Девяносто процентов

Делать этого, конечно, не следовало. Купер знал, что нарушения режима криосна были чреваты некоторыми побочными эффектами, не слишком хорошо сказывавшимися на нервной системе и общем самочувствии. Но проспать все эти месяцы было выше его сил. Тем более, что это ненадолго, каких-то пара часов: встать на собственные ноги, пройти несколько шагов по темному, безжизненному кораблю. Услышать голоса детей — в записанных сообщениях, увидеть их улыбки и вновь почувствовать отчаяние: слишком далеко от дома. Глаза немилосердно слезились. Подтянувшись на едва подчиняющихся руках, Купер неловко перемахнул через борт криопода. Разумеется, руки и ноги сразу же замерзли до синевы: система регулирования температуры была выставлена на необходимый минимум. Переодеваясь в сухую рубашку, он стучал зубами так, что опасался разбудить кого-нибудь из коллег. Да, корабль не выстужался до забортных минусов, чтобы работала техника, но ноль на термометре оптимизма на прибавлял, и Купер, забрав из стопки пару верхних пледов, направился в коммуникационную рубку. Чуть попривыкнув, он шагнул в узкий переход. В дымно-тусклом свете экономных аварийных ламп дыхание вырывалось наружу густыми клубами. Практически наощупь Купер отодвинул крышку с контрольной панели, и шлюз-дверь откатилась в сторону, пропуская его в мерцающий огоньками приборных панелей сумрак командного модуля. Глазам от этого мельтешения сразу стало неприятно — слишком много источников света, а ведь здесь его едва ли больше, чем в переходах. Нужно было привыкнуть: освещение в лабораторном модуле оставалось постоянным, поддерживалось вспомогательными и аварийными аккумуляторами так же, как и температура, и влажность. Для «плана Б» это было жизненно необходимо. Купер уже знал, где здесь комфортно можно устроиться — в конце концов, это было не первое его нарушение режима криосна. В первый раз он страшно беспокоился, опасаясь, что сработает какая-нибудь сигнализация — черт знает, что там у этих ученых в голове. На второй и третий раз прошло спокойно; и вот, в пятый или шестой Купер уже привычно расположился в кресле радиорубки, отделенный от внешнего мира складной перегородкой, которая, впрочем, никакой истинной приватности не обеспечивала. Четырнадцать стоек-инкубаторов с генетическим материалом для будущего человечества. Или девочка-женщина, его, Купера, ровесница — теперь, с жестким взглядом, пронзающим монитор с той стороны времени, пространства и сколько там их есть измерений. Купер с тоской оглядел обстановку командного модуля, понимая, что не так уж велики шансы на возвращение… Нужно только добраться до Манна, до обетованного нового мира. Ну что, Амелия? Вот оно, перепутье миров. Сотни эмбрионов, мирно спящих в своих ячейках, имеющих шанс появиться на свет в комфортных условиях на другой планете, или один-единственный Вольф Эдмундс, давно прекративший выходить на связь? Купер невесело усмехнулся собственным мыслям. Она ведь честно пыталась. Ключевое слово — «честно». А ведь он, этот Эдмундс — выбрал. Поэтому в обреченном упорстве Брэнд виделась ему какая-то несправедливость. Но надо отдать ей должное — она сделала все возможное. Частая мысль в последнее время — а как там Мёрф? — вновь пришла из дальних уголков сознания, и прогнать её Купер не смог. Том был почти взрослый, когда они прощались, да и, кажется больше обрадовался автомобилю, чем расстроился прощанию. Дети быстро вырастают. А вот его девочка… Он помнил ее совсем малышкой. Да, профессор Брэнд позаботится о ней, он умел держать слово, да и на интуицию Купер тоже полагался — старик не лгал. Но рядом будут совсем другие люди, когда она закончит школу, колледж, университет… Уже