Ведьма и Вампир

      Я выставила на серебряный поднос аккуратные чашечки, заварник и пиалу с медом, чувствуя, как приятно пахнут собранные травы, обданные кипятком. На улицу уже давно опустились сумерки, а солнце, попрощавшись последними лучами, уступило место осенней луне. Особняк был пропитан теплом из растопленных печей, приятно потрескивали поленья и скрипели половицы — уже почти все слуги спали, кроме запозднившейся, ради помощи мне, Данки. Девушка скоро поставила на поднос свежие кусочки вишневого пирога, и отступила, немного нервно улыбнувшись.       Было видно, что внезапное появление ещё одной хозяйки изрядно её насторожило — ранее будучи в подчинении отвратительной по характеру молодой особы, девушке частенько доставалось за просто так. Неправильно подала поднос, неправильно поклонилась гостям, слишком долго стояла с хозяевами в комнате, посмела поднять взгляд на господина и все каралось, каралось и каралось.       Красавица внешне, но абсолютно прогнившая внутри, Лизаветта — молодая жена немолодого, и до неприличия богатого землевладельца, с которым у отца были лишь рабочие связи — росла в нашем городке и была чуть старше меня самой. Золотистые косы, что на солнце словно переливались горячим золотом, всегда были предметом ее гордости и хвастовства.       Когда матушка выгнала Настю из дома, мне шел всего девятый год. Сестра, которую любила до безумия, и с которой проводила каждую минуту счастливого дня, исчезла одним холодным весенним утром, вместе с грандиозным скандалом и громким хлопком двери. Как сейчас помню то, как сорвалась за ней, прямо по широкой лестнице, еще толком не проснувшись, растрепанная и босяком. Я не помню собственных слез или окликов сестры, не запомнилась и стальная хватка матери, от которой на руке остался синяк, как и полыхающая от пощечины щека — отец, услышавший мои крики и проклёны в сторону матери, не успел лишь на несколько мгновений. Все это почти стерлось из памяти, похороненное в огромной, возникшей внезапно, яме пустоты.       Дни тогда быстро смешались между собой, я «очнулась» только тогда, когда весна вступила в свои права полностью. Было тепло и матушка чуть ли не насильно выталкивала меня на улицу или брала с собой, посещая дорогих гостей, заставляя общаться с другими детьми (и, конечно же, подыскивая удачную партию). В одно из таких путешествий меня и познакомили с Лизаветтой, пророча большую и крепкую дружбу.       Ветта задирала нос, называла меня «замухрышкой» и «книжным червем», но брала за руку и упорно тащила в толпу одногодок, приговаривая, что «папенька наказал с тобой подружиться». Я закатывала глаза, ловила косой и многозначительный взгляд матери и полный хлипкой надежды взгляд отца, что чувствовал свою вину в происходящем. Потому с Лизаветтой я была знакома очень хорошо и знала, что гнилее человека во всей Трансильвании сложно будет найти.       Когда мы стали постарше она жестоко разбивала сердца местным юношам, играясь с ними как хотела, зачастую используя пылкую юношескую влюбленность в своих целях, некоторых, особо настырных, проверяя на прочность — этих бедняг она посылала за дикими розами, растущими за лесом, неподалеку от разваленной старой мельницы. И все было бы ничего, если бы эта земля не была проклята и не принадлежала Дракуле. Молодые глупцы шли туда, по жесткому мановению тонкой руки Ветты, и не возвращались — кто по своей глупости (лес был полон диких животных и волков), а кто нарвавшись на истинного Графа и владельца куда больше обозначенных земель. Но окончательно рассорились мы не так давно, всего пару лет назад.       Тогда, уже будучи обрученной с мистером Штенмайером, Лизаветта стала отвечать на знаки внимания Николя, который был одним из немногих, кто тогда вернулся из злополучного леса. Однако, девушке было того мало и она требовала пойти юношу дальше и принести яблоко, что росло совсем рядом с древним замком. Николя, ослепленный любовью и безрассудством, всего двадцать четыре года от роду, взял с собой оружие (в том числе и против вампиров) и выдвинулся в путь. За ним, в попытке остановить, ушел и мой друг, его младший брат, Виктор.       