Александрия

«Москва-старая домоседка, печёт блины, глядит издали и слушает рассказ, не подымаясь с кресел; Петербург разбитной малый, никогда не сидит дома, всегда одет и похаживает на кордоне «...» Москва женского рода, Петербург мужеского. В Москве всё невесты, в Петербурге всё женихи «...» Москва всегда едет, завернувшись в медвежью шубу, и большею частию на обед; Петербург, в байковом сюртуке, заложив обе руки в карман, летит во всю прыть на биржу «...» Москва кладовая, она наваливает тюки да вьюки, на мелкого продавца и смотреть не хочет; Петербург весь расточился по кусочкам, разделился, разложился на лавочки и магазины и ловит мелких покупщиков «...» Москва нужна для России; для Петербурга нужна Россия.» «Петербургские записки 1836 года»,

Гоголь Николай Васильевич, (1836 год.)

      Дни тянулись своим чередом, сменяя друг друга в калейдоскопе красочных событий.       Мирный договор между Россией и Францией был практически заключён. Оставалось разрешить вопрос с Англией, вставляющей палки в колёса, и можно будет с чистым сердцем садиться за стол отмечать победу. Александр, на мой взгляд, совершил невозможное – он заставил Наполеона считаться с мнением Туманного Альбиона.       Англия стравливала Европу с французскими войсками ввиду возросших аппетитов. Ей требовалось предоставить отдельное место в мире, дабы оборвать череду кровавых склок. Война в Европе не могла более продолжаться, это грозило разрушить мировую экономику.       Наполеон и его маршалы были уже не столь молоды и сильны, как в начале века; им пора научиться наслаждаться плодами побед, а не держаться за саблю до глубокой старости. Каждый из них давно заслужил право пожить немного для себя и своей семьи – и для будущих потомков, конечно же, которые сочли бы за счастье видеть героев Франции живыми и здоровыми.       Восемнадцатый век – век масштабных войн и потрясений, девятнадцатый век – эпоха великого осмысления.        В салонах всё чаще и чаще дискутировали о том, что мировой порядок следовало перестроить, в противном случае европейская цивилизация погибнет. Население Европы с момента начала Наполеоновских войн сократилось на треть, прогресс медленно превращался в регресс, люди гибли, мировая экономика страдала, великие умы – учёные, художники, музыканты, прибывали в тени политиков, их труд обесценивался. Если не покончить с войнами немедленно, велика вероятность вновь очутиться в Средневековье.       Если бесчинства Франции на континенте не закончатся, в скором времени она уничтожит саму себя или, что более вероятно, её уничтожат другие страны, объединившиеся в костяк ослабших, но не сломленных союзников. Франции грозило повторить участь Речи Посполитой: её неминуемо ждало расчленение.       Наполеон понимал это. Понимал, что настало время возвращаться к жене – Императрице Марии-Луизе – и сыну – Франсуа-Наполеону, чтобы заниматься отцовством, а не политическими дрязгами. Он не желал горя своей стране, ибо положил жизнь на заклание французского величия, и если обстоятельства требовали отступить – чёрт с ними, он отступит.       Однако, отступать прямо сейчас, в разгар намечающихся в Европе мелких восстаний было бы фатальной ошибкой – в этом случае главы покорённых им стран провозгласят себя победителями и быстренько сколотят новые коалиции, усилив мировое противостояние. А уж этого Наполеон допускать никак не собирался. Он хотел уйти, сохранив завоёванные земли в разумных пределах, ибо эти земли – часть его наследия.       Он должен был проконтролировать, чтобы Европа вела себя тихо и забыла о жажде мести хотя бы лет на пять – оного времени вполне хватило бы для создания нового, бескровного, плана по контролю над континентом.       Александр тревожился: сколько ещё счастливая звезда будет улыбаться великому полководцу? Два года? Три? Пять лет? Александр не видел будущего для Франции в тех позициях, в коих Наполеон её расположил на мировой арене. Европейские дворы не успокоятся, пока не вернут захваченные Наполеоном территории. Гордость старых монархов неистощима. Наполеону следовало научиться не угрожать, а дружить, а также уметь уступать то, что "награбил" с избытком. Ему нужно не "контролировать" молчание Европы, а идти на взаимовыгодные компромиссы, считаться с мнением остальных, а не гнуть всех через колено. Тогда и надобность в надзоре исчезнет.       Александр вызвался помочь Императору Французов в этом нелёгком деле, пообещав провести переговоры с каждой из стран по отдельности и выяснить их дальнейшие планы – прощупать, так сказать, почву, или, на крайней случай, узнать, какая нужда толкает их к созданию антифранцузских коалиций, и попытаться решить проблему.       Таким образом, он превратился в связующее звено между Наполеоном и Европой, способное влиять на те или иные события в мире. Отныне Император России будет заниматься вопросом урегулирования всеобщего спокойствия, что полностью его удовлетворяло и, чего уж греха таить, тешило царское самолюбие.        «Правая рука Бонапарта», «Властитель Запада» – как давно он шёл к этим званиям, желая обрести их безграничную силу? И вот сейчас, спустя десять лет неустанных войн, Александр впервые почувствовал себя на своём месте. Теперь он мог спокойно совать нос не в своё дело, как это делала Екатерина Великая, но уже на законных основаниях.       В скором времени в Петербург начнут съезжаться европейские делегаты, умоляя Александра снискать для их стран расположение Французской Империи. Ему нравилось разыгрывать из себя примирителя европейских наций – эдакого ангела хранителя мирового порядка.       К сожалению, всё это произойдёт лишь в том случае, если Наполеон согласится идти на уступки и решит примириться с давними врагами, как примирился с Россией и Александром.       Северный Сфинкс днём и ночью работал в этом направлении, подбирая ключ к неприступному сердцу корсиканца, в красках расписывая ему перспективы грядущего европейского перемирия и как это будет здорово, наконец-то всем подружиться.       А между тем, к концу подходил первый месяц лета. Приближалось двадцать седьмое июня – годовщина Полтавской битвы, один из главных национальных праздников Российской Империи. Александру, как главе нации, претило пропускать столь важное общественное мероприятие. Как-никак в этот день нация прославляла его прапрадеда, Петра Великого, а значит праздник, в какой-то мере, относился к разряду семейных торжеств.       Он заключил, что войскам обоих стран пора прекратить пьянки и перенаправить свою энергию в более продуктивное русло – на военные смотры, например. Безусловно, эти смотры будут также перемежаться с попойками, но, по крайней мере, солдаты и офицеры вернутся обратно под государственный контроль.       Наполеон, который к настоящему моменту времени успел-таки разобраться с основными внешнеполитическими проблемами, дал добро на участие в празднике. Наконец-то и он стал свободным, как ветер. Казалось, Император Французов только сейчас, спустя месяц после прибытия в Россию, смог всецело насладиться красотами Северной столицы.       Петербург, как я слышала, ответил всем его ожиданиями: Наполеон воображал нашу столицу ледяным королевством, разместившимся где-то на поверхности белоснежной Луны, не ближе. Всё здесь выглядело необычным и чудны́м, не таким, как везде.       Его удивляли крытые золотом католические шпили на православных храмах и греческие статуи, соседствующие с иконами, что в принципе не поддавалось никакой логике.       Когда Наполеон увидел Петропавловский собор, он спросил Александра: «что же находится внутри этих массивных стен, неужто только храм Божий?»       Александр ответил вскользь, не желая заострять внимание на прошлом, дескать, в Петропавловке располагается царская усыпальница, закрытая от посторонних глаз, а ещё тюрьма для буйных подданных. Тюрьма – на кладбище! Оригинальная, однако, задумка.       Тут было в пору пошутить над умением русских сочетать несочетаемое, но в тот момент Наполеон понял другое: русскому царю неприятны разговоры о смерти, а если быть точным, ему неприятны воспоминания о погибшем отце, поэтому продолжать этот разговор корсиканец не стал.       Вместо этого, он заметил Александру, что Петербург напоминает город из старинной сказки, давно забытой людьми и писателями, будто из сна во сне.        «Столица, вымощенная стеклом» – таков был заключительный вердикт доблестного полководца. Эти слова отозвались благодарностью в сердце русского монарха, ведь он-то думал, что Наполеон, как и любой европеец, найдёт Петербург сырым и холодным, а тут, вон оно как – «Столица, вымощенная стеклом»! До чего прекрасное и точное описание подобрал Император Французов!       Александр с детских лет сравнивал здешние пейзажи с осколками стекла – зелёными, синими, бирюзовыми – или же морскими камнями, выброшенными на песчаный берег.       Единственное, что пришлось Наполеону не по вкусу – это Зимний дворец, а вернее жёлтый цвет его фасада, который совершенно не гармонировал с зеленовато-синим пасмурным небом столицы. Наполеон посоветовал Александру выкрасить дворец в изумрудный оттенок, дабы грозовой купол бледно-синего неба стал естественным продолжением дворцового ансамбля, и тогда даже гранитная Нева, с её серым, ледяным потоком, нашла бы достойное место у подножья Романовского гнезда.       Роза ветров господствовала в Петербурге всюду, корсиканец справедливо полагал, что именно Александр, с его голубыми холодными глазами являлся главным украшением города, олицетворяя собой север и Россию в целом.       — По возвращению в Париж, я пришлю в Петербург Луи Давида... – сообщил Наполеон златокудрому монарху в момент очередной прогулки по набережной, когда они остались только вдвоём, без свиты. — Давид напишет Ваш портрет на фоне пасмурного неба в двух копиях. Одну из них я подарю Вам на день рождения, другую повешу в Фонтенбло. Вы – Север, Александр. И мне хочется забрать кусочек Петербургской прохлады с собой на Юг. – Наполеон привык проявлять несдержанность в отношениях, штурмуя сердца людей, точно крепости.       Александр не нашёл, что возразить, а если бы и нашёл, корсиканец всё равно бы поступил по-своему. Раз Наполеон захотел увезти с собой портрет Александра, он это сделает, и всё тут.       Ближе к торжественной дате двор впопыхах перебрался в Москву.       Весь Петербург потянулся в том же направлении.       Москва была избрана плацдармом торжеств не случайно: во-первых, Наполеон давно лелеял мечту увидеть Сердце русского государства и Александр вызвался лично провести для него обзорную экскурсию, а во-вторых, там было достаточно пространства для размещения объединенного войска.       Москва в начале века представляла скорее совокупность из нескольких посадов, чем один город: различные части бывшей столицы Руси отделялись друг от друга не только садами или парками, но обширными полями, частью вспаханными, частью лежавшими впусте. Отправляясь с визитами, часто приходилось ехать больше часа для того, чтобы добраться до другой части города. Повсюду, наряду с безобразными лачугами, виднелись роскошные дворцы, в которых жили Голицыны, Долгорукие и разные другие носители исторических имён.       Александр долго выбирал место для размещения гостей.       