закончила, бесстрастно подсказал здравый смысл, и глаза обожгло вновь, будто ярким светом. Она сильная, она — его девочка. Она не позволит сделать из себя куклу наподобие младшей Брэнд, зазомбировать себя бесконечными уходами в сумрак вечной тьмы, так нелепо и гнусно зарифмованными. Мерфи справится. Купер вновь улыбнулся, себе и воспоминаниям, переслушивая рассказ из какого-то сообщения Дональда о том, как Мерфи Купер получила выволочку после того, как заявила учительнице прямо на экзамене, что эта «новая наука» — ложь, мягко выражаясь. Но его младшая дочь выражалась не мягко, за что и схлопотала две недели дисциплинарного взыскания. — С добрым утром! — Несмотря на все еще звучавшее сообщение, Купер едва не подскочил от неожиданности: у отведенной в сторону створки перегородки, сложив руки на груди, стояла, буравя его взглядом, Амелия. Застигнутый врасплох Купер только и нашелся в ответ, что кивнуть. Выключил плеер и прикидывал, каким будет дисциплинарное взыскание для него. — Ты знаешь, что такие фокусы могут плохо кончиться? — Это Брэнд, конечно, перегнула палку, потому что негативные эффекты криосна и нарушений режима еще были полем для исследований, без значительной доказательной базы. Поэтому Купер стоически воспринял всплеск дежурного негатива — как должное. — Да, догадываюсь. Простите, доктор Брэнд, я… Амелия покачала головой, но разбирательств по поводу того, что он здесь в неурочный час делает, учинять вроде не собиралась. И на том спасибо. Поэтому продолжать оправдываться Купер не стал. Сама Амелия тоже скорее всего успела покрыться наледью, пока добралась в центральный модуль, — даже без пледа, в светло-синей сменной рубашке. Она пришла сюда не предаваться тоске и печалям — в отличие от него — а проверить состояние блоков питания и контроль термостатов лабораторного модуля, выведенные на специальную панель, к чему и приступила, больше не обращая на Купера никакого внимания. — Амелия! Она окинула его удивленным взглядом. — Все еще девяносто процентов? — Простите? — Вы так и не сказали, скучаете ли по Земле. Он обратил внимание на то, как доктор Брэнд поежилась, и невозможно было сказать, от холода или от неприятных мыслей. — Да. Скучаю, — произнесла она отчетливо артикулируя и расставляя акценты. — Только вот не по этой. Удивительное дело, как может меняться один и тот же диалог, если повторяется в другой обстановке. Теперь все встало на свои места: и отчужденность профессора и его дочери, и желание Амелии не терять времени — тогда, на брифинге перед приземлением на планету Миллер, — и безотчетная надежда в её глазах, когда она смотрела в иллюминаторы. Все стало понятно окончательно и бесповоротно. После слов Дойла о том, что Эдмундс молчит третий год — и её незамедлительного предположения о том, что передатчик сломался. Конечно, ведь никаких других причин быть просто не могло. Купер внимательно, хоть и несколько отстраненно наблюдал за тем, с какой ритуальной верностью процедуре и четкостью Амелия справляется с доброй сотней манипуляций едва ли не одновременно. Тяжело предположить, что она не любит этих детей, не привязана к ним, не гордится ими — как недостижимым никогда ранее результатом исследований и многих и многих лет напряженной работы. Отогнав прочь мстительно-злые мыслишки о выборе между любовью и долгом, Купер вновь поймал себя на странном ощущении. Странном и неуклюжем. Что-то сродни восхищению промелькнуло в глубине души при воспоминании о том, как яростно и обреченно отстаивала Амелия свой путь. Этот Эдмундс должен быть чертовски везучим сукиным сыном. Согласуясь со здравым смыслом, ему бы тихо пересидеть в уголке, или, что еще лучше, потихоньку улизнуть в жилой модуль или еще