Четыре свечи и закатная кошка

      Его Высокопреосвященство кардинал Сильвестр обмакнул перо в чернильницу, стряхнул каплю и замер, бестолково глядя на пустой лист. Всегда обдумывавший наперёд, что должно быть написано, будь то заметка на память, записка секретарю или послание государственной важности, он не привык киснуть над бумагой, словно нерадивый унар, и теперь был раздражён. Слова не шли. Нет, он прекрасно знал, что должно получиться, не составляли трудности и привычные сухие формулировки, и всё же... Сильвестр отбросил перо и воззрился на лист с такой ненавистью, что тому следовало бы незамедлительно сгореть со стыда, однако бессовестный кусок бумаги даже не шелохнулся. Впрочем, соблаговоли он исполнить желание кардинала, это ничего бы не изменило: пришлось бы брать новый и всё равно писать. Озлившись на себя, Сильвестр снова взялся за перо. Одно радовало: что бы ни творилось на душе, почерк оставался неизменно твёрдым.       «...ввиду отсутствия каких-либо сведений о судьбе герцога Алвы на протяжении восьми месяцев...»       На самом деле было бы достаточно и двух. Синеглазый мерзавец неизменно оказывался там, где был нужен, и не появился именно тогда, когда был нужнее всего. Мир сходил с ума и трещал по швам, и едва ли во всех Золотых Землях отыскалось бы место, где это было не заметно. Сколько-то ушло бы на дорогу, хотя обгонять время, словно ему и впрямь подвластны ветра, Рокэ тоже не привыкать. Но даже не творя очередное невозможное, за месяц можно добраться до Олларии с любого конца материка. Месяц, второй для верности и ещё шесть на самообман и отрицание очевидного. Тянуть дольше было уже никак нельзя.       «...полагаю правильным признать его пропавшим без вести...»       Здесь рука едва не дрогнула. Сколько раз он почти кричал на Рокэ, что он доиграется и свернёт наконец свою драгоценную шею, сколько раз, проклиная всё и вся, ждал вестей с очередной войны, будучи почти уверен, что вести будут дурными, но, кажется, никогда по-настоящему не верил, что однажды это случится.       «...и утвердить в правах наследника маркиза Рамиро Алвасете...»       Маркизу Рамиро Алвасете не было и месяца. Судьба снова, как и четыреста лет назад, посмеялась, сперва едва не прервав род Алва, а затем милостиво подарив миру нового герцога. Скажи ему кто-нибудь год назад, что Рокэ обзаведётся женой и сыном, Сильвестр счёл бы это несмешной шуткой. А вот же, Рамиро. Ещё не умеющий даже самостоятельно держать головку, но уже обжигающий синим отцовским взглядом, слишком серьёзным для младенца.       Рамиро... Сильвестр бы не удивился, если бы назвать сына в честь столь неоднозначных предков решил Рокэ, но тот вряд ли успел узнать даже о своём грядущем отцовстве. Имя малышу дала мать. Что сподвигло её? Рамиро-Предатель, Рамиро-Вешатель, кем станет третий? От этих мыслей не отделается никто, и расти с подобным наследством будет непросто, хотя и не сложнее, чем пришлось когда-то Рамиро Второму. Разумеется, юный герцог справится: не верить в сына Рокэ было просто нельзя. Но чего ради? Угаданная без слов воля отца? Предвидение?       Или попросту не только Рокэ способен по достоинству оценить издевательскую ухмылку судьбы. Право, финал этого Круга, и без того более всего напоминавший жестокий фарс, то и дело начинал перекликаться с событиями Круга прошлого, в чём-то повторяя их с насмешливой точностью, в чём-то выворачивая наизнанку. И с этой точки зрения имя Рамиро подходило синеглазому малышу как ни одно другое.       Со святой Октавией нынешнюю герцогиню Алва роднило разве что происхождение, но всем возможным девочкам в окошках Рокэ предпочёл её, и Сильвестра это не удивляло. Он сам венчал их. В Нохе, посреди превращённой в гнездо ызаргов столицы, имея в свидетелях низложенную королеву и эсператиста. Никто из них не подозревал, что может ждать их дальше, но тогда Рокэ, казалось, намеревался жить. Да и что им было не жить? Пусть всех их спасало лишь заступничество Левия, это уже было куда больше того, чем они располагали прежде. Лучше положения как узников Багерлее, которых ждёт безмерно справедливый суд, так и подневольной «свидетельницы обвинения», а проще говоря, пленницы, из которой надеются извлечь пользу. Сделай будущая герцогиня то, что от неё требовали, и, вероятно, была бы оставлена в покое, но, связанная с Рокэ лишь недолгим знакомством, она предпочла бросить на кон всё и сумела разыграть ту единственную карту, что вела не к смерти, а к призрачному шансу на жизнь. Да, они с Рокэ определённо стоили друг друга.       В памяти как наяву вставал высокий зал, свет, бьющий сквозь витражи, раздувающиеся от собственной важности судейские в нелепых халатах, одинокая фигура за кафедрой. И Рокэ, при её появлении неуловимо переменившийся даже не в лице — Сильвестру не было нужды оборачиваться к маршалу, чтобы быть уверенным в неизменности его привычной равнодушно-скучающей маски — в чём-то более глубинном, потайном, обычно скрытом даже от кардинала. Сбивчивая речь, очередная нелепая ложь, мысль о том, что стоило бы посчитать, сколько самозваных своих шпионов он сегодня обнаружил... И вдруг яростное, злое: «Так велел мне сказать Альдо Ракан!»       