Так уж исторически сложилось, что в Москве у царской семьи не было постоянных апартаментов. Приходилось каждый раз, в зависимости от ситуации и размеров свиты, выбирать новое место для остановки. Сперва Александр вспомнил, что подошёл бы Слободский дворец, в котором он жил когда-то накануне собственной коронации – этот дворец отстраивал ещё Павел I. Но то было лишь мимолëтное воспоминание – тот дворец сгорел сразу же после коронационных торжеств. Восстановлению не подлежал. И Александр продолжил свои изыскания.       Существовал Лефортовский дворец, однако его Александр в начале века отдал под архив Военной конторы, так что этот вариант тоже отпадал.       А ещё была Старая резиденция Великих Князей Московских, но Император помнил ещё с юности, когда отец привёз его туда в первый раз, что там жутко тесно и не хватает света. Наполеону бы такое точно не понравилось...       Оставался Зимний Кремлёвский дворец с роскошным видом на Москву-реку, воздвигнутый его бабкой Екатериной Великой специально для спонтанных поездок с большим количеством приглашенных гостей. Александру не нравилось это место, он считал Кремлевский дворец слишком помпезным, но выбирать не приходилось.       Свои впечатления от встречи с Москвой Наполеон описал в письме супруге Марии-Луизе: «Город так же велик, как Париж. Тут 1600 колоколен и больше тысячи красивых дворцов, город снабжён всем…»       Если Петербург для впечатлительных французов стал воплощением севера, то Москва вызвала ассоциации с ослепительным пожаром. Тут тебе и ярмарки с разнообразными товарами кочующих народов и разноцветные банки с вареньем, карусели для детей, множественные деревянные постройки с пёстрыми узорами и причудливые крепостные стены Кремля.       Наполеон ощущал себя так, будто попал внутрь банки с леденцами: всюду краски и вычурные формы.       Белоснежная колокольня Ивана Великого отбрасывала длинную тень через всю Кремлёвскую площадь, сочетаясь с белоснежными облаками на ослепительно-голубом небе – да, погода в Москве складывалась гораздо приятнее, чем в Петербурге. Солнце пекло неистово, и только вечерами, когда оно скрывалось за облаками, наступала долгожданная прохлада, дарующая умиротворение.       Я по-доброму рассмеялась, когда узнала, что Маршал Мюрат скупил половину московской ярмарки, пополнив свою коллекцию модной одежды невиданными ранее одеяниями. Мюрат обожал эксцентричную одежду, и даже Наполеон был не в силах заставить его придерживаться военного регламента. Бывало, он и перья на голове носил, нисколько не стесняясь выглядеть "не как все".       Екатерина Павловна нынешним утром заслала меня и Наталью Яковлевну Плюскову на базар, с целью купить сладостей для недавно оправившегося от болезни Великого Князя Михаила, который, как и ожидалось, простыл на приветственном параде французской делегации. Благо, сейчас он уже полностью оклемался, радуя близких отменным аппетитом. Наташа числилась во фрейлинах Екатерины Павловны с седьмого года – выпускница Смольного Института благородных девиц, имеющая бриллиантовый шифр. Это была светловолосая девушка, чем-то напоминающая Императрицу Елизавету: те же голубые глаза и носик с лёгкой горбинкой. Познания Наташи в области литературы поражали обывателей, она обладала темпераментом салонной барышни, изысканной и элегантной.       Мне нравилось её общество: дружба между нами зародилась с первых дней знакомства и продолжалась по настоящий момент. Мы стояли аккурат возле текстильных прилавков, когда в поле зрения вдруг угодил всё тот же Иоахим Мюрат, за передвижениями которого неотрывно следили любопытные горожане.       Наташа тихонько посмеивалась, наблюдая за тем, как Маршал мечется между набитыми тканями лотков, словно девица перед балом, расспрашивая купцов на ломанном русском: «Точно ли это самый красивый шёлк на рынке?»       К моему удивлению, Мюрат умудрился раскопать на здешнем базаре такие редкие вещи, которые я считала утерянным пережитком прошлого.       Признаться, мне весьма понравилось, как на нём сидела русская одежда, о чём я с восторгом сообщила Наташе: вишнёвая бархатная шапка, отороченная собольим мехом, украшенная золотой вышивкой, выгодно подчеркивала чёрные кудри Мюрата, спадающие на меховой воротник кафтана, такого же вишнёвого оттенка. Меховой воротник... Летом!       Мюрат не переставал удивлять меня своей титанической выдержкой. В погоне за модой, он упрямо игнорировал летний зной, заставивший всех москвичей и приезжих гостей одеться сегодня как можно легче. Труднее всего приходилось, конечно же, военным в плотных мундирах, однако белые, хлопковые платья дам также не сильно продувались ветром.       Лично мне пришлось избавиться от нижнего белья – бюстье, именуемого в Англии «stays», чтобы воспрепятствовать излишнему перегреву грудной клетки. От загара мою кожу защищали зелёный бонет из ивовой лозы и прозрачная изумрудная шаль. А вот с потливостью бороться труднее: приходилось делать компрессы и прокладывать подмышки салфетками, вымоченными в отварах разнообразных трав, дабы замедлить процесс потоотделения и абсорбировать неприятный запах.       Приподняв солнечные очки с модными в этом сезоне синими стёклами, Наташа одобрительно улыбнулась. Образ Мюрата ей тоже понравился.       Судя по расклешëнным рукавам кафтана, подобный наряд носили при Иване Грозном – в середине XVI века, когда мир был охвачен модой на "рваную" одежду. Возможно, в похожем камзоле ходил когда-то молодой Борис Годунов или царевич Иван Иванович, сын Иоанна Грозного, жестоко убитый отцом в Александровской слободе – по слухам, разумеется.       — Дамы, как Вы находите сей цвет? Не правда ли он схож оттенком с Кремлёвскими стенами? – угадав наш девичий интерес, Мюрат переходит в наступление, совершая несколько уверенных шагов вперёд. В его руках находился ещё один кафтан, действительно сливающийся с кремлёвским ансамблем, частично покрытым побелкой, но уже изрядно облезшей.       Наташа смущённо опускает голову, в то время как я встречаю гостя приветливым взглядом, отмечая его могучее телосложение. Мне польстило, что герой Наполеоновских войн обмолвился с нами парой слов, заставляя отвыкшие от мужского внимания сердца пуститься в пляску.       — Вам, мсье, любой цвет к лицу. Природа щедро одарила Вас гармонией лица и тела, – непринуждённо отвечаю я, наградив кавалериста ослепительной улыбкой. Вблизи Мюрат выглядел ещё прекраснее, чем издали...       Он нарочито воздействовал на слабую женскую психику своим гасконским напором, скользящим в каждом его движении и обворожительных полуулыбках. И дышал он как-то по-особенному – глубоко, пылко, отчего так и хотелось на секунду упасть в его сильные объятия.       Но прежде, чем этот страстный мужчина успевает что-либо сказать, я замечаю несколько интересных деталей, присутствующих на кафтане, о чём тактично ему сообщаю:       — Ах, месье, вынуждена предупредить, что Ваша покупка грозит выльется в неприятный казус... – взявшись за кафтан, порядком выцветший от времени, пристально всматриваюсь в суконные петлицы, разворачивая их к Мюрату. – Видите ли, Вы приобрели необычный кафтан. Это военная униформа Стрельцов, которая в памяти русского народа неразрывно связана с государственным бунтом, совершенном чуть больше века назад...       Прочитав на лице собеседника недоумение, я постаралась подобрать такие слова, чтобы ему, как иностранцу, была ясна историческая канва:       — Стрельцы, мсье, это личная гвардия русских царей – аналог французских мушкетёров, прекратившая существование после приказа Петра Великого о массовых казнях. К слову, сей бунт, как и сами казни, происходили против Кремля. Вон на той стене... – приподнявшись на носочках, я указываю в направлении городской заставы, на которой столетием ранее болтались трупы, с улыбкой продолжая повествование. — Посему, мсье, я бы не рекомендовала Вам примерять одежду с таким мрачным прошлым. Вас могут неправильно понять. Впрочем, Вы можете приобрести сей кафтан на память и носить его в Париже, вдали от суеверного русского общества, – заключаю на позитивной ноте, дабы не сводить беседу в политические дебри.       Мюрат смотрел на меня с пониманием, сочувственно поглаживая мягкую красную ткань, по видимому проводя параллели с гражданской войной в собственном Отечестве.       — Благодарю, что посветили меня в историю своей страны, мадемуазель... – поклонившись, он подхватывает мою ладошку и припадает к ней в благодарном поцелуе. — От себя замечу, что я всецело осведомлён о пагубном влиянии символизма на сознание народных масс. У нас во Франции по сию пору запрещено носить фригийские колпаки. Наши граждане... Вернее, подданные, весьма остро реагируют на всё, что хоть сколько-нибудь напоминает им о Терроре. Признаться, это так неудобно, остерегаться приходится каждой мелочи. – Непринуждённо запустив пальцы в тёмные кудри, Мюрат зачëсывает их назад, открывая себе обзор на крепостные стены. Соболья шапка в этот момент неуклюже садится набекрень, в последний момент подхваченная руками расторопной Наташи.       Мюрат всё ещё пользовался такими революционными словечками как "граждане", и это в стране, где вот уже девять лет господствует императорская власть. Это выглядело довольно забавно, учитывая нынешнее положение Мюрата при дворе, являвшегося одним из главных представителей имперского режима. Как видно, революция оставила неизгладимые шрамы в сознании всех жителей Франции, невзирая на их статус и стремления.       Сдержанно улыбнувшись, гасконец вновь опускает взгляд на меня, отчего-то нахмурившись, будто испугавшись пришедшей на ум идеи. Решившись, он кивает головой в направлении городской заставы, чуть дрогнувшим от волнения голосом сообщая:       — А славно Ваши мушкетёры впоследствии послужили Родине, согласитесь? – риторически вопрошает он, ловя на моём лице тень замешательства, беззаботно продолжив. — В том смысле, что их болтающиеся на виселице тела указывали жителям Москвы направление ветра. Довольно почётная служба, как для мятежников, не находите? – не удержавшись, гасконец звонко рассмеялся, заражая меня импульсом нездорового веселья.       Чёрный юмор при нынешней обстановке, пожалуй, был не к месту. Но я ничего не могла с собой поделать, легонько ударяя Мюрата ладонью в грудь, чтоб он перестал вводить меня в задорное искушение. И пока Наташа усаживала соболью шапку на его голове, мой взгляд выхватывает примечательную фигуру в толпе: голубые глаза, светлые волосы, слегка сутуловатые плечи...       Сердце подскакивает к горлу, когда я узнаю в таинственном незнакомце Императора России.       Боже! Что он здесь делает? Да ещё и без охраны?       Первое, что мне захотелось сделать, это рвануть к Александру со всех ног, чтобы узнать, какая нужда заставила его прикинуться частным лицом. Он был облачен в униформу французского офицера, тёмно-синюю, в которой не был похож на самого себя. Двууголка сидела низко, ребром вперёд, то есть поперёк головы, отбрасывая на лицо густую тень, и, быть может, поэтому его пока что не признали.       Почувствовав на себе чужое внимание, Александр оборачивается и смотрит на меня в упор, кажется совсем не удивившись нашей случайной встрече.       Я тотчас впадаю в смущение, невольно упираясь глазами в землю. Любовь – странная штука: ей свойственно подменять акценты в зависимости от времени суток. Почему вечером мне легче проявлять решительность, чем средь белого дня?       