Долженствование

«Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу», — набатом стучит в голове. Они наедине, Лу так близко — а в душе вместо ожидаемого трепета и волнения плещется ярость. Подозрительные детали складываются воедино, точно фрагменты мозаики. Все обстоятельства, что по отдельности казались случайностью, ничего не значащей мелочью, в совокупности образуют неутешительную картину. С его подачи Жюль покинул свой пост в ту роковую ночь. Его собаки постоянно теряли след. Громкое появление гвардии не спугнуло похитителей, а предупредило. И эта его вечная привычка прятать руки… Только ради чего всë это? Неужели ради этой фанатичной, больной «любви»? Насколько нужно было отчаяться, чтобы от украшений и стихов дойти до заговора? Лу и вправду рассчитывал приобрести на эти деньги такие подарки, которые помогли бы завоевать благосклонность Франсуазы и заставить её забыть о короле? Он обманывал всю Францию. Он обманывал её, Рене. Только отчего второе тяготит больше? Лу всегда казался таким прямым, таким искренним. Рене могла бы заподозрить кого угодно, только не его. Выходит, эта простота и бесхитростность была уловкой? Его маска настолько искусно имитировала отсутствие маски?.. Но это всё внутри. Это внутри с ужасающей скоростью мелькают мысли в голове и душит за горло гнев. Снаружи Рене невозмутима, как скала. Не выдавая себя ни единым жестом, ни единой интонацией, она как ни в чëм не бывало обсуждает с Лу новые меры по обеспечению безопасности дофина. Она должна сообщить обо всëм королю. Прямо сейчас отправиться к нему и изложить свои догадки. Только мозг рисует череду образов: как упадëт с плеч эта голова, как потухнут эти глаза, как неуклюже рухнет на землю это тело… Поневоле вспоминается дядюшка — да, списать всё на ассоциации с родным человеком проще и понятнее. Маска Рене идёт трещинами: руки дрожат, дыхание сбивается, глаза бегают по сторонам, словно желая зацепиться хоть за что-нибудь, что стëрло бы из воображения эти пугающие картины. Торопливо простившись, Рене удаляется, пока Лу не успел заметить её состояние. Как умудряется он вызывать в ней столько чувств разом? Негодование — из-за его злодеяния. Тревога — за его судьбу. Такая лишняя, такое ненужная радость — оттого, что он, чëрт его дери, просто есть на этом свете. Нет. Рене не допустит его казни. Пусть он не тот, кем она его считала, пусть его вовсе не за что любить. Но он будет жить — и каждым своим вздохом будет напоминать Рене о её поражении. Собственному сердцу она проиграла. Пойти на государственную измену в попытках добиться внимания той, кто и в грош тебя не ставит. Отвести от дерзкого преступника карающий меч правосудия. Что из этого безрассуднее? Что подлее? Рене решается подставить Шарля — в конце концов, он более чем заслуживает суровой кары за своë бесчестие, однако законными путями этого не добиться. Жюль, которого она привлекла себе в помощь, ужасается поступкам Лу — и когда он спрашивает, останется ли тот безнаказанным, Рене с отрепетированным безразличием отвечает, что его наказание не обязано быть публичным. Она забывает уточнить, что наказывать Лу будет разве что совесть. Если она, конечно, у него наличествует. Когда на маскараде объявляют белый танец, Рене приглашает рыжего сатира. От кого скроешься ты под своей маской? Точно не от меня. Кого обманешь ты ею? Точно не меня. Она просто потренируется, просто убедится, что спокойно на него реагирует. Какое нелепое оправдание, — только почему мозг всякий раз охотно заглатывает его, словно голодная рыба — наживку? Лу кружит Рене, и та ощущает тепло его ладони даже сквозь ткань платья — и зачем-то думает, что это тепло могло бы обернуться могильным холодом. Мыслями он явно не с ней: вытягивает шею, кого-то высматривает — ясное дело, кого… Рене внутренне закипает. Она приближается вплотную к Лу — для этого даже не требуется вставать на цыпочки, раньше она даже не замечала, что их разница в росте столь невелика. И произносит: — Я всë знаю. Вот она — коронная фраза любого шпиона. Сколько же раз она помогала выводить людей на чистую воду… Только сейчас это — отнюдь не блеф. Лу также подаëтся навстречу — так, что их маски на миг соприкасаются с глухим стуком, и это будто бы почти похоже на поцелуй… не должна Рене думать о подобном. — Никто не может знать всего, — значительно изрекает он. — Какая глубокая философская мысль! — Рене добавляет в свой тон как можно больше яда. — Если бы только вы были столь же умны в ту ночь, когда додумались отдать мне в руки клочок от собственной одежды! Она не видит лица Лу, однако готова поклясться, что оно побледнело. И всë же тот выпаливает: — Любовь лишает человека разума. «Неужели он доверяет тебе?» — сладко нашëптывает подсознание. — Вы не сможете понять, каково это — когда ты готов пойти на любое бесчинство во имя предмета своих чувств. Рене горько усмехается. В самом деле, откуда ей о таком знать.