Его Высокопреосвященство прикрыл глаза. Он не находил слов утешения, но жене они были нужны не больше, чем обычно мужу. Герцог за соболезнования мог и убить, герцогиня ограничивалась сдержанным напоминанием, что мёртвым Рокэ не видели. Можно было бы счесть это надеждой, только женщина не ждала; Сильвестр уже некоторое время ловил себя на этой мысли, а сегодня получил подтверждение. Он не смел заговорить с ней о Рокэ, но раз уж решился не надеяться, первой об этом должна была узнать она. Герцогиня спокойно выслушала его доводы и, когда он пытался выдавить из себя что-то ещё, оборвала тихим: «Вы совершенно правы, Ваше Высокопреосвященство. Действуйте». Молча покачала головой, поймав его сочувственный взгляд, и удалилась, оставив кардинала с острой потребностью убить если не Леворукого, то хотя бы какого-нибудь придворного ызарга.       Бумага послушно покрылась чередой безупречно ровных строк, бумаге не было дела до того, вмещают ли они жизнь или смерть. Привычным движением рассыпан песок: вот и всё. Завтра страшное послание ляжет на стол короля, и вряд ли у него найдётся, что возразить. Завтра о многом придётся ещё подумать, завтрашнего дня ожидала внушительная стопка бумаг на кардинальском столе, а Талиг теряет не только герцога, но и Первого маршала. Впрочем, этим займётся Ноймаринен: дела армии должны оставаться в армии. У кардинала заботы иные, но всё — завтра.       Его Высокопреосвященство прошёл к резному секретеру и извлёк из ящика бутылку вина. Возможно, стоило бы раздобыть «чёрной крови», но кардиналу показалось, что среди всеобщего безумия впору пить только «проклятую». На этикетке красовалось число «363» — вино было на год младше Рокэ. Если где-то осталась ещё нераспитая сестра этого экземпляра, через год они с Алвой станут ровесниками... Пить не хотелось, хотелось запустить бутылкой в каминную полку или кованую решётку под ней, звоном разбить тишину, винной кровью заливая ковёр... Сильвестр аккуратно перенёс вино на столик у камина.       Свечи тоже искать не пришлось: чаще работая ночами, нежели позволяя себе спать, кардинал привык держать их под рукой. Последними на столе оказались два бокала. Прахом пошли надежды, что Рокэ вспомнит старый обычай, провожая тебя в Закат, ты сам подарил его смерти воплощение на бумаге, так иди до конца.       Багровая жидкость заплескалась в бокалах; Его Высокопреосвященство поднял один. На гранях хрусталя билось закатное пламя, расплывались, теряя резкость, огоньки свечей. Рука всё же подрагивала, а сердце неприятно тянуло. Засбоив прошлой весной, оно вдруг снова вернулось к верной службе, перенеся и мятеж, и Ракана, и то, что было после, но теперь, пожалуй, не будет удивительным, если поутру секретарь обнаружит труп. Что ж, что мог, он сделал. А по-другому всё равно нельзя.       Тихо запел хрусталь от удара. Сильвестр пил, а в голове было пусто, как в варастийской степи. Слов для последнего напутствия Рокэ не было, только ненависть к судьбе, только боль за рёбрами, только глухое отчаяние. Происходящее казалось нереальным, но если это лишь кошмар, то он затянулся. Или так пылает твой личный Закат, в который ты всё же отправился прошлым летом? Квентин Дорак давно не верил ни в Создателя, ни в Леворукого, но сейчас не удивился бы обоим. Даже был бы рад: появилось бы с кого спросить. Только никто не приходил. В камине шуршало пламя; треснуло полено, выпустив вверх сноп искр. Кончилось вино. Отставив опустевший бокал, Его Высокопреосвященство потянулся ко второму.       Свечи заплясали сильнее, будто от сквозняка, но воздух оставался недвижим и душен. Камин словно расширился, давая свободу взметнувшемуся как от хорошей порции хвороста огню. Пальцы сжали пустоту: бокал оказался дальше и левее. Горло стиснула чья-то рука, в сердце вогнали стилет, и всё расплылось. Из рыжего марева проступила усатая пёстрая морда. Сильвестр осоловело смотрел на раззявленную в беззвучном мяве клыкастую пасть, не сразу заметив изящную руку с многочисленными перстнями, покоящуюся на макушке твари. Выше в тёмном ореоле белело лицо. Кажется, эсператисты не были правы, когда описывали Леворукого блондином.       — Какая прелесть, — сквозь комариный писк в ушах пробился знакомый голос, — так я помешал поминкам? Мне даже стыдно. И кого вы?..       Его Высокопреосвященство каким-то чудом сумел протолкнуть в лёгкие немного воздуха и сдавленно выдохнул, поднимая глаза на пришельца:       — Вас. Кошки...       Мир покачнулся, и свет начал меркнуть. Звон в ушах сменился грохотом, но слышать Сильвестр ещё мог.       — Кошки как раз здесь, — голос Рокэ посерьёзнел, очевидно, маршал оценил обстановку. — Держите-ка!       В грудь ткнулось что-то мягкое, пальцы сжали густой тёплый мех, и свет окончательно померк.