Не вернулся никто.       Лишь спустя время, одна их жен Дракулы швырнула центральную площадь то, что осталось от их тел. Не один зверь не мог такое сотворить. Ни один кроме вампира.       Или человека.       Лизаветта была настоящим злом и той самой проклятой ведьмой, что отравляла человеческие жизни. Настя никогда такой не была. А вот Ветта — да. Она даже не пришла на похороны, что состоялись в тот же день, что и её громкая и золотая свадьба. Тогда несправедливо и неправильно светило солнце, а я, прощаясь с другом, что еще когда-то в детстве наивно пообещал на мне жениться, под звонкий колокольный звон, оставиляя у него в гробу подаренное когда-то колечко.       Чуть позде, жизнь свела меня с Веттой снова, но теперь в её роли хозяйки поместья Штенмайер. Отец, сильно сдавший за последние пятнадцать лет, явно так и не отошедший от потери дочери (она не была потеряна, я верила, что с ней все в порядке, просто ее не было дома, с нами), съедающий себя мыслями сильнее, чем неизвестная хворь, покосившая пол ближайшей деревни и зацепившей его самого (тогда он, в разгар самой болезни, ездил в деревню и привозил ее жителям лекарства и еду), стремительно отходил от дел, которые пришлось перехватить мне.       Наша семья столетиями отвечала за людей, живущих здесь, и я не могла отвернуться от них, засучив рукава и приступив к более детальному изучению отцовских записей и бумаг. Если в чем и была хороша наша матушка, так это в превращении детей и близких в оловянных солдатиков — идеальная осанка, идеальная улыбка, поднятый подбородок и нечитаемая маска на лице… и лишь глаза, горящие жизнью и мечтами, переданными отцом.       Папа, все ещё не желающий признавать свои слабости, все же был вынужден отступить под моим опором. Я видела, как ему становится хуже, видела, как все чаще он тяжело опирается на трость, и знала, что ему нужен покой и забота — управление поместьем подходило как нельзя лучше, потому я передала его в руки Хельги (нашей гувернантки и экононмки), сама перебравшись в главный, отцовский кабинет, что потихоньку стал моим. Папенька же организовал себе рабочее место в смежной, с его спальней, комнате, которая имела большие окна, выходящие на внутренний двор, и заставленную всеми возможными книгами и картами звездного неба. Сергий Вангели становился словно ребенок, когда брал в руки телескоп.       В один из таких дней, уже по-осеннему прохладных, я навестила семью Штенмейер по чисто рабочему вопросу — господин Штенмейер отвечал за перевозки продовольствия и зерна, и они отчего-то задерживались в пути, хотя должны били прибыть еще в середине сентября. Тогда-то я и познакомилась с Данкой впервые.             Очаровательная девчушка, лет семнадцати, с черными волосами и острым носиком, покрытым веснушками. Глаза её были как мои, но только темнее и глубже, и я даже потерялась, когда впервые на не' посмотрела. Она робко улыбнулась на мою улыбку и протянутую руку (за несколько лет управлениями землями, я быстро сообразила, что наглые мужчины понимают лишь силу, даже если и принимают ее снисходительно, сально пошучивая про смешную и наивную меня, пока я выжимала из них деньги и заключая контакты, мило хлопая глазками, но принципиально пожимая им руку — как равным).       Я обсуждала с Хенрихом все интересующие меня вопросы, когда в комнату выплыла (словно дорогой корвет, который мы увидели с отцом, однажды побывав в порту северного моря) Лизаветта, в новеньком дорогом платье. Она фальшиво и ядовито улыбнулась мне и окатила ледяным взглядом Данку, заставив бедную девушку, стоявшую с нами в кабинете на случай если что-то могло понадобиться её хозяину — по типу перьев или новой чернильницы — вздрогнуть и потупить взгляд ещё сильнее. Во мне тут же, далеким детским воспоминанием, проснулось желание повторить за девчушкой, становясь как можно меньше и незаметнее в присутствии златовласой красавицы, но я тут же отмахнулась от этой мысли, вспоминая, что сейчас именно я сижу