А впрочем, разве Александр не должен сейчас находится подле Наполеона? Разве они не окружены важными делами, не терпящими отлагательств? Меня стали одолевать смутные сомнения: что если и Наполеон находится где-то неподалёку? Не хотелось бы встречаться с ним и напоминать Александру о том злосчастном письме, из-за которого меня посчитали французской шпионкой.       Теряясь в собственных чувствах, я упускаю из вида момент, когда Император России преодолевает разделяющее нас расстояние и безмолвной тенью становится рядом, склоняя голову в знак приветствия:       — Сударыня, не разрешите ли похитить Вас на дружеский променад? – с лисьей улыбкой щебечет он, предлагая мне руку, тем самым не оставляя ни единого шанса увильнуть от ответа.       Тело обдаёт неистовым жаром – не солнечным, а сердечным. Александр разговаривал так, будто ничего страшного не случилось. Мы не разговаривали практически месяц, и он так легко подходит ко мне на улице?       Впрочем, возможности сбежать у меня не было. Да я и не хотела, если честно.       Мягко вложив дрожащую руку в его уверенную ладонь, интуитивно оборачиваюсь, пытаясь отыскать глазами Наташу с Мюратом, оставшихся неподалёку. Каково же было моё удовольствие, когда я не обнаружила их вовсе.       Бегло осмотрев ближайшие лавки, нахожу их парочку на другом конце торгового ряда, где продавец на распев расхваливал заячьи шубы в парчовой облицовке. Мюрат был восхищён изобилием и роскошью русского меха, а Наташа, с кокетливым смехом, помогала ему подобрать фасон. Не трудно догадаться, что эта встреча была наглым образом подстроена. Обычно, Наташа не покидает меня без предупреждения и уж тем более не флиртует с мужчинами у всех на виду.       Мне сделалось не по себе...       — Не держите зла на подругу, она была принуждена исполнить просьбу своего Государя, – распознав причину моего замешательства, Александр непринуждённо подхватывает меня под локоть, увлекая прочь из текстильного ряда.       Видит Бог, здесь не обошлось без прямого вмешательства Екатерины Павловны, поскольку именно она отправила меня сегодня на ярмарку. Разумеется, на подругу я не злилась, понимая, что долг обязывал её оставаться честной подданной. К тому же, она была посвящена во все нюансы моих сердечных страданий, и, если бы не её верное плечо, я бы давно уже захлебнулась потоком слёз.       Наверное, мне не хватит и целой жизни, чтобы расплатиться с ней за её доброту.       — Софи, Бог мой, Вы вся дрожите... Всё ли в порядке с Вашим здоровьем? – приглушëнный голос Александра вызывает нервную дрожь в коленях.       Я не верила, что он пожелал обустроить нашу встречу и отложил для этого все дела. Разумеется меня трясло!       Александр – мой Государь, а я – раболепная подданная. Возжелать его – значит предать Россию и Господа. В голове в очередной раз всплывает образ Екатерины Павловны, твердящей о том, что все мои принципы исходят из женского упрямства и что они не стоят того, чтобы продолжать за них держаться.       — Дорогая, Вы пугаете меня, почему Вы молчите? – Александр видел женскую сущность насквозь, считывая страхи с моего лица, будто строчки из распахнутой книги. Зная о причинах моего молчания, он всё равно задал очевидный вопрос... Бессовестный!       Набравшись смелости, я сжимаю ладошку в кулак, пытаясь вытянуть руку из-под его локтя.       — Государь, помилуйте, Вам опасно находиться в местах с большим скоплением народа. Подумайте о последствиях... – озвучиваю первое, что приходит в голову, чувствуя, как Александр сильнее перехватывает мою руку под локтëм, не давая вырваться.       Он сделал вид, что не заметил противления:       — Я не Пётр Великий, дорогая Софи, а эти люди не Стрельцы. У меня нет причин бояться своего народа, – невиновно улыбнувшись, он открыто даёт понять, что был в курсе нашего разговора с Мюратом.       Надеюсь, Александр говорил это несерьёзно, потому что не бояться русского народа мог только дурак. Или либерал. Если кто-нибудь на ярмарке признает в нём самодержца, нас окружит такая толпа, что едва ли мы выберемся из неё живыми.       Кто знает, сколько обиженных на царский режим подданных бродит между торговых рядов, мечтая всадить нож в сердце Александра, как когда-то сделал Равальяк при встрече с Анри IV.       Императорской охраны поблизости не наблюдалось, что только усилило волнение в моей груди.       Ситуация складывалась абсурдной, но Александра, кажется, совершенно не волновался, на что я была вынуждена заметить:       — Я верю в Вашу предусмотрительность, Государь, однако позвольте напомнить, что глупцов в мире много. Зачем Вы подвергаете себя неоправданной опасности? Ради чего, помилуй Бог, Вы пришли сюда? – перейдя на шёпот, дабы нас не подслушали прохожие, я чувствую, как его свободная ладонь ложится на мой сжатый кулак под локтëм, заставляя пальцы разжаться.       Александр неосознанно усиливает хватку, притягивая меня вплотную к себе.       Чувствовать его голую кожу, не прикрытую перчаткой, оказалось приятно. Нервная дрожь в пальцах постепенно сошла на нет, ладонь расслабляется, открывая Александру дополнительный простор для действий.       Он скользит подушечками по моим хрупким костяшкам, принимаясь мягко оглаживать округлую кисть.       — Вы спрашиваете, ради чего я пришёл? – не сводя с меня пристального взора, он понижает тон голоса, позволяя холоду скользнуть между нами. – Софи, мне думается Государя непозволительно допрашивать. Примите, как факт, что я здесь, и не нужно более препятствовать моей воле, – сделав лёгкий укор в адрес моей дотошности, Александр ставит точку в вопросе безопасности.       — Вы правы, Государь, простите, – мне ничего не оставалось делать, как смириться с августейшей прихотью.       Мир перед глазами стремительно таял, сужая границы реальности лишь до нашей с Александром пары. Мы шли медленно, почти плелись, периодически лавируя между потоками оголтелой толпы.       Приятный ветерок остужал кожу, не защищая, впрочем, от палящего солнца, оказывающего на меня дурное влияние. Хотелось спрятаться куда-нибудь в тень и как можно скорее, иначе мне точно грозит обморок.       Александр продолжал гладить мою раскрытую ладонь, показывая тем самым, сколько нежности в нём скопилось со времени нашей последней встречи. Через эту невинную ласку мне передавалось его настроение. В моей ладошке, словно собрались все нервные окончания. Пальцы Александра заставляли тело трепетать и желать бесстыдного продолжения.       Жить без его внимания было трудно...       С недавних пор я стала ревновать его даже к Наполеону, который имел возможность видеть его круглосуточно. Александр считывал мои желания кожей: ни один мой рваный вздох, ни один шаткий шаг не укрывался от его зоркого внимания. Мне было стыдно: во-первых, я даже не пыталась скрывать изнеженного состояния, а во-вторых, не утруждала себя сопротивлениями, позволяя ему увлекаться флиртом.       — Я скучал по Вам, милая Софи... – эта фраза прозвучала твёрдо, как если бы он отдавал приказ солдатам готовиться к наступлению. Александр буквально поставил меня перед фактом, мол, Вы нужны мне, и на этом точка.       Я не знала, как реагировать на подобное признание. Увидеть в Александре человека по-прежнему было непросто, мне вновь пришлось приложить усилие, чтобы разрушить фасад самодержавной ауры. До чего же всё-таки приятно слышать от любимого человека слова искренних признаний, пусть и в приказной форме. Всепоглощающая радость охватывает меня до самых поджилок, пробуждая в животе рой тех самых бабочек, описываемых литераторами в бульварных романах. Хотя нет, это были вовсе не бабочки, а настоящее пчелы-убийцы, прогрызавшие мой желудок насквозь.       Мысленно улыбнувшись столь причудливому сравнению, я сохраняю на лице маску непринуждённости, стараюсь препятствовать навязчивому волнению.       — Взаимно, Государь... – сознаюсь охрипшим голосом, позволяя острой грани реальности пронзить наш узкий мир.       Разыгрывать из себя невинность после той ночи в кабинете было бессмысленно. Подняв взгляд на Александра, я с интересом изучаю его тонкий профиль, который так часто видела на монетах. Его поджатые губы указывали на скрытое недовольство. Он явно желал услышать от меня нечто большее, чем скупое раболепие. Однако в какой момент мы сделались настолько близки?       Екатерина Павловна открыла нас друг перед другом, подарив возможность разобраться в чувствах, но это не значит, что Александр перестал быть Государем, а я фрейлиной. Великая Княгиня напела своему августейшему брату всю правду о моих скрытых женских страхах. Неудивительно, что он кинулся их развеивать, отчаянно толкая меня к черте невозврата, за которой, впрочем, не исчезали прямые условности.       — Ваше Величество... – неуверенно произношу я, прилагая все усилия к тому, чтобы не замолчать на полу слове. — Известно ли Вам, что обладатели пухлых губ, таких, как у Вас, склонны к капризам и чрезмерному сластолюбию? – указав на свой рот, так как не смела прикоснуться к его, я медленно обвожу пальчиком контур уст.       Задевать царское самолюбие оказалось весело, тем более, что Александр сам принял решение идти на сближение. Не знаю, что побудило меня начать разговор именно с этой фразы, но, в любом случае отыграть назад уже не получится. Пусть он лучше узнает о моей скрытой вредности сейчас, чем в последствие, когда надумает провозгласить меня дамой своего сердца.       Если, конечно, вообще надумает.       — Нет, сударыня, не имел представления, – не теряя льстивой улыбки, Александр интригующе сверкает глазами. — Зато мне известно другое: Ваша привычка прихватывать нижнюю губу всецело раскрывает Вашу страстную натуру. Насколько уместны данные речи – решайте сами, однако мне не стыдно признать, что практика поцелуев с Вами была самой приятной в моей жизни, – самодовольно рассмеявшись, он окидывает меня ликующим взглядом, примечая краску, проступившую на девичьем лице.       Он всегда умел выходить из скользких бесед победителем, полностью оправдывая своё победоносное имя. Эту партию я оставила за ним, отдавая должное дипломатическому таланту. Возвышенная лесть – его конёк, и мне не стоило воспринимать эти "комплименты" всерьёз.       — Прошу, будьте милосердны... – обиженно вытянув руку из-под локтя, я отбегаю к торговым лавкам, не в силах выносить двусмысленных издёвок.       Мне с трудом давалось определить, когда Александр лжёт, а когда говорит серьёзно. Как мне ему доверять, если он бывает честным через раз? В ту ночь я целовалась впервые, поэтому сильно сомневалась, что среди всех опытных женщин мои навыки могли одержать первенство. Напрашивался вывод – Александр льстил мне, а ведь я требовала от него в первую очередь честности.       За шквалом бурных эмоций, я не сразу обращаю внимание, как мои руки начинают рыться в торговом лотке, стоящем на прилавке. Как оказалось, мы дошли до рядов, которые во Франции назывались «Блошиными».       Я обожала барахолку!       В обширных лотках лежали редкие сокровища, безделушки, ранее томящиеся по сундукам местных жителей. Помнится, один раз я купила себе красивейший золотой фонтанж Петровской эпохи, а в другой – бронзовый комплект Колтов XIII века.        