***

      Сквозь смеженные веки пробивалось ласковое солнце. В голове была пустота и тишь; дышалось тяжелее обычного, но сердце не ощущалось, как, впрочем, и всё тело. Шевелиться не хотелось, только лежать — или плыть? — наслаждаясь теплом и столь долгожданным покоем. Если смерть такова, Сильвестр рад ей. Раствориться в безмятежности, облаком лететь над миром, прочь от всех забот и волнений, подчиняясь лишь ветру, видя лишь солнце. Безмерная усталость давит на грудь, но скоро она оставит тебя, прольётся дождём, унося за собой и боль, и память...       На груди что-то завозилось, и Сильвестр всё же открыл глаза. Вокруг был не облачный пух и не Рассвет; всего лишь комната, и даже знакомая. Над кардиналом был полог его собственной кровати, из окна глядело низкое солнце, а на груди устроилась кошка, размерами и кисточками на ушах более напоминающая маленькую рысь. Тёмно-пёстрая, как сполохи огня во тьме, и с роскошнейшей длинной шерстью.       — Значит, Закат? — пробормотал Сильвестр.       Кошка даже ухом не повела, зато ответ пришёл откуда-то сверху:       — Нет, это вполне себе рассвет. Доброе утро, Ваше Высокопреосвященство.       — Если это Рассвет, то здесь не должно быть вас, — отрезал Сильвестр и только после этого осмелился поднять глаза на говорившего.       Он не ошибся. Действительно, Рокэ. Самый настоящий, от иссиня-чёрных волос и до кончиков унизанных перстнями пальцев. Сидел в кресле у его постели и, очевидно, прежде чем отвлечься, просматривал какие-то бумаги — приглядевшись, Сильвестр признал в них свои.       — И тем не менее, — усмехнулся оплаканный маршал, откладывая утащенные с кардинальского стола донесения. — Но если желаете точности, то рассвет был около часа назад.       — Я спрашивал не о времени, а о месте, — буркнул Сильвестр. Впрочем, злиться он был не в силах: слишком рад встрече. А что до подначек, так ведь это Алва. Если бы Ворона не захотелось убить после первой же пары фраз, впору было бы усомниться в его подлинности.       — А это лучше знать вам, — невозмутимо ответствовал Рокэ. — Я лишь вижу, что это не ваша резиденция — я имею в виду ту, что в Олларии, — хотя вы со всей очевидностью сейчас располагаетесь здесь.       — Рокэ, я в состоянии узнать свою спальню.       Сильвестр был не против хоть вечность пререкаться с вновь обретённым другом, только прежде всё же хотелось убедиться, что это посмертие, и спешить больше некуда. Однако Рокэ, по своему обыкновению, именно это-то сообщать и не собирался. Напротив, он с издевательским недоумением приподнял бровь и поинтересовался:       — Тогда зачем спрашиваете, Ваше Высокопреосвященство?       Если бы не закатная тварь, дремлющая на груди, Сильвестр не отказал бы себе в удовольствии запустить в герцога подушкой. Рассчитывать на то, что снаряд достигнет цели, разумеется, не приходилось, но удовлетворение принесла бы и сама попытка. Но кардинал только тяжело вздохнул и пояснил:       — Затем, что в моей спальне не было бы ни вас, ни этой кошки, зато был бы врач и наверняка Агний. После прошлого сердечного приступа его было не прогнать. И какой я должен сделать вывод?       — Что я смог убедить вашего Агния, что во врачебной помощи вы не нуждаетесь, — Алва фыркнул, вдруг потеряв своё обычное высокомерие, словно бы став немного ближе. Насмешливого Рокэ Сильвестр видел множество раз, по-настоящему весёлого — кажется, никогда. До сих пор.       — Это, конечно, было непросто, — развёл руками маршал, — но, как видите, я сумел и это.       — То есть, вы утверждаете, что я жив, — заключил Сильвестр. — Но что тогда здесь делаете вы и она?       — Она? — Рокэ с интересом воззрился на кошку. — Спит, кажется.       — Рокэ!..       — Я не знаю, откуда она взялась, — Алва пожал плечами и запустил пальцы в густую шерсть. Тварь потянулась. — Наверное, ей так захотелось.       Несколько мгновений Сильвестр завороженно следил за тем, как нежданная гостья, проснувшись, занимается утренним туалетом, потом вновь поднял глаза на Рокэ.       — А вы?       — Я?       Рокэ тоже обернулся.       — Не знаю, — ответил он неожиданно серьёзно. — Я, признаться, ни кошки не помню.       Сильвестр попытался устроиться поудобнее, но сдавленно охнул — потревоженная кошка наконец-то вскочила на лапы и оказалась ещё тяжелее. Всласть потоптавшись по груди мужчины, она всё же перебралась в ноги, дав возможность сесть. Теперь дышалось легко, и сердце по-прежнему не ощущалось. Неужели в самом деле обошлось?       — Рассказывайте, Рокэ. Пожалуйста.       — Рассказывать особо нечего, Ваше Высокопреосвященство, — хмыкнул Алва, откидываясь на спинку кресла. — Я обнаружил вас не в лучшем состоянии, однако оно не принесло нежелательных последствий. Вы сначала были в обмороке, потом спали в обнимку с этой дамой. Я не счёл нужным вас будить и даже убедил в этом Агния. Он тоже не понимает, откуда я мог взяться, но вопросов не задаёт. Впрочем, я бы и не ответил. Я помню лето и Варасту, и больше ничего, а сейчас уже зима.       — Вас не было восемь месяцев, — пробормотал Сильвестр. Интересно, он сумеет всё же поверить в происходящее, если увидит Агния?       — Я понял. Скажите мне, Ваше Высокопреосвященство, — Рокэ перевёл взгляд на окно, словно вопрос был исключительно праздный, но Сильвестр вдруг подумал, что это только видимость, — кто такой маркиз Рамиро Алвасете?       Ну разумеется! Если Алва обшарил рабочий стол, эта бумага должна была попасться ему едва ли не первой.       — Ваш сын, Рокэ. Ему почти месяц.       Маршал долго молчал, наблюдая за чем-то за окном. Сильвестр тоже молчал, глядя на изящный профиль кэналлийца. Ему всё ещё не верилось.       — Как моя жена? — наконец произнёс Алва, не оборачиваясь. Голос прозвучал чуть хрипло, он был взволнован куда больше, чем хотел показать, в этом сомневаться не приходилось.       — В порядке.       И снова молчание. Рокэ сидел близко, если протянуть ладонь, можно коснуться его руки, и Сильвестру ужасно хотелось это сделать. Хотя окончательно сомнения развеет, вероятно, только время.       Вздохнула снова задремавшая кошка, и Рокэ отмер. Повернулся к кардиналу и решительно объявил:       — Вы, на мой взгляд, в порядке, Ваше Высокопреосвященство. Отдых вам, конечно, не повредит, так что дела на вашем месте я бы отложил хотя бы до завтра. Но в сиделке вы не нуждаетесь, поэтому караулить вас я не буду, зайду позже.       Алва поднялся, и с губ Сильвестра всё же сорвалось:       — Постойте.       Глупо и жалко. С ним действительно незачем сидеть, а у Рокэ есть жена, ему надо идти...       Рокэ перехватил его взгляд, опустился на край кровати и вдруг сильно сжал его руку. Сильвестр ухватился за неё, чувствуя, как заходится сердце.       — Похоже, я в самом деле вернулся, уж не знаю, откуда, — тихо и серьёзно сказал Рокэ. — Так что я ещё зайду. Обязательно.       Сильвестр кивнул, заставляя себя разжать пальцы. Алва снова встал.       — Погодите, — опомнился кардинал, — а с кошкой-то мне что делать?       Лицо Рокэ вновь стало насмешливым. Он внимательно оглядел закатную тварь и заключил:       — Мне кажется, она сама решит, что ей делать. Но если не уйдёт своей дорогой, можете предложить ей молока.