в кресле, как партнер, равная её мужу. Там, где Ветте, при всем её желании, никогда не оказаться по статусу — пускай Хенрих Штенмейер и любил свою молодую жену искренне, в свои сорок пять он был воспитан как глава рода и отец семейства, и видно это было невооруженным взглядом. Лизаветта не только уважала мужа, но и побаивалась, осознавая, что здесь её игры не пройдут, потому я расслабленно откинулась в кресле, и мягко улыбнулась девушке, про себя удовлетворенно замечая, как на секунду перекосило и Ветту, осознавшую все происходящее. Но, надо отдать должное, она не растерялась и быстро вернула идеальную маску на лицо, подойдя к мужу и целомудренно клюнув его в щеку. Она положила ему на плечо руку с дорогим кольцом, очевидно указывая и на свой статус в этих стенах, и мило улыбнулась, щебеча медовым голосом.       — Дорогой, мне нужна Данка. Хочу отправиться к родителям на обед. Позволишь?       Герр Штенмейер пьяно, как и всегда в её присутствии улыбнулся и, аккуратно взяв ладошку жены, уважительно поцеловал кончики тоненьких пальцев.       — Конечно, милая. Передавай маменьке с папенькой мое приветствие и пожелание долгих лет. Возьми экипаж, но не засиживайся до поздна.       — Спасибо тебе, — улыбнулась Ветта и, попрощавшись со мной кивком и леденящим взглядом, жестом позвала за собой побледневшую Данку. Девушка успела сделать книксен и быстро отправилась вслед за хозяйкой, аккуратно притворив за собой дверь. За сим мы наблюдали молча, пока я не вздохнула, и обернулась в мужчине со словами:       — Бедная девчушка, она показалась мне хорошенькой. Кажется Лизаветта её не сильно жалует.       Штенмейер потер усы и кивнул головой.       — Да, так и есть. Лиззи вообще мало кто нравится, сами знаете её непокорный нрав, — я лишь поджала губы и неопределенно покачала головой. То, что Хенрих называл «непокорным нравом» я называла просто отвратительным характером самовлюбленной Ветты. — А хотите, я отдам её вам?       — Кого? — вопрос графа прозвучал настолько внезапно, что я, погруженная в свои мысли, даже на секунду успела испугаться, представляя, как герр Штенмейер передает мне свою женушку на попечение. Упаси Господь. Видимо, по лицу поняв, о чем я подумала, мужчина засмеялся.       — Данку, — успокоил он меня, поглядывая сверкающими зелеными глазами. Я, по старой привычке, наивно обрадовалась хорошей новости, но тут же дала младшей себе оплеуху, и, заинтересованно прищурившись, склонилась в хозяину дома чуть ближе. Спасти девчушку хотелось сильно, до того она запала мне в душу, но подписывать неизвестно что тому еще бумажному воротиле (о его хитрих махинациях папенька, во время наших уроках, вещал очень долго и внушительно) в ущерб себе я не собиралась.       — И какова цена вопроса?       Герр Штенмейер все-таки громогласно захохотал и пригубил из бокала крепкого алкоголя, привычным мальчишечьим закрутив усы.       — Ваш танец, — произнес он и, взглянув на мое ни на капли не изменившееся лицо, которое я очень старалась держать таким, все-таки пояснил, подняв руки верх. — На предстоящем зимнем балу. Подарите танец и сегодня Данка, при вашем согласии, уже будет у вас в поместье.       — Зачем вам это? — подозрительно спросила я, примерно понимая, куда ведет этот чертяка. Глаза его заблестели пуще прежнего.       — Моя милая Лиззи так прелестно выводит на ревность. Но как она прекрасна в негодовании… очаровательная и страстна ваша юность…       Я вздохнула, прикидывая, насколько большими неприятностями в будущем от Ветты мне это обернется и приняла решение. Все-таки спасение несчастной Данки стоит всех мелких и не очень пакостей от зазнавшейся самовлюбленной девицы.       — Тогда по рукам, герр Штенмейер… Я дарю вам танец, незабываемые эмоции вашей возлюбленной, а мы позволяете Данке жить в нашем поместье и снижаете процент с зимней поставки.       Лицо мужчины вытянулось в удивлении, но я упёрто смотрела ему в глаза, готовая стоять на своем, и он быстро сдался со смешком задорно хлопнув ладонью по столу.       — А вы вся в отца, Анна. По рукам!

