратительно. Ровно столько, чтобы заключенные оставались живы и могли работать.       - Имя и звание, - бубнил немец.       "Когда же ты заткнешься? - мысленно бушевал Ивушкин и задергался. - Вот пристал, проклятый!".       - На сегодня достаточно, - сказал немец и вышел из застенков чеканным шагом.       Другие немцы поволокли избитого Ивушкина обратно в барак к остальным заключенным. Ивушкин вздохнул с облегчением, но понимал, что это облегчение будет недолгим. Скоро его опять будут допрашивать и задавать один и тот же вопрос. Ивушкин лег на свое место в бараке и мгновенно провалился в глубокий сон. Его соседи по бараку зашептались.       - Выделывается, - пробормотал один заключенный. - Из-за его упрямства нас всех расстреляют, попомните мои слова.       Другие заключенные согласно закивали. У странного пленного никак не складывались отношения с коллективом. Он молчал не только в присутствии немцев. Ивушкин игнорировал вообще всех. Молча работал с хмурым видом, будто не понимая свое шаткое бесправное положение. Бежать пытался не он один, но его одного за несколько попыток побега не убили на месте, а почему-то пощадили. Это выглядело полным бредом.       - Далось им твое имя и звание, - пробормотал второй заключенный и сплюнул на грязный пол барака. - Что они возятся с тобой как с писанной торбой?       Ивушкин что-то простонал во сне и заключенные напряглись. Никто не знал, что у этого странного пленного было в голове. Он ни с кем не пытался подружиться, ни разу не бежал вместе с кем-то. Ивушкин отстранился ото всех и погрузился внутрь своих мыслей и воспоминаний. Это не помогало, а вредило ему. Вооруженные немцы зашли в барак и стали ходить по рядам, проверяя каждую мелочь. В щели между досками первого и второго яруса кроватей обнаружили плохо спрятанную заточку. Немцы начали бить заключенных и что-то кричать на своем языке, но никого не расстреляли. Проверяющие ушли, а заключенные стояли на прежних местах с бешено колотящимися сердцами. В концлагере ими был прожит еще один бессмысленный день.       В концлагере велась строгая документация. Периодически заключенных водили на медосмотр и фиксировали степень их физического и нервного истощения. По факту все было далеко не критично. Ни один заключенный не был дистрофиком. Избитыми были все, но отделывались или синяками, или, максимум, сломанными ребрами. Одеты они были в лагерные робы, которые редко стирали, но эти робы были довольно целыми, сшитыми из грубой плотной ткани. Лагерь не был санаторием, но и от цивилизации не отставал.       - Они к этому привыкли, - говорили немецкие сотрудники лагеря между собой, обсуждая заключенных. - Они и в своей стране постоянно работали, мало ели, жили в бараках и одевались в простую униформу. Для них ничего кардинально не изменилось.       - Теперь они слышат не русскую, а немецкую речь, - добавлял кто-то, - но да, в остальном они как были бесправными рабочими, так ими и остались. Какая разница, кто им приказывает, мы или коммунистическая партия?       Сотрудники лагеря коротали время за чтением немецких газет и книг по расологии. Часто разгорались жаркие дискуссии на эту тему. Если с цыганами и африканцами все было понятно, то далеко не все считали славян животными. Некоторые немцы высказывали предположение, что славянам просто исторически не повезло, что из них с трудом, но все же можно сделать нормальных полноценных людей. Привозили новые книги по расологии. Обсуждения продолжались.