Долженствование

Деревянные ступени эшафота едва слышно скрипели под ногами. Рене поднималась неспешно, даже вальяжно — словно совершала утренний променад, а вовсе не шагала навстречу своей смерти. Не обращая внимания на хмурящихся гвардейцев, расточала снисходительные улыбки всем собравшимся на площади. Она должна была запомниться, она должна была войти в историю — пусть даже столь сомнительным образом. В конце концов, о Герострате говорили и спустя долгие века. Нельзя было показывать свой страх — благо Рене притворство удавалось гораздо легче, чем ему. Год назад другой человек так же всходил на эшафот, и извечная идеальная осанка его, казалось, впервые нарушилась, когда он встал на колени и склонил голову… Воспоминания стягивали горло всë туже, затрудняя дыхание, и Рене начинало казаться, будто над ней уже совершается неблагородная казнь через повешение. Она была любовницей предателя Короны. Сначала — будущего предателя Короны, впоследствии — уже действительного. Хотя Людовик, вероятно, считал, что предателем Короны Лу сделался в тот самый миг, когда впервые пошатнул его уверенность в том, что всë на свете принадлежит одному ему. Королю-Солнцу, посланнику божьему и чуду королевы Анны. То Лу обходил его в охоте, то проигрывал ему в карты — но делал это с непозволительной гордостью и достоинством, то отбивал у него фавориток… Вернее, это в понимании короля женщин можно было отбивать, словно шары для игры в пэл-мэл. В действительности они сами охотно шли в объятия Лу — и тому, очевидно, было немало причин. Рене приложила немало усилий, чтобы занять место Луизы и получить вожделенный статус maîtresse en titre. Возвышенные речи короля об Авроре не туманили её разум — она не питала иллюзий насчёт его глубоких незыблемых чувств, осознавая, что какая-нибудь более хитрая и пронырливая придворная дама может с лëгкостью превратить Рене из самой влиятельной женщины государства в очередную бывшую любовницу. Любых претенденток на сердце — или, выражаясь прозаичнее, ложе — короля она устраняла прежде, чем они успевали распространить на него своë влияние. Изначально — с помощью невинной, но убедительной беседы, — однако Рене не исключала, что впоследствии возникнет необходимость прибегнуть к менее изящным способам. И всё же она пала перед чарами главного охотника. Рене не знала доподлинно, сколько было в стремлении Лу расположить её к себе настоящей привязанности, а сколько — потребности насолить королю и заполучить новый трофей. Тем не менее, он был столь прекрасен наружно, столь нежен и столь обезоруживающе искренен, что оправдание «я провожу с ним время, потому что необходимо следить за человеком, наверняка таящим обиду на короля» однажды стало казаться насквозь фальшивым. Под Людовика требовалось приспосабливаться, уподобляясь фонтанам, которые начинали свою работу лишь по его приказу. Никогда не противиться его желаниям, никогда не высказывать неугодных ему суждений и как можно чаще восторгаться его величием, силой, умом, храбростью и прочими мыслимыми и немыслимыми добродетелями. С Лу всë было совсем иначе — с ним Рене чувствовала себя свободной. Могла противоречить ему, могла говорить о том, что нравится ей, а что нет. И, невзирая на свойственную ему гордыню — чувствовала, что нужна не только в качестве хорошенькой вещицы, которой можно похвастать. Казалось ироничным, что негласный противник короля, столь несхожий с ним, являлся его тëзкой. Скрывались они не слишком тщательно, однако успешно — по счастью, Его Величество был чересчур увлечëн собой, чтобы заметить какую-либо перемену в своей фаворитке. Но что за дьявол дëрнул Лу ввязаться в заговор! После того, как он помог Гортензии бежать от мужа-тирана (или, выражаясь словами короля и доброй половины его подданных — похитил несчастную женщину из лона семьи), он был удалëн от двора. И, оказавшись по уши в долгах, связался с мятежниками, вынашивавшими поистине крамольные планы по устроению республики. Невзирая на прохладное отношение к королю, никаким революционером Лу, разумеется, не был — лишь прельстился обещаниями голландского золота. Рене, продолжавшая периодически навещать его, должна была незамедлительно поведать