Возможно, я была помоечницей, а возможно – обладала высокохудожественным вкусом к старине. Так или иначе, мелочëвка помогла отвлечься.        Думать о том, что я повысила голос на Государя России, совершенно не хотелось... И пусть я первой начала язвить, это всё равно не давало Александру права играть на моих чувствах, и врать про поцелуи.        Я напряглась всем телом, когда ощутила прикосновение чужих рук к плечам. Александр подошёл сзади и опустил подбородок на мою макушку, приобнимая, словно маленькую девочку.        — Софи, Mon Ange, молвите, что не так? – его голос смягчается, напрочь лишаясь эмоционального подтекста. Александр намеренно "обезличивает" себя, чтобы не дать мне повода прицепиться к чему-то. Кажется, он боялся сложить о себе неправильное впечатление, примечая, насколько сильно меня раздражала лесть.       Обернувшись, я смотрю на него затравленным взглядом, пытаясь понять, стоит ли опасаться подвохов. Продолжительный гнев не был свойственен моей нервной натуре, истерики – да. Но не гнев. Выпустив из рук безделушки, я стараюсь игнорировать волну мурашек, прошедшую по коже в момент, когда я встречаюсь с лучистыми глазами, напрочь уничтоживших мою гордыню.        — Неужто не понимаете? – спрашиваю тихо, стараясь не нарушать размеренную атмосферу города.        В окружении суматошного народа наша парочка практически не бросалась в глаза, но так не могло продолжаться вечно, рано или поздно Александра узнают. Мне следовало поторопиться и увести его в безопасное место, хотя совершенно очевидно, что где-то поблизости так или иначе пряталась царская охрана.        После той ночи в кабинете, я передумала разное, поэтому не понимала толком, с чего начать. Большинство проблем, как и раньше, упиралось в происхождение Александра; в его неумение смотреть на мир глазами простых людей, о чём мне было страшно ему рассказывать, ведь это тоже самое, что выдвинуть претензию в адрес неудачного рождения. Во Франции от рук Трибунала погиб король, и всё по той же причине: «Король виновен в том, что он король».        Делать из Александра чудовище, опираясь исключительно на его происхождение, я не собиралась. Однако объяснить причину своих страхов без учёта этих сведений было невозможно.        — Я Вас боюсь...– честно призналась я, решив не ходить вокруг да около.        В голубых очах напротив отражается сперва смятение, а затем тяжесть свинцовых дум. В отношениях с Александром я опасалась многого: гордыни, например, которая не позволит в минуту ссоры увидеть во мне близкого человека. Я уже думала об этом раньше, и вот сегодня припомнила вновь.        Почувствовав желание высказаться, я с трудом себя останавливаю, понимая, что не должна проявлять грубость.        — Ваших подданных с колыбели приучают воспринимать царя, как отца нации. И Вас, признайтесь, склоняли в детстве к тому же принципу. Вы не отделяете себя от России и, говоря о свободе, так или иначе ждёте от людей подчинения. Как прикажете быть с Вами, ежели сперва Вы хотите свободу, а затем напоминаете человеку о границах дозволенного? Вы требуете относиться к Вам, как к Государю, и в тоже время, как к независимой личности. Право, Вы неповинны в своём происхождении, и всё же Вы позволяете принципам монаршего воспитания довлеть над общечеловеческими ценностями. Я сознаю, что Вы достойны своего статуса. Вы необычный человек и демонстрировать себя обществу обязаны по-особенному. Поверьте, я готова почитать Вас в обоих обликах; одно от другого неотделимо. Но если говорить о какой-то искренности, мне кажется совершенно неуместным исполнять две роли одновременно – одна из них непременно должна преобладать. Мне тяжело оставаться рядом, когда Вами управляет высокородное эго. Мне страшно довериться, потому что в любой момент Вы можете посмотреть на меня свысока. И Вы ещё спрашиваете – "что не так"? – эти жестокие слова булавкой вонзились в моё израненное сердце.       Солнце и эмоциональная перегрузка мешали здраво соображать, отчего я чувствовала себя совершенно разбитой. Александр должен понять, что до тех пор, пока царские замашки остаются для него главной чертой характера, окружающие не смогут ему открыться. Каждый будет видеть в нём только Государя. Конечно, он имел полное право оставаться самим собой, оставаться Императором – я подразумевала лишь пагубные черты этой должности.       Легко обещать людям понимание, когда находишься в хорошем настроении, а попробуй сохранить то же понимание в дурном расположении духа, когда хочется вытолкать всех непокорных за дверь. Как раз в такие моменты на свет и вылезают повадки тирана.       Я наблюдала за этим явлением восемь лет, так что мне было с чем сравнивать.       Бросив взгляд в потемневшие от времени зеркало, стоящее чуть поодаль на прилавке, я остаюсь недовольна своим взмыленным видом: излишняя краснота лица выглядела скорее нездоровой, чем милой. И только зелёный бонет из ивовой лозы по-прежнему продолжал защищать меня от опасных лучей.       Я опускаю голову, стараясь скрыть свой взмыленный вид, ощутив, как Александр отстраняется от прилавка:       — On doit parler. Проследуйте за мной... – развернувшись, он спешно направляется в сторону дороги, увлекая меня на залитый солнцем перекрёсток.       Сердце почувствовало приближение беды, что заставило меня морально приготовиться к худшему.       Не прошло и минуты, как мы добрались до чёрной кареты без фамильного вензеля – таких по России ездят сотни, на ней Александр и приехал на ярмарку. Лошадьми управлял незнакомый мне кучер, а на запятках стояло два лакея, точнее, переодетых в ливреи гвардейца.       Опираясь на любезно протянутую руку, я с большим удовольствием забираюсь внутрь, ощущая долгожданную прохладу на раскалённой коже. Оказавшись в мрачном салоне, двигаюсь ближе к зашторенному окну, невольно сравнивая себя с ланью, свалившийся в охотничьи сети.       В поле зрения попадает ведро со льдом, стоящее в отсеке для вина. Я тут же хватаю его и перемещаю на колени: при такой жаре лёд таял быстро, но судя по некоторым хорошо сохранившимся кускам, можно было сделать вывод, что Александр выбрался на улицу минут тридцать назад.       Не удержавшись, я заворачиваю несколько льдинок в полотенце, снимаю бонет и прикладываю холодный компресс ко лбу, сбивая жар и получая истинное наслаждение от проделанных манипуляций. Вода тонкими струйками скользнула вниз по шее, высыхая в зоне декольте.       Откинувшись на спинку сидения, я обнаруживаю, что обивка смочена холодный водой. Прохлада окружала меня всюду, помогая обрести уверенность.       Дверь за Александром с тихим стуком затворяется, и я слышу, как он бьёт тростью о крышу – сигнал для кучера к отъезду. Экипаж тотчас приходит в движение, распространяя по салону скрип колёс, бьющихся о городские ухабы.        Стянув с головы шляпу, августейшей откладывает её на противоположное сидение, позволяя золотистым кудрям упасть на чистый лоб.       Меня немного взволновала эта таинственная неопределённость. Куда кучер изволит нас везти? И почему Александр не назвал адреса?       Погрузившись в терзающие душу размышления, он превращается из молодого царя – в старца, мрачнее буквально на глазах. Александр давно практиковал метод меланхоличного молчания.       В моменты, подобные этому, он редко допускал до себя людей, предпочитая оставаться в гордом одиночестве. Выходит, мы не такие уж и разные: оба любим мучить себя ненужными переживаниями.       Александр был прекрасен в своей нерешительности, что никак не вязалось с образом избалованного повесы, привыкшего разбивать сердца. Полумрак салона ожесточённо давил на сознание, вытягивая из разума остатки здравомыслия, а скупая мораль выцветает, теряя авторитет перед властью сердца.       Стоит раз увидеть, как любимый человек находится на краю пропасти, как в груди просыпается желание отдать жизнь за его спокойствие. Мне хотелось обнять Александра, сжать его в крепких объятиях, укрыть от всего мира, чтобы лишить, наконец, возможности заниматься самоистязанием.       Окутанная томлением, я чувствую готовность прикоснуться к светлым кудрям, дабы подарить ему хоть немного утешения.       Наконец, августейший решился:       — Софи, мне столько надобно рассказать Вам... Столько разных слов вертится на языке... – голос дрогнул, теряя былое величие.       Он обращался ко мне с той романтической лёгкостью, с какой поэты бросаются к ногам воспеваемых в стихах муз.       Закусив нижнюю губу, я с придыханием наблюдаю за внезапно ожившей мимикой Императора, пробившейся сквозь неподвижную маску «Северного Сфинкса». Ведро со льдом возвращается на место, полотенце тоже. Собравшись с силами, я смотрю на Александра в упор, не смея перебивать.       — К прискорбию, Софи, я не располагаю достаточным временем, чтобы вывернуть перед Вами душу, и потому вынужден оставаться кратким. Прошу отнестись к моим словам с пониманием и не воспринимать их как нечто должное.       Тяжело вздохнув, он поднимает на меня пылкий взгляд, вновь захватив в плен дрожащую ладошку. Для Александра было важно установить с человеком тактильную связь, сосредотачивая на себе всё внимание собеседника. Подобные методы влияния входили у него скорее в привычку, нежели в набор манипулятивных качеств: касаясь человека, августейший хотел быстрее сблизиться с ним, а не пытаться играть чувствами.       — Вы только не пугайтесь и не думайте обо мне дурного. Знайте, я посвящаю Вас в свою тайну не с целью навязать Вашему сердцу любовный дурман, а с той лишь надеждой, что отыщу понимание в лице старого друга. Незадолго до отъезда в Москву, я изъявил желание встретиться с Лизхен...       Под этим имением скрывалась жена Александра, Елизавета Алексеевна. Как только я поняла, что речь пойдёт об Императрице, нехорошие предчувствие в душе усиливается, но виду я не подала, продолжая внимать взволнованному оратору.       — Вы, верно, знаете, Софи, что мнение супруги для меня особенно ценно. Императрица Елизавета и моя супруга, Лизхен – две разные женщины, уж поверьте. Будучи в разладе с женой, я всегда хранил верность моей коронованной спутнице жизни. Мы долго говорили о прошлом. Беседа наша продолжалась до утра и кончилась тем, что мы оба изъявили желание даровать друг другу свободу... – последние слово Александр произносит одними губами, что навело меня на мысль о самом страшном предположении.       Сильнее стиснув мою ладонь, он на мгновение замолкает, кажется сам испугавшись того, в чём собирался признаться:       — Судите сами, сударыня: два взрослых человека не могут существовать в союзе, лишённом любви. Бездетный брак, полный непримиримых обид молодости, заведомо обречён на крах. Я благодарен Лизхен за торжество разума и за ту терпимость, что она ко мне проявляла, но отныне каждый из нас пойдёт своею дорогой. Мы оба обретём свободу... Свободу выбора, понимаете? Пусть Вас не пугает моя резкость. Я настроен решительно, потому как шёл к этому ни один год. Синод позаботиться обо всех нюансах, а официальное объявление будет сделано позже. Это государственная тайна, Софи, и Вы посвящены в неё одной из первых, – закончив монолог на пылающей ноте, Александр с нежностью прижимает мою ладошку к груди, игнорируя ледяное оцепенение, сковавшие моё тело.       