***

      Посмотрев в лицо Данки сейчас, я мягко улыбнулась и, сделав к ней шаг, аккуратно коснулась рукой её предплечья, словно стараясь поделиться теплом. Девушка посмотрела на меня и рвано выдохнула, комкая передник платья       — Не беспокойся, — тихо, но уверенно, произнесла я. — Ты все сделала правильно, посмотри как красиво нарезан пирог. Анастаси обожает вишню и луговые травы, поверь, она съест все и даже крошки не оставит. А теперь иди спать, уже поздно.       — Хорошо… — ответила мне, все-таки чуть успокоившаяся, и воспрявшая духом, девушка. — Доброй ночи, госпожа.       — Доброй ночи тебе, Данка, — ответила я и, проводив служанку взглядом, подхватила поднос. Канделябр, стоящий на нем же, тихонько звякнул и слегка потревожил неровное пламя свечи. Зашагав по знакомым половицам, я быстро покинула кухню и пошла по темным коридором, в дальнюю комнату на первом этаже, что была библиотекой и где сейчас, устроившись в креслах у камина, сидел папа с сестрой.             Подумав о Насте, я почувствовала, как быстрее и сильнее бьется сердце, разгоняя давно забытую радость и счастье по телу, заставляя его чуть ли не порхать. Сестра была дома. Прошедшая не понятно что, живя непонятно где, как и с кем… наконец-то дома…       Дома, из-за письма, которое я написала.       Которое написала наобум, спонтанно, быстро и нервно корябая пером плотный пергамент и пачкая светлый лист черными пятнами. Я не знала, дойдет ли письмо до сестры, тыкала пальцем в небо, (совсем как нас учил в детстве папа, показывая на падающую звезду) когда, запыхавшись, прибежала на конюшню из центрального трактира, где обговаривала дела с местными, успев к отъезду Вадимира, моего нового знакомца, из города. Охотник, которого я видела буквально второй раз в жизни, по его же словам, часто бывал в этих местах проездом.       В прошлый раз, встретившись в лесу, он спас мне жизнь.       После очередной неудачной попытки Дракулы обзавестись потомством, граф, ведомый безумием, часто утаскивал людей и кормил свой дьявольский выводок, что, несмотря на короткий срок жизни, вылетая из дворца грозовой тучей, успевал натворить немало горя жителям.       Тогда, не успев спрятаться со всеми, не добежав до святого места, меня подцепило несколько таких тварей и потянуло в сторону леса. Очевидно, ослабнув спустя некоторое время, они выронили меня, но, не растерявшись, приземлились рядом, готовые добить и полакомиться свежей дичью. Вступать с ними в бой было глупо, но и умирать без него я не собиралась, да только дрожащие руки и скованное болью тело, были не на моей стороне. Дьявольские отродья были сильны, только что напившиеся человеческой кровью и желающие еще, а потому буквально через несколько секунд я поняла, что мне не выбраться в живых. Умирать по собственной воле они не спешили, солнце не так давно зашло за закатные тучи, но Бог смилостивился надо мной и послал на помощь хамоватого белобрысого охотника, сверкающего наглой улыбкой и недельной щетиной. Он, словно делал это уже в сотый раз, вскинул арбалет и покончил с тварями быстро, выйдя победителем из стремительной, но короткой, битвы, а после нахально усмехнулся, стер с собственной щеки кровь и поглядел на меня, как на смертельно больного, лежащего на одре.       — Н-да, — провозгласил он и, закинув арбалет себе на плечо, одним движением поднял меня на руки. Тогда я повозмущалась лишь из-за того, что так было надо, (больше из воспитания и привычки, чем желания) но быстро получила отмашку «не шурши, мышка, а то волкам отдам», решив, что замолчать будет самым верным решением. Но пока шли по лесу, а после сидели в первом попавшемся трактире (что уже был превращен в пункт помощи тем, кто пережил нападение, самими жителями), замазывая раны (мои) мазью, разговорились. Охотника звали Вадамир, он терпеть не мог всю нечисть и местного графа, «подло опозорившим такое имя», с прозвищем Дракон.       — Запомни, мышка, единственный Дракон тут я, — говорил он мне, намекая на имя Цепеша, за стаканчиком эля, пока я устало ждала отца и наблюдала за тем, как внезапный спаситель, уплетающий за две щеки жаркое, от скуки (и явно ради женского внимания и испуганного блеска в девичьих глазах — не моих, соседских) рассказывал охотничьи байки. Несмотря на то, что скоро вокруг нас собралась целая толпа, Дракон не стал использовать подаренное внимание, а поблагодарил за обед, и, кинув пару монет (хотя хозяйка настаивала на том, что это всего лишь благодарность за спасенную душу) потопал к выходу, следуя за прихрамывающей мной. Я была впечатлена его рассказами, но один никак не давал мне покоя и я, не удержавшись, спросила его об этом, когда юркнула за дверь в спасительную ночную прохладу. Папа, бывший в домах неподалеку, оказывал посильную помощь люду, а потому мне осталось подождать его лишь чуть-чуть — сама ведь отправила помогать остальным, когда он увидел меня, чуть не получивший сердечный приступ.       — Вы… ты… эм…       — Ты, конечно, хорошая девочка, но давай без фамильярностей. Так, как я тебя нес из леса, увидь папенька, аль кто… ух, пришлось бы жениться.       На зубоскальство я не ответила, лишь закатила глаза, пропуская мимо ушей. Уж очень интересная мысль вертелась в голове, заставляющая сердце биться скорее.       — Ты говорил про охотницу… рыжую… знаешь кто она?       Дракон мечтательно улыбнулся, облизнул губы и как-то так непристойно причмокнул губами, что я покраснела, произнес:       — Ведьма, — ответил он, а мое сердце пропустило удар. — Но никто не знает кто она. Бьется как будто Дьявола с цепи спустили или жизней лишних завалялось, как пропадает — так все, в трактирах все гадают и деньги ставят: жива иль удавилась. А она потом возвращается и деньги сама собирает, словно ради этого на краю и ходит, хах, — посмеялся Вадамир, а после потрепал меня по волосам, совсем как малого ребенка. — Больше Дракульским выродкам не попадайся, ты розовенькая, мягенькая всюду, вон краснеешь как, они тебя и за версту чую… ай, а бьешься как мегера, не спасу тебя больше, будешь их глазками очаровывать… бывай, мышка. Авось свидимся ещё, я у вас тут гость частый.       И, забравшись на лошадь, махнул рукой, умчался восвояси, словно его тут и не было.       В этот раз, он появился в городе так же внезапно, как и в прошлый.       Спустя почти что полгода, которые были хуже, чем когда-либо, слухи о Драконе быстро достигли меня, сидящую в центральном трактире, за столом с простыми мужиками, что были старшинами в своих обществах. Дракула, словно сошедший с ума окончательно, почти утопил соседние деревни в крови, заставляя людей бежать и скрываться за камяными стенами города, которые, на самом деле, не помогали от вампиров, но давали людям хоть какую-то, пусть и мнимую, надежду. После нашей первой и последней встречи с Драконом я не спала — пыталась найти информацию, собирала слухи у приезжих, и очень скоро убедила себя в мысли о том, что эта охотница, Ведьма, никто иная как Анастасия. И моя вера была настолько сильна, что заслышав о Драконе, я скоро написала ей простое письмо, где просила о помощи. Оно было бы самым простым, таким, какой мог написать каждый, но было подписано: «Твоя сестра. Анна», с маленькой незабудкой у самого края — так мы обозначали наши письма друг другу в детстве.       Дракона я поймала уже на выезде. Он и сам был потрепан, отчего я даже поначалу забеспокоилась, но он одарил меня наглым взглядом, улыбкой и посмеивающимся «ого, а мышка то выросла». Это было не время для шуток, но я все равно улыбнулась, отгоняя усталость. Он не стал слезать с гнедого коня, лишь протянул руку, в которую я вложила хорошо запечатанный конверт.       — Ведьме. Найди и передай ей… пожалуйста. Скажи про незабудки… она поймет.       Охотник одарил меня нечитаемым взглядом и, словно усмехнувшись на собственную непроизнесенную шутку, покачал головой, но письмо принял.       — Смотришь, как один знакомый мне смертник… не пугай такой настойчивостью, цветочек. Даже если это проклятое место тебя изменило, дай ему в зубы. Оно делает тебя жестокой, главное не подпусти это к сердцу, — я хлопнула ресницами и даже не успела ничего ответить на очередное прозвище, как он засунул письмо в нагрудный карман и выпрямился в седле. — Передам я его твоей Ведьме, не волнуйся. И не вздумай сдохнуть, не хочется плакать над твоим маленьким гробиком.       Все-таки, я оказалась права и Дракон исполнил мою просьбу, найдя Ведьму, которая на самом деле оказалась Настей. А сам пропал и уже несколько месяцев не появлялся и весточки, хоть короткого сообщения, о нем не было. Волнения было не сильным, но все-таки наша странная дружба заставляла иногда о нем думать.       Не каждый день ведь тебя спасают сами Драконы…       Двери ведущие в библиотеку, были приотворены и я, подходя, слышала тихие голоса и расслабляющий треск поленьев в камине. Я аккуратно зашла в комнату и ногой, совсем как в детстве, прикрыла дверцы, отрезав нас с родными от особняка и всего мира в целом. Папенька и Настя даже не обратили на меня особого внимания, погруженные в разговор. Точнее что-то рассказывал папа, а Настя сидела на полу, на мягком ковре, словно маленькая девочка, положив голову отцу на колени. Огонь играл в их рыжих волосах, а пальцы папы, мягко поглаживающие дочь, даже не дрожали. Меня окатило позабытым уютом, вываливая на плечи всю скопившуюся усталость. Я выдохнула и подошла ближе, опустив поднос на небольшой столик, стоящий между камином и папиным креслом.       — Данка приготовила пирог и чай, — тихо произнесла я, на самом деле не имея сил на что-то большее, чем мягкая улыбка сестре. — Она старалась.       Папа, кое-как отцепивший взгляд от рыжей макушки старшей дочери, посмотрел на меня и благодарно улыбнулся, протянув мне руку.       — Спасибо, доченька. Присядь.       Я, не мешкая, приняла руку, и села на пол, совсем как Настя. Папенька что-то проворчал, но отвлекся на то, чтобы налить нам всем чай, тем самым даруя драгоценные минуты и секунды с сестрой. Настя смотрела на меня не отрываясь, как и я на нее, и явно пыталась найти во мне ту маленькую девочку, что укладывала спать пятнадцать лет назад в одной кровати с собой. Внезапно она странно моргнула, будто бы что-то заметила, и ее глаза расширились.       — С каких пор ты носишь очки?       — М? — я хлопнула ресницами и тут же осознала, что и впрямь забыла снять очки, покидая кабинет. — А, это… я читаю… много работы, а день не всегда такой длинный как хотелось бы и…       Я замерла, когда сестра внезапно протянула руку, выглядя при этом максимально решительной, и аккуратно сняла с моего лица очки.       — Вот так лучше… душу твою вижу. Такая же…       Я отчего-то зарделась, видя в глазах сестры, кроме чувства вины и голода от одиночества, настоящую… гордость. Глаза тут же повлажнели и я не нашлась, что ответить.       С плеч словно спал весь тот груз, что я сама водрузила на себя с её пропажи. Сначала с помощью матери, что всегда заставляла быть лучше, а потом и с собственной, зная, что от меня может быть хоть какой-то толк. Что раз я не смогла сделать так, чтобы матушка оставила Настю дома, не смогла спасти саму матушку от ужасной смерти, не отговорила Ветту от затеи посылать юношей в лес, не смогла заставить Николя и Виктора не пойти прямиком в лапы смерти, не смогла стать той дочерью, что помогла бы отцу не чувствовать себя бременем… раз я не могла сделать это все, может быть я могла бы сделать что-то еще, окружив себя делами, заботами, беря ответственность за несколько сотен душ.       Но здесь, с одним взглядом, с одной фразой, я снова чувствовала себя так же, как и ту ночь… перед тем роковым утром.       — А ну, двигайтесь, девочки. Гоняете старика туда-сюда… пирог уже почти остыл… — внезапно произнес папа и сел вместе с нами на полу, опустив поднос. Пахло медом, травами, чаем и поленьями. Смеялся папа, улыбалась Настя и я позволила себе эгоистично забыться на этот вечер, закрыв в душе, вместе с плотными тяжелыми дверьми в кабинет, все тревоги, страхи и растущий список жертв графа Владислава Дракулы.