обо всëм Людовику — однако молчала, лишь безуспешно призывая любовника образумиться. Очевидно, конспирация у заговорщиков была ещё хуже, чем у их пары — очень скоро какой-то отставной мушкетëр раскрыл истинную природу таинственных собраний в латинской школе. Мятежники, а в их числе и Лу, были арестованы. Рене старалась употребить всю власть, что она имела над королëм, чтобы убедить его ограничиться хотя бы пожизненным заключением. Почти рискуя выдать себя, она напирала на значимость рода Роганов, на необычайную религиозность Лу (в действительности религиозность эта причудливым образом соседствовала с самыми нелепыми суевериями). Тщетно — король остался непреклонен. В день казни Рене всë-таки выдала себя — как ни стремилась она сохранять своë самообладание, от бдительного ока главы шпионской сети и по совместительству её бывшего покровителя не укрылась ни её дрожь, ни взгляды, исполненные боли и ужаса, которые она бросала в направлении эшафота, ни с трудом сдерживаемые слëзы. Вскорости у них с королëм состоялся серьëзный разговор. Скрепя сердце, стиснув зубы и почти ненавидя себя, Рене назвала их с Лу связь чудовищной ошибкой и поклялась, что положительно ничего не знала о его замыслах. Король милостиво простил её — вероятно, внутренне восхищаясь собственным великодушием. Рене выкорчевала из своего сердца это помешательство, подобно тому как садовник выкорчëвывает из земли сорняк. Во всяком случае, ей хотелось в это верить. И удвоила свою бдительность: раз статус фаворитки оставался единственным её достоянием — следовало охранять его неусыпно. Мадам де Монтеспан, пытавшаяся потеснить Рене, вынуждена была покинуть двор после распространения слухов о её заражении сифилисом. Нарочитая праведность и благочестивость мадам де Скаррон, новой гувернантки дофина, показалась Рене опасной — и та деликатно внушила королю мысль о том, что столь сухая и холодная женщина едва ли справится с воспитанием наследника престола. Однако Рене и вообразить не могла, что неудобной для неё фигурой сделается та, в чьей лояльности она не сомневалась ни на миг. Законная супруга. Мария Терезия, казалось, давно смирилась с тем, что король не питает к ней никаких чувств, — и к Рене, бывшей к тому же её фрейлиной, относилась исключительно тепло. С начала войны Рене должна была поддерживать захватнические намерения своего господина — однако держалась в рамках, не опускаясь до травли и без того измученной испанской королевы. И всë же это не помешало последней устраивать сцены, возмущаясь тем, как король выставляет свою фаворитку напоказ. Однажды она перешла черту, прибегнув к ультиматумам… и Рене решила обернуть всю эту суматоху с отравлениями себе на пользу. Как известно, прятать что-то лучше у всех на виду. Мило поворковать с королевой на праздновании в честь якобы чудесного выздоровления Его Величества, убедив её в своей искренней дружбе, не составило труда. Незаметно высыпать весьма кстати сохранившийся яд в горячий шоколад — тоже. Внутренне торжествуя, Рене тщательно разыгрывала ужас от известия о кончине королевы. Она была последней, кого Людовик мог бы заподозрить в убийстве постылой, но всë же привычной и удобной супруги… однако все карты спутал так не вовремя появившийся Александр. Рене не продумывала подобного исхода, и, словно напрочь позабыв все трюки, которым тот учил её, позорно рванула наутëк. Не прошло и десяти минут, как она оказалась схвачена и сопровождена в Бастилию — чтобы встретить свой бесславный конец. Возможно, ей следовало лучше подготовиться — отрепетировать свои реакции на различные повороты событий, заранее присмотреть кандидата на роль виновника. Возможно, ей следовало попробовать мирно ужиться с королевой. Возможно, ей вообще не следовало избирать якобы лëгкий путь фаворитки. Наверняка Рене знала лишь одно. Её преступление должно было сохраниться в веках. «Память о вас будет полностью стëрта», — гневные слова Людовика, обращëнные к Лу, разжигали в ней возмущение. Что ж, она будет другой. Она отыграется за них обоих. «Я жалею лишь об одном — что яд достался не вам, мой король», — вот каковы были последние слова Рене, сопровождëнные широкой и, кажется, искренней улыбкой.