куда… Чтобы не мешать и не мозолить глаза Брэнд. Не напрашиваться на грубости одним своим присутствием. Но как-то пока со здравым смыслом что-то не складывалось. ― Почему вы сразу не сказали? Тяжело вздохнув и проверив в последний раз показатели на обоих мониторах и датападе, она взглянула на него, тускло, исподлобья. Как на полного кретина. Потому что его это не касалось. Никак. Вообще. Амелия потерла рука об руку, согревая пальцы, отворачиваясь, давая понять, что ответа не будет. Даже в самой оскорбительной форме. Она и в самом деле просто устала. Устала бунтовать и устала понимать, что этот бунт обречен. Что теперь ничего нельзя изменить. Что прошло, в том числе и по ее милости, слишком много времени. Что и без того призрачная надежда таяла, как утренняя дымка в солнечных лучах июньского рассвета. ― Почему вы сразу не улетели? Потому что надо было сразу возвращаться в рейнджер, когда было сказано, вот почему, сердито огрызнулся про себя Купер. Но вслух ничего не сказал. Не меняясь в лице, хотя очень хотелось, он протянул Амелии второй из предусмотрительно захваченных в увольнение от криосна пледов. Она не возражала, устроившись в кресле-вертушке поодаль, перед откидным столом, на котором тут и там громоздились кипы инструкций, мануалов и подшивок отчетов. Между долгом и человечностью Купер всего лишь выбрал человечность. Выбор, стоивший одной и — в перспективе, — миллионов и миллиардов всех, кто остался Земле во власти смога, пыльных бурь и мелеющих океанов. Больше он такой ошибки не совершит. Амелия прикрыла глаза, проглатывая рвущиеся вовне обвинения. Не стоит. Теперь все равно ничего не исправишь. Впереди были месяцы пути сквозь межзведные бездны, недели обустройства на новом месте и годы — при самом лучшем исходе, — тупой ноющей боли в груди. Время необратимо, и цена неправильного выбора слишком высока. Амелии ли не знать?.. Внезапным осознанием Купера осенила мысль, что это тоже не первое ее пробуждение вот так, украдкой. Чтобы горевать, пережить и привыкнуть. Он остро ощутил известную неловкость. Стыд. Вновь — уколы совести. Профессор обещал ему позаботиться о Мерфи. Купер никому ничего не обещал, но позаботиться об Амелии не получилось. А при мысли о Мерфи вновь мучительно сжалось сердце. Над столом Амелии, между рядами графиков, напоминаний, формул в маленькую рамку, такую, что даже не сразу заметишь, была вправлена фотография профессора, еще не старого, улыбающегося на камеру. ― Вы так и не ответили, будет ли вам его не хватать. Склонив голову, Амелия улыбнулась, самым уголком рта. Вот где его слабое место. Чуть помедлив и подбирая слова, она произнесла, достаточно мягко, чтобы удар пришелся в самое яблочко: ― Взрослые дочери редко скучают по отцам, знаете ли. Купер взглянул на нее, сердито приподняв бровь, но никакого раздражения при этом не испытывал. Брэнд способна бороться. В том числе и с обстоятельствами. И с ним самим, коль скоро он некоторые из этих самых обстоятельств олицетворяет. Это хороший знак. ― А вы та еще язва, доктор Брэнд, ― констатировал он, впрочем, беззлобно. Кажется, где-то на горизонте замаячило что-то вроде перемирия. Однако прежде, чем Амелия успела ответить шпилькой, вспыхнуло потолочное освещение и в дополнение зажглись ярко-красные направляющие боковых панелей: это значило, что всему списочному составу надлежало немедленно явиться в центральный модуль. Одновременно с включением аварийной световой сигнализации зазвучал иерихонской трубой голос ТАРСа, оглушающе-громкий, механический и спокойный, и от этого ледяной ужас продрал всех бодрствующих: ― Вхождение в поток частиц, готовность ― от сорока пяти минут до суток. Экипажу рекомендуется занять свои места.