Наверное, я всё-таки сошла с ума, раз слышала поток безумных речей от человека, который никогда ничего не менял в своей жизни. Сомневаться не приходилось – Александр совершенно точно говорил о разрыве.       На мгновение я даже выпадаю из реальности, начиная качать головой из стороны в сторону, пытаясь откреститься от всего вышесказанного. Разум не желал воспринимать столь шокирующие обстоятельства.       Это бред. Такого не могло случится!       Александр не осмелится поступиться с монархическими принципами. Только не сейчас. Не в этот ответственный момент, когда на Россию смотрит вся Европа. Он без всякой жалости уничтожит свой авторитет в глазах монархического класса, лишив нашу страну возможности обрести наследника. Никогда прежде представители самодержавного правления не расторгали политический брак, по крайней мере в современной истории. Если бы у Александра был сын, ему бы простили слабость неподчинения, но в условиях бездетности по какому праву он собирался расторгнуть свой союз с Елизаветой?       В нашей стране только Великий Князь Константин являлся исключением из общепринятых правил: он расстался с супругой сразу после гибели отца, однако это решение вылилось в скандал, который кончился падением его социального статуса.        Константин – цесаревич, а Александр – верховный правитель. Личная жизнь обоих братьев всегда будет являться достоянием общественности, и неважно, счастливы они или нет – долг обязывал их соблюдать приличия.       Своим разводом Александр продемонстрирует миру, что отказывается продолжать прямой королевский род и завещает корону Российской Империи... Кому?       Кому, помилуй Бог, он её завещает?       Ощутив себя, как под прицелом охотничьего ружья, я продолжила настырно качать головой, запрещая себе верить речам этого безумного человека.       — Как же... Как же это, Господь... – губы дрожали, я с трудом подбирала слова. — Скандал... Будет грандиозный скандал... – у меня не хватило словарного запаса, чтобы выразить насколько это неожиданный поворот событий.       Разум неминуемо посетили мысли о дворцовом перевороте. Мало Александру убийства отца, он ещё и любимую всеми жену решил выкинуть из страны.       Да кем он себя возомнил? Наполеоном?       — Вся моя жизнь – скандал! Бесконечный, Софи. Без конца и края. – Он переходит на резкий тон, завидев на моём лице отпечаток страха. — Я бы не решился на подобное, не будь уверен в эффективности законодательных актов, способных сохранить мою власть на троне. Останься Лизхен моей супругой, это никоим образом не помогло бы нам обрести счастье, а России – наследника. Продолжать сохранять брак ради спокойствия элит – значит продолжать верить в иллюзию безопасности. В действительности им всё равно, женат я или нет. Задумавший зло свершит его в независимости от обстоятельств. Понимаете о чём речь, сударыня?       Сложность политических формулировок не желала укладываться в моем воспалённом мозгу. Страх за будущее страны охватывает меня с головой, вышибая кислород из лёгких. Быть может, я слишком сердобольная, а быть может, неправильно расставляла акценты.       Я воспринимала царский брак за чистую монету, возвышая его над союзами обычных людей. Но, как и в обычных семьях, цари точно также страдают от недомолвок.       Ещё совсем недавно я размышляла на тему несчастливых союзов, сожалея, что в России не существует бракоразводного процесса. Фрейлин и других служащих двора приучают к мысли о нерушимости августейшего брака, мол, что связано Богом и Государством, да не разорвёт человек.       Царская семья – оплот добродетели. И пусть большинство королевских семей в сущности несчастливы, их представители обязаны поддерживать официальный институт семьи. Кто ещё, как не глава нации должен подавать положительный пример своим подданным?       Несмотря на это, я понимала, что в чём-то Александр был прав: вся его жизнь – один большой скандал. Он родился и сразу потеснил отца в линии престолонаследия, подарив обществу надежду на реформы, после чего случился этот треклятый заговор против Павла... Если он до сих пор оставался на троне, значит, это кому-то нужно.       Чисто по-человечески Александр имел право на развод, так как женили его по принуждению, а не по сердечному согласию, другое дело – государственный статус. Свой авторитет он потеряет в первую очередь среди дворян.        Однако, мои размышления пришли к тому, что боятся ему нужно не дворян, а генералитет. Тех, у кого под рукой сотни верных штыков. Если он уверен, что может их контролировать, полагаю, его план пройдёт безопасно для страны.       Никогда он ещё не проявлял такую волю, как сейчас, и мне стало страшно, что всё так резко начало меняться...       — Софи, я хочу, чтобы Вы знали: моя гордыня и всё то дурное, что составляет мой характер, с недавних пор стало ослабевать. После нашего разговора в тот вечер... – он опускает взгляд, ослабевая хватку, позволяя моей руке обрести свободу. – J'ai été cruel, – переход на французский позволил сгладить острые углы.       После всех унижений, что я испытала, после обысков и кривых взглядов толпы, его признание в жестокости выглядело как подорожник на открытой ране – оно ничего мне не дало.       И всё же Александр счёл нужным покаяться:       — Простите, что лишил Вас покоя. Мною двигало чувство обиды. Я принудил себя признаться, что являюсь трусом, и это во многом освободило мою душу от веры в собственную исключительность. Причина всех моих бед крылась в нежелании смотреть правде в глаза. Но теперь я осознал: Вы были во многом правы. Я благодарен Вам за настойчивость и за Ваше сердце, болеющее за судьбу России. Вы мой Ангел, Софи. И я хочу, чтобы Вы знали: моё отношение к Вам нисколько не изменилось. Своих слов обратно забирать не стану. Всё то, что происходило между нами в кабинете, было истиной. Я не забуду из того вечера ни единого мгновения. Не сомневайтесь, я по-прежнему питаю к Вам сильнейшие чувства. Это не ложь и не лесть. Не смейте, прошу Вас, угадывать хитрость в моём признании... – вспомнив особенно примечательные детали нашего разговора, Александр полностью отходит под власть сердечного тяготения.       Вытянув руку, он осторожно касается моей щеки, желая убедиться, что я жива. Застыв, безнадёжно теряю контроль над происходящим. Слишком много сведений обрушилось на меня за последние несколько минут. Разрываясь меж дух огней – между долгом и мечтой, я делаю выбор в пользу последнего, решаясь в очередной раз довериться обстоятельствам. Я посчитала по меньшей мере неправильным осуждать Государя за его личную жизнь.       Он вправе сам решать, как поступать с супругой.       Мне было страшно осознавать последствия его вопиющего поступка. В ту ночь я заставила его переосмыслить отношение к войне, но к браку – никогда. Александр никому не позволял касаться темы своих взаимоотношений с Императрицей. Опасность здесь крылась в другом – в моих сумасшедших чувствах к нему, для которых не существовало более никаких преград.       Роль фаворитки не новая в этом мире. Она изучена вдоль и поперёк: она не нарушала древних традиций, не компрометировала монарха и не вызывала у людей вопросов. Только в отличие от фавориток древних королей, меня не интересовали слава или дорогие подарки. Одно лишь меня беспокоило...       Дети. Незаконнорожденные дети, у которых никогда не будет отца, и которые едва ли смогут вырасти без оглядки на прошлое матери.       Извинения Государя я приняла с радостью, ведь они отражали стремление Александра меняться к лучшему, а вот с дальнейшими чувствами так и не определилась, потому как боялась затрагивать вопросы будущего.       — Куда Вы изволите меня вести? – вспомнив, где мы находимся, и что поездка не продлится вечно, отталкиваю чужую руку, будучи не готовой к эмоциональным горкам.       — У нашего путешествия нет конечной цели. Карета колесит кругами, – Александр не стал вдаваться в подробности, считая их мелочью. Проявив настойчивость, он скользит пальцами вдоль линии скулы, пытаясь принудить меня оставаться честной.       Я так ничего и не сказала; кроме страха и порицания, он ничего от меня не добился. После всего услышанного говорить о личных отношениях было трудно, но раз он счёл нужным поделиться со мной чувствами, наверное, я должна как-то на это отреагировать. Забыв на время о его безумном желании разорвать отношения с Императрицей, я сосредоточилась на том, что связывало только нас. Это не было эгоистичным порывом, а лишь стремлением отгородиться от опасной игры, которая могла закончится трагедией.       — Вы... Сможете даровать мне защиту? – не подобрав более правильных и ёмких слов для описания внутренних страхов, я нахожу в себе силы посмотреть оппоненту в глаза, внося одно маленькое уточнение. – От этого? – вытянув руки вперёд, изображаю брюхатость, надеясь, что сей жест не выглядел слишком топорно. Мне хотелось, чтобы Александр понял: я не только беременность имею в виду, а в первую очередь судьбу его бастардов, когда они вырастут и вступят в свет.       Отсылать незаконнорождённых детей в деревню, записывать их на чужие фамилии – способов избавиться от нежеланных отпрысков существует множество. Как по мне, будет лучше, если дети вовсе не появятся на свет. Меня ужасала сама мысль о материнстве; это та ответственность, к которой я не была готова.       Александр смеётся, забавляясь моей наивности. О появлении детей на свет я знала лишь в теории, из рассказов матери, представляя примерно, как мучается женщина, когда Господь посылает в её лоно ребёнка.       Александр успокаивающе гладит меня по щеке, прекрасно сознавая, что разговор у нас складывался отнюдь не детским. Его улыбка приобретает лукавый вид, а в глазах мерцают бесовские огоньки.       — Нет таких вещей, от которых я не смог бы Вас отгородить... – дав размытую формулировку, он неспроста заменяет слово "защитить" на "отгородить". Как опытный дипломат, Александр ловко подменял акценты. На его щеках выступают милые ямочки, при виде которых у меня перехватывает дыхание.       Тем не менее, вопрос оставался открытым. Возможно, я торопила события или чего-то не знала о данной области, однако надёжных средств от зачатия, насколько мне известно, в мире не существует. Так что каким образом он собирался отгораживать меня от детородной напасти оставалось только догадываться.       Он берёт мокрое полотенце в руки и осторожно прикладывает его к моему виску, имея цель отрезвить и отвлечь от ненужных переживаний. Другая рука опускается на затылок, удерживая мою голову на месте. В таком положении я почувствовала себя парализованной. Странного рода сонливость окутала вдруг сознание, погружая меня в некий гипноз, если не сказать больше – эмоциональную зависимость.       Я не знала, что и думать. Единственным наиболее сильным чувством в груди основалось вязкое томление.       Государственный скандал не казался больше таким уж страшным, мой взор останавливается на глазах Александра, невероятно притягательных и глубоких, как морская лазурь. Прохлада смоченного полотенца приятно вытягивала суетные думы из головы, сосредотачивая моё внимание на царском лице: на ярко-розовых губах, на округлых щеках и обаятельных веснушках, украшавших нос и скулы. Близость становится невыносимой, если не сказать больше – мучительной. Мне не хватало наглости, чтобы признаться, что я хотела поцеловать Александра. Поцеловать прямо здесь и сейчас, нисколько не заботясь о приличиях.       Вместе с тем, я боялась, что он разочаруется во мне, ведь поцелуй после всего услышанного выглядел бы как попытка уличить личную выгоду. Тут судьба России решалась, а я со своей любовью полезу...       Да и потом, Александр сам сказал, что эта новость никак со мной не связана. Желание развестись было его личным решением – его и Императрицы Елизаветы, поэтому воспринимать этот инцидент как сигнал к действию было бы оскорбительно.       — Je peux vous embrasser? – шелестящий шёпот опаляет моё лицо, заставляя вздрогнуть.       Распахнув глаза, я вижу, что Александр смотрит на меня как удав на кролика: на дне расширенных зрачков плескалось что-то непонятное: ни то азарт, ни то насмешка...       Я не верила, что он спрашивал у меня разрешение на поцелуй. Он, точно дьявол, прочитал мои постыдные помыслы, соблазняя поддаться искушению.       Прохладное полотенце перемещается с висков на шею, а затем смачивает декольте, впитывая остатки липкого страха. Александр следил за движениями своей руки и не мог оторвать взгляда. Не дождавшись разрешения, он наклоняется и мимолëтно целует меня в щёку, проверяя, буду ли я сопротивляться.       Мысли о том, что правильно, а что нет, вылетают из головы в тот момент, когда желанные губы даруют мне заветный поцелуй. Если Александр позволял себе поступать подобным образом, значит, он не видел в этом поведении ничего предосудительного. А ведь я дала себе зарок, что непременно отвечу на его чувства, не упущу возможность обрести крупицу счастья. Однако что-то меня всё равно останавливало...       Я привыкла к Александру, как к Государю, а не как к любовнику, поэтому позволять ему всё и сразу было неправильно. Ощущение абсурдности происходящего быстро отрезвляет.       — No! Assez! – настойчиво упираясь руками в широкие плечи, я прошу его остановиться. – Не к месту это. Не нужно! Вас может постигнуть разочарование... Я знаю, что выгляжу собакой на сене, но к чему спешить? Надоест ведь быстро... Вам надоест. – Наружу вылез страх не удержать счастье в руках. И мне совершенно не показалось разумным, что Александр наблюдал за мной восемь лет: не будь он уверен в своих чувствах, то за минувшее время давно бы уже оставил меня в покое.       С женщинами Александр вёл себя сообразно их требованиям, и со мной наверняка тоже, а значит он понимал, что кратковременные вспышки страсти меня не интересуют.       В глазах предательски защипало, и я поспешила опустить голову, не в силах более смотреть на его очаровательную улыбку. До моего слуха доносится красноречивый смешок, полный безобидного умиления.       Коснувшись талии, Александр прижимает меня вплотную к себе, и я чувствую, как полотенце в его руках пропитывает ткань платья на спине.       — Столько лет Вы знаете меня с не лучшей стороны... Бесспорно, у Вас имеются серьёзные причины сомневаться в моём постоянстве... – говорит тихо, но строго, желая донести до меня очевидный смысл. — И всё же я прошу Вас не забывать, что помимо царского сана, я обладаю мужским началом. Как всякому мужчине мне присущи честь и ранимость. Подвергать даму сердца страданиям значит навеки отказаться от чести. До такого бесстыдства я не опущусь никогда. О каком же разочаровании Вы изволите толковать? Разочарованию, сударыня, подвержен человек, не имеющий представления о своём чувстве. Но я таковое имею. Мне вполне известно, как много эмоциональных преград стоит межу нами, и моё царственное происхождение возглавляет сей печальный список. Я не стану склонять Вас к чему-либо супротив воли, однако поймите и Вы меня: в моих стремлениях нет корысти, как нет и обманчивых чувств, коих Вы столь разумно опасаетесь. Поверьте, в мои лета человек научен отделять поверхностное от истинного. Я никогда никому сердечно не клялся, но Вам...       Убирав волосы с моего лица, он приподнимает мою голову за подбородок:       — Вам я готов принести свою первую клятву. Вас легко читать, Софи, до смешного легко. Мне доподлинно известны все Ваши страхи, и за каждый из них я готов нести персональную ответственность. Я клянусь, что не причиню боли Вашему сердцу. Клянусь прислушиваться к Вашим словам и порывам. И пусть священное писание запрещает христианам оставлять земные клятвы, я всё же клянусь, слышите? А ежели Вас пугают клятвы, тогда позвольте дать обещание. Прошу заметить, что обещание моё не имеет хитрости, не судите о нём как о кривой насмешке. Я обещаю беречь наши чувства. Обещаю хранить то, что зародилось между нами, ведь я сам этого хочу всем своим сердцем... – Александр не стал пугать меня громким словом "люблю", так как знал, что я не имею к нему веры.       Сказать "люблю" можно единожды в жизни. В крайнем случае, два.       Из уст Императора "люблю" звучало как сказка, верить в которую у меня не было оснований.       Замалчивание столь опасного чувства дало мне прямое доказательство, что Александр действительно меня знает. Испытав облегчение, я обнимаю его за плечи, утыкаясь носом в бахрому золотого эполета.       — Не нужно заведомо обещать невозможное... – дрожащим от волнения голосом произношу я, припоминая обрывки из разных любовных историй, где клятвы и обещания превращались в груз для их инициаторов. – Может получиться так, что Вы станете заложником собственных слов. Не хочу видеть, как Вы притворяетесь, когда чувства начнут остывать... – этот сценарий был одним из наихудших.       Притворяться влюбленным только ради того, чтобы не причинить боль любящему тебя человеку – идея эгоистичная. Александр не мог знать наверняка, сколько продлятся наши отношения, но уже говорил так, будто они вечны. А что если он разлюбит? Что тогда?       Накрыв ладонью мою макушку, августейший позволяет выплакаться, теперь уже окончательно превратив меня в послушную марионетку.       — Я не приучен разыгрывать сердечные чувства в первую очередь перед самим собой. – Произносит шёпотом, опуская подборок на мою голову. — Вам нечего опасаться, сударыня. Мой государственный брак доказал, что принуждения в вопросах сердца не имеют на меня влияния. Ни один закон не смог заставить меня быть счастливым по долгу службы. Вдумайтесь в это, Софи. – С нежностью перебирая пряди моих волос, стараясь не разрушить причёски, Александр вновь касается губами щеки, кончиками пальцев стирая тонкие дорожки слёз.       Как это ни странно, я умудрилась позабыть о главной черте его характера – противлении. Как бы сильно он не был подвержен изменчивости, лицедейству и страхам, в его жизни всегда были такие вещи, над которыми никто, кроме него не имел власти. Елизавета Алексеевна, сколько бы ни числилась в его официальных супругах, так и не смогла обратить на себя любовный интерес.       Едва они вышли из юношеского возраста, Александр прямо заявил жене о намерении остаться друзьями. И даже клятва перед Богом у алтаря не смогла заставить его разыгрывать счастье, ибо он изначально вошёл в церковь с не твёрдым намерением. Вряд ли мне стоит всерьёз опасаться, что Александр будет любить меня из жалости. Врать о чувствах он точно не станет...       И он поспешил развеять мои опасения:       — Не бойтесь, Mon bon Ange, чувства продолжают жить в тех сердцах, которые всецело их осмысляют. Остальное зависит от бережного отношения влюбленных друг к другу, и потому мне не боязно приносить клятвы. Я твёрд в своих стремлениях и намерен защищать наши чувства от любых посягательств. Бережность, Софи, поверьте, мне известно, в каких тонкостях она может проявляться. Все эти тонкости составляют чувство глубокое, подлинное. Ваша боязливость исходит от неопытности, мне более чем понятно Ваше желание защититься, но я не виню Вас, а стараюсь помочь. – Он улыбнулся, успокаивающе скользнув ладонями вниз по моей спине, уничтожая преграды навязчивой мнительности.       В его объятиях хотелось раствориться, застыть многовековым истуканом.       Говоря о тонкостях любви, Александр заметил правильно. Мне и самой всегда казалось, что любовь проявляется в мелочах: когда ты видишь возлюбленного и заранее понимаешь, что ему нужно, ты чувствуешь его эмоции; знаешь, как обнять, как подбодрить, как прикоснуться, чтобы ему стало легче, и что сказать, чтобы придать уверенности.       Александр чувствовал меня, и это... чувствовалось.       Он предугадывал мои мысли, делая то, о чём было страшно попросить вслух. Но понимала ли я его?       — Мне тоже страшно... – коснувшись моих волос, он вновь шепчет на ухо, боясь спугнуть внезапно проснувшуюся смелость, толкнувшую меня в его крепкие объятия.– Ежели Вы думаете, что меня не ломает моё происхождение... Ломает, сударыня. Порой кажется, что ещё немного и от меня настоящего ничего не останется. Я тоже боюсь себя. Корона – это проклятие, Софи. Истинное проклятие. Мне тоже необычно воспринимать себя простым человеком. Я сражаюсь с этим, как и Вы, – в голосе скользит сожаление, но я не позволяю Александру закончить начатое, бессильно ударяя его кулаком по спине.       Эти жуткие слова обладали свойством призывать беду. Как только начинаешь проклинать своё происхождение, особенно королевское, случается нечто, что может лишить тебя всего. Александр казался мне чистым листом, который только предстояло заполнить чернилами.       Меня тянуло поцеловать его, но это был максимум, для остальных, более смелых ласк, требовалось время. Мне нужно привыкнуть к нему, как к мужчине...       Отстранившись, Александр бережно целует мои обмякшие руки, а затем медленно, незаметно для меня, переносит поцелуи на шею...       Вскоре я обнаруживаю, что позволила ему проявить настойчивость. Дыхание сбивается, а вязкое томление в груди превращается в жар. Мне вновь показалось, что всё происходящее лишь сон, навеянный измученным воображением. Александр являлся героем современной истории: его портреты рождали в людях чувство подчинения, они висели почти в каждом доме, а тут вдруг я, никем не признанная девушка, оказываюсь "внутри" этого портрета. Внутри его мира.       В нашу последнюю встречу мною двигало отчаяние, а когда находишься в отчаянии позволяешь себе многое.       Такие моменты происходят лишь однажды, но стоит опасности отступить, как внутри просыпается былой страх, и ты уже не в состоянии повторить свой героический поступок без учёта экстренной ситуации. Стремительная близость пугала меня, отчего я интуитивно замыкалась в себе.       — Государь... – взмолилась я, памятуя о том, что карета не предназначена для проявлений чувственности, учитывая дневное время суток и полный город любопытных свидетелей.       Это официальное "Государь" использовалось мною для охлаждения пыла Александра. Оно возвращало утерянный смысл в голову, вынуждая вспомнить о прописанных нам с рождения ролях.       Медленно прикрыв веки, он отрывается от моей шеи всего на секунду, чтобы втянуть в лёгкие кислород.       Рваное дыхание обжигает мои дрожащие губы. Он замирает, но не отстраняется:       — Нет, молчите...– сбивчивый шёпот заставляет подчиниться. Уверенная ладонь касается моей шее, спускаясь на лопатки.       Я не ожидала, что царственный голос наполнится мольбой, противоречащей всем законам мужской гордости. Осознание мезальянса пугало Александра. Он боялся этого "Государь", как огня, каждый раз ощущая свинцовое давление невидимого ошейника и звон колец в цепи, на которой ему надлежало сидеть до самой смерти. Быть может, наша связь значила для него гораздо больше, чем я себе представляла, ибо он отчаянно сопротивлялся обстоятельствам.       Поцелуи приобретают созерцательный характер: не желая торопить время, он наслаждается прикосновениями своих губ к моей коже, оттягивая и смакуя сей волшебный момент, медленно перемещая поцелуи на линию плеча.       Пелена желания застилает реальность перед глазами. Мои руки сотрясает мелкая дрожь, пока Александр не опускает их себе на плечи, заставляя свыкнуться с новым положением.       — Прошу, Вы ставите меня в неловкое положение... – с трудом отстранившись, упираюсь лопатками в обшивку кареты, хватаясь рукой за оконную раму.       — Вы тоже, сударыня, – слышится хриплый голос откуда-то сверху, полный нестерпимого влечения. Александр нависает надо мной всем телом, вынуждая принять лежачее положение. — Извольте набраться терпения. Я не причиню Вам вреда, даю слово. – Его сердце заходится в бешеном ритме, напрочь ломая остатки самоконтроля.       Светлые кудри щекочут мой подбородок: белокурая голова склоняется к груди, и я вздрагиваю, как только влажные губы прихватывают хрупкую косточку на ключицах.       Никогда не знавшая мужчину, я пребывала в растерянности от разнообразия любовных провокаций. Голова кружилась, щёки пылали, а грудная клетка разрывалась от бурлящих внутри эмоций. Жар медленно растекался по венам, оседая внизу живота – там, где чувствовалась тяжесть чужого тела.       Завидев растерянность на взмыленном лице, Александр удовлетворëнно улыбается. Его губы приобретают влажный блеск, маня подарить им самозабвенный поцелуй. Тонкие пальцы касаются моего рта, запечатывая очередное холодное "Государь", способное разрушить намеченные перспективы. С нежностью огладив горячую скулу, Александр наклоняется и оставляет на моём подбородке смазанный поцелуй. Глупые мужчины... Почему они думают, что мы должны плавиться в их руках, подобно воску?       Уличив подходящий момент, я жалобно выдыхаю:       — Вы говорили, что Ваш разрыв с Императрицей ни к чему меня не обязывает... – напомнив Александру о его благородном порыве, я вновь упираюсь руками в твёрдые плечи. Если он думает, что узнав о намеченном акте развода, я незамедлительно забуду о своих женских принципах и прыгну к нему в кровать, он ошибался.       — Я солгал, Mon Ange. Мне очень хочется, чтобы ввиду этой новости Вы возымели смелость, – бессовестно сознаётся он, приподнимаясь на локтях. — Не вините меня, я всего лишь несчастный влюблённый, живущий несбыточными мечтами о Вашем внимании. – Лисья улыбка пересекает влажные губы, после чего, в качестве извинений, Александр увлекает меня в трепетный поцелуй.       На возмущение времени не осталось... Горячие губы в очередной раз препятствуют потоку возмущений. Он не хотел склонять меня к близости прямо здесь, понимая и разделяя моё желание привыкнуть к нему. Его коварные провокации лишали желания сопротивляться. Ранее испытываемые противоречия произвели взрыв в моей голове, пропуская по натянутым жилам колючие импульсы. Он целовал меня так, как только мужчина может целовать любимую женщину, вплетая моё имя в канву исторических событий. Список Императорских любовниц только что пополнился ещё одним именем. Моим именем.       Осторожно углубив поцелуй, Александр проверяет на прочность мою хрупкую выдержку.       Я задыхалась...       Эти губы, с трудом поддающиеся изучению, требовали большего.       Мой второй в жизни поцелуй получился ведомым, но желанным. Я едва сдерживалась, чтобы не простонать царственное имя вслух. Александр улыбался и целовал, вторгаясь в мой горячий рот своим рваным дыханием, не смея проникнуть в него языком, опасаясь спугнуть девственный пыл.       Уста стремительно наполняются влагой. Зарывшись пальцами в золотистые пряди, я побоялась дёрнуть за них сильнее положенного. Государь – это хрупкий исторический экспонат, с которым нельзя обращаться грубо. Императору позволялось многое, но нам, простым подданным, запрещалось общаться с ним, как с равным, если, конечно, он сам того не позволит. Сбивчивый шёпот заполняет узкие стены: "Ma chère", "Mon Ange", " Mon amour"...       На глаза наворачиваются слёзы, когда вязкая сладость этих речей достигает глубин сердца, находя в нём заветные отклики. Хотелось отдаться обстоятельствам и повернуть свою гордыню на колени.       Как только пылкие поцелуи перемещаются на декольте, сердце отчаянно подскакивает к горлу. Проникнув пальцами под кромку хлопкового лифа, Александр оттягивает декольте на себя, открывая дополнительное пространство для манёвров. Если он потянет ткань чуть сильнее, моё платье неминуемо треснет по швам. Бюст скрывала нижняя рубашка — тонкий шмиз, простëганный в два слоя на груди, так что опасаться нечего: лишнего он не увидит. Влажные ладони в изучающей манере оглаживают талию и свод выступающих ребер, в попытке вспомнить прежние маршруты.       Его пальцы ласкали мой живот с такой незримой нежностью, что эти манипуляции выглядели почти целомудренными.       Подставляя шею под его губы, я слышу шипящий стон, чувствуя, как кончик языка мимолëтно касается мочки уха. Прежде мне не доводилось думать о том, как Александр ведёт себя наедине с женщинами и как женщинам надлежит вести себя рядом с ним. Оказывается, это так просто: сердце само подсказывало, что надо делать и как. Мне тянуло дотронуться до его шеи, и я дотрагивалась, шаг за шагом воплощая в реальность романтические фантазии. Процесс тормозило стеснение, присущее каждой молодой девушке. Мои робкие прикосновения не шли ни в какое сравнение с ловкими и бесстыдными касаниями Александра. Мне было тепло в его объятиях, и, вместе с тем, ужасно стыдно.       — Умоляю... – дрожащими руками перехватив светловолосую голову, пытаюсь выдавить из себя хоть какие-нибудь слова. — Государь... Пожалуйста... Дайте мне время... – моя просьба тонет в жалобном стоне, похожем на жалкий всхлип.       Александр получил всё, о чём только мог помыслить – в пределах этой кареты, разумеется – так что пытать меня дальше не имело смысла.       Он ловит мой затуманенный негой взор, видит в нём грань дозволенного и рвано выдыхает, измученно утыкаясь лбом в мои ключицы. Кажется, августейший, наконец, понял, что доводить ситуацию до критической отметки – нецелесообразно.       Собрать себя по осколкам удаётся не сразу, я с большим трудом выравниваю дыхание. Стон сожаления срывается с припухших губ Александра, после чего он роняет голову мне на грудь. Проходит несколько томных, полных блаженства секунд, прежде чем он окончательно овладевает ситуацией. Не успела я опомниться, как он заходится странным смехом, жмуря заплывающие пеленой страсти глаза. От его смеха мне сделалось не по себе; сей порыв выглядел болезненным и немного безумным. Нетерпеливые руки по-прежнему сжимали мою тонкую талию, а нервные пальцы сгребали белый хлопок, на котором останутся теперь небрежные складки.       Ещё несколько мгновений понадобилось для того, чтобы восстановить зрение. Я бережно глажу Александра по волосам, сильнее прижимая его к своей груди, проявляя заботу, пытаясь унять порыв сошедшего на него веселья. Подобное поведение я наблюдала у него впервые. Мне не понравилось, в каких эмоциях он находился, но зато понравилось, как нежные губы оставили поцелуй на моём плече, игриво и по-свойски прихватывая нежную кожу.       Карета в этот момент вписывается в крутой поворот, ощутимо замедляя движение. По салону разносится тихий стук, призывая Александра выпрямить спину. Это был очередной сигнал от кучера, возвестивший об окончании свободного времени.       Оправив на себе одежду, Александр улыбается, как нашкодивший мальчишка. Я тоже не удержалась от улыбки, сравнивая себя с недорослью, пойманной родителями в момент первого поцелуя.       Вот и закончился один из самых сладких моментов в моей жизни, который оставил десятки призрачных поцелуев тлеть на остывающей от страсти коже. Натянув на плечи изумрудную шаль, я пытаюсь прикрыть ею лёгкие покраснения. В голове звенело, а перед глазами навязчиво танцевала цветная рябь. Александр наоборот выглядел спокойным, как штиль, плавными движениями разглаживая невидимые складки на белых лосинах. По всей видимости, Его Величеству не впервой попадать в неловкие любовные ситуации, иначе маска победителя не красовалась бы сейчас на его славной мордашке.       И только я хотела осведомиться о нашем местонахождении, как крепкие руки сию секунду возвращают меня обратно в объятия, пробуждая восторг в изнеженном сердце.       — Я сожалею, Mon Ange, но здесь нам придётся расстаться... – с большой неохотой признаётся Александр, бережно поглаживая мои узкие плечи. — Нельзя, чтобы нас видели вместе. Ваша честь, поруганная мною в прошлом, не должна пострадать вновь, – невинно похлопав длинными ресницами, он стирает с моих губ следы размазавшейся помады, промокнув их батистовым платком с золотым вензелем.       И пока я пыталась сосредоточить на нём свой рассеянный взгляд, он с энтузиазмом продолжил:       — Я бесконечно благодарен Вам за ответные чувства, Софи. Поверьте, пережитые эмоции ещё долго будут согревать мою душу. Вы умоляете не торопить события, просите дать время всё обдумать, я дам Вам его, сударыня. Дам столько, сколько потребуется, ибо Ваше спокойствие для меня в приоритете. А пока дозвольте писать к Вам, чтобы иметь возможность разнообразить часы тягостных ожиданий. После всего случившегося я рассчитываю отыскать утешение в Вашем слоге, адресом для которого выступит моё любящее сердце. – Избавившись от бесцеремонного тона, Александр за секунду становится светским человеком, в чьих словах соединились внутренняя выдержка и благородное томление. Он невесомо проходится ладонью вверх по моей талии, останавливаясь на ослабших плечах. Александр всецело воплощал собой привлекательное для европейского менталитета изящество, являясь истинным представителем русской галантности.       Начать наши отношения с романтической переписки было лучшей его идеей, ведь именно в письмах человек, как правило, раскрывает свои подлинные мысли.       Недаром Цицерон сказал: «Бумага стерпит всё».       Волнительное молчание сковывает пространство, подобно удушливому смогу в середине лета. Я чувствовала, что впереди нас ждала тревожная неизвестность, полная дворцовых и политических интриг, поэтому оставаться в слепом забвении – большая роскошь для обоих.       Я стремилась оставаться трезвой, и не сильно увлекаться любовным дурманом. Переписка поможет нам гармонично распределить мысли, отгородив от излишней пылкости.       Схватив Александра за руку, я поднимаю на него пугливый взгляд, выражая твёрдость своих любовных намерений:       — Если Вы забудете обо мне, не пришлëте никакой весточки до конца дня – прокляну, так и знайте... – продолжаю в пылу смятения, бессознательно сжимая его тёплую ладонь.       Александр обещал оставаться честным, так пусть теперь берёт ответственность за моё помешательство. Пусть знает, что я питаю к нему настолько глубокое чувство, что не смогу уснуть, пока обещанное послание не окажется в моих руках.       Он смеряет меня проницательным взглядом, вновь надевая неподвижную маску.       Батистовый платок в его пальцах ощутимо сжимается, после чего он демонстративно перекладывается в мою открытую ладонь:       — Окажите любезность, проявите заботу о Вашем Государе. – Поднеся мою руку к своим губам, где виднелись полупрозрачные разводы от помады, Александр обворожительно улыбается, призывая уничтожить эти "преступные" следы.       Моё обещание проклясть его, очевидно, выглядело как недоверие. Угрозой, я пыталась напомнить о своих хрупких чувствах, подсознательно ставя под сомнение каждое его слово. Александр желал избавить меня от рабского сана, который препятствовал нашему сближению. Сделать первый шаг навстречу равенству всегда тяжело, но ещё тяжелее видеть в любимом человеке подобострастную личность. Просьба эта служила доказательством особого ко мне отношения. Он показывал, что я обладаю правом касаться его без разрешения, и что безраздельно мне доверяет, а значит и я должна учиться тому же.       Вздохнув, боязливо поднимаю руку, сохраняя невозмутимый вид. Дыхание мгновенно перехватывает: коснувшись кромки рта, заботливо стираю розовые пятна, невольно поймав себя на мысли, что Александру к лицу этот нежный оттенок помады. В спину настойчиво упираются горячие ладони, призывая придвинуться ближе.       — У Вас очень красивые губы... – вопреки нахлынувшему смущению признаюсь я, имея намерение загладить вину за случившееся. Александр игриво приподнимает уголки рта в полуулыбке, после чего целует мои пальчики сквозь батистовую ткань платка.       — Они Ваши, сударыня... Владейте же ими, – в нетерпении предлагает он, втягивая кислород в отяжелевшие лёгкие.       Я почувствовала, что лишаюсь воли, не в силах оторвать взгляда от его соблазнительного лица.       Не говоря ни слова, разворачиваю платок и осторожно накрываю им рот Александра, поддаваясь вперёд, чтобы увлечь его в очередной поцелуй. Батистовая ткань защитила уста от новых пятен. В этом невинном прикосновение, как ни странно, оказалось больше непристойности, чем в обычном поцелуе. В районе сердца сладко щемит, и я вновь почувствовала приятную тяжесть внизу живота.       Платок быстро намокает, распространяя тёплую влагу по губам, призывая плотнее к ним прижаться. Хватка на рёбрах усиливается. Александр неосознанно сжимает мой стан, подобно тугому корсету, лишая движения.       Удерживая одной рукой платок, другой прикасаюсь к его порозовевшим скулам, сдавливая их, спускаясь вниз к тугому воротнику, проникая внутрь, где прощупывалась пульсирующая жила.       Кожа Александра оказалась раскалённой. Мне хотелось содрать с него мундир или взять мокрое полотенце и намочить красивый торс...       Пальцы впиваются в его шею с такой силы, что я испугалась за появление синяков – то было проявление жадной собственности, скрытой в глубине моего растревоженного сердца. Коснувшись светлой макушки двумя руками, не смело углубляю поцелуй, приподнимаясь с места, заставляя Александра запрокинуть голову. Прижавшись к нему всем телом, чувствую, как широкие ладони оглаживают поясницу. Этот порыв оказался пиком моей чувственности.       Александр что-то проронил, вернее, простонал сквозь поцелуй, то ли выражая благодарность, то ли умоляя остановиться, на что я легонько прихватываю его за нижнюю губу, принуждая замолчать. Во мне ненадолго проснулась смелость, позволяющая урывками забирать у жизни лучшие моменты.       Ещё пара мгновений проходит в сладком блаженстве, после чего эмоции остывают, возвращая рассудку былую трезвость.       Оторвавшись от сладких губ, смаргиваю пелену забвения, опаляя возлюбленного нервным дыханием:       — Я буду ждать Ваших писем, сударь... Ждать, чтобы иметь возможность перечитывать их снова и снова... Как молитву перед сном. – Моё трепетное обещание, на сей раз, прозвучало искренне. Я полностью доверилась Александру и его обещанию прислать мне письмо.       Вместе с тем, я замечаю, как за шторкой в окне мелькает ряд зелёных деревьев. Судя по всему, мы достаточно далеко отъехали от центральной площади, заплутав в старинных кварталах города.       Уловив правильный контекст в моих словах, Александр с победным видом разжимает объятия, позволяя оказаться на свободе.       — Обещаю не задерживать курьера. – Мягко усмехнувшись, он неосознанно проводит кончиком языка по верхней губе, смакую призрачный налёт поцелуя. Бешеный ритм его сердца прощупывался даже через тугой мудир, а елейный голос дрожал от испытанного прилива удовольствия.       Постучав о крышу кареты, Александр подаёт сигнал кучеру к полной остановке, украдкой выглядывая в окно, дабы оценить обстановку.       — Отсюда ходят почтовые... – успокаивающе сообщает он, узнав очертания неизвестной мне местности. – Молю, будьте осторожны на жаре. Я напишу Вам вечером, к десяти часам, если будет угодно. Берегите себя, Софи... И ни словом, ни жестом, никому не обмолвитесь о нашем разговоре, – отыскав зелёный бонет из ивовой лозы, возвращает его на мою макушку, убирая со лба непослушные кудри.       Я смотрела на него в упор, с довольной улыбкой изучая искренность на царском лице. Наклонившись, он впивается мою руку несдержанным поцелуем, в то время как я шепчу ему на ухо одно единственное слово: «Je t'aime», что на французском языке звучало не столь тяжело и обязательно, как на русском.       Взглянув на него в последний раз, указываю пальцами на свои глаза, демонстрируя жест: "Я за тобой слежу", забирая платок на память и с большой неохотой выбираясь на улицу.       Атмосфера романтики разбивается на куски, оставляя терпкий осадок в сердце. Обласканная лучами ослепительного июньского солнца, висевшего на безоблачном небе, полной грудью вдыхаю аромат трав, с удивлением оглядываясь по сторонам.       Я понятия не имела, где находилась: вдалеке, за липами виднелись белоснежные своды ни то церкви, ни то монастыря. Но дорога была проездной: я увидела сад и услышала смех прохожих, гуляющих под кущами стройных берёз. Зелёные аллеи манили своей блаженной прохладной, зазывая посидеть в густой тени деревьев и хорошенько обдумать случившееся. Карета за моей спиной не спеша двинулась дальше, увозя Александра прочь в неизвестном направлении, где, должно быть, его ожидали государственные дела.        Я ещё долго ощущала на себе его взгляд из окошка, пока карету в конце концов не поглощает крутой поворот. Только тогда я позволила себе расплакаться, чувствуя внутренний покой и безграничное счастье, ввиду чего окружающая реальность стала напоминать сказку, давно забытую людьми и писателями: «Как из сна, во сне».

⊱⋅ ──────  • Рубрика •  ────── ⋅⊰

«Мода и быт»

🌿 В главе упоминалась Плюскова Наталия Яковлевна (ок. 1780–1845), фрейлина Екатерины Павловны (с 1807 года) и Елизаветы Алексеевны (скорее всего после 1812-ого года), была близка к литературным кругам, интересовалась литературой и занималась благотворительной деятельностью. К ней обращено известное политическое стихотворение А. С. Пушкина «К Н. Я. Плюсковой» (1818). Опубликовано в «Соревнователе просвещения и благотворения» в 1819 году, № 10 под названием: «Ответ на вызов написать стихи в честь Её Императорского Величества Государыни Императрицы Елисаветы Алексеевны». Скорее всего «вызов» исходил непосредственно от Натальи Плюсковой, предложившей Пушкину написать поздравительные стихи в честь Императрицы. К сожалению, портретов Н. Я. Плюсковой не сохранилось, что дало мне повод немного пофантазировать: образ Елизаветы Алексеевны, описываемый в стихотворение А. С. Пушкина, вдохновил на создание такой же голубоглазой блондинки 😊 На просторах Pinterest я обнаружила портрет, который идеально иллюстрирует нарисованный моим воображением образ Натальи Яковлевны)) Ссылка 1. Очень милая барышня в голубом. 💙 🌿 Из истории Красной площади: сложно сказать, какого цвета были Кремлёвские стены до пожара 1812-ого года. Но, осмелюсь предположить, что белые. Со времён Рюриковичей стены Кремля белили: «Москва Белокаменная» Периодически побелка выцветала и сыпалась. Указ о побелке отдавал и Павел I, ибо ко времени его царствования Москва как раз «облезла», что можно наблюдать на картине художника Фёдора Яковлевича Алексеева: Ссылка 2. Картина написана с натуру по приказу Павла Петровича, датирована 1801 годом. На второй картине Алексеева – Ссылка 3 – Ансамбль Кремля абсолютно красный, но точной даты её создания нет. Известно, что это начало 1800-ых. (Одежда прохожих указывает на это) А вот на третьей картине Алексеева – Ссылка 4 – видно, что Красная площадь вновь выбелена, хотя, если присмотреться, то можно приметить красные кирпичные проплешины. Дата написания также не установлена, но считается, что это всё те же 1800-ые. То есть, Александровская пара. В мае 1818 года король Прусский Фридрих Вильгельм III приезжает В Россию. Король посещает Москву по случаю рождения внука, великого князя Александра Николаевича, будущего Александра II. Находясь в доме Пашкова, Фридрих опускается на колени, благодаря Москву за спасение его Государства от Наполеона. На картине художника Н.С. Матвеев. 1818 г. – Ссылка 5 – запечатлён этот трогательный момент, где чётко вырисовывается часть Кремлёвской стены – белая. Москва после пожара вновь засияла белизной)) 🤍 Итог: при описание сцены на ярмарке, я остановилась на красной стене со следами от побелки, выбрала среднее, так сказать 😅 что позволило Мюрату и гостям столицы узреть двойное цветовое решение. 🌿 Начало XIX века – это эпоха экспериментов с нижним бельём! До нас дошло множество сведений, о самых разных вариациях «Stays», который из удобства ещё долгое время именовали Corset, хотя, по-сути, таковым он не являлся. Самой популярной моделью был корсет (stays) «а-ля Нинон» – средней длинны; он не закрывал бёдра, как многие другие, и завязывался сзади одним шнурком. Ссылка 6. Однако самым креативным, а главное удобным, был корсет (stays), называвшейся в модных журналах «Corset de Tissu de fil en X» – у которого перекрещивались две лямки на спине! Дамы более не тратили драгоценное время на шнуровку, поэтому во Франции эту модель прозвали ироничным «Half Stays a la Paresseuse», что переводится как «Корсет для ленивых». Ссылка 7. 🌿 Кстати!) Вопреки расхожему убеждению, в эпоху Ампир дамы не ходили голыми, и не обливали себя водой для воссоздания чётких складок на белом платье, как у греческих статуй. Данная информация исторически недостоверна, говоря иначе – миф! Обливание водой, которое приводило, якобы к повальной смертности женщин от восполнения лёгких, является, всего-навсего, раздутой сенсацией. Похожие происходило в середине XIX века, когда народ стращали сказками о том, что благородные дамы ломают себе рёбра, затягиваясь в тугой корсет. Никогда корсеты никому рёбра не ломали. Дамы не затягивались до полусмерти, кроме, разве что, совсем отчаянных модниц, которым становилось трудно дышать, ввиду чего они теряли сознание (рёбра и внутренние органы при этом никак не страдали). Просто мужчины таким образом боролись с «непотребной», по их мнению, модой, печатая в газетах байки о вреде «проклятущего корсета», ссылаясь на заключения неблагонадёжных врачей, малюющих гравюры с атрофированным женским туловищем, мол, смотрите, куда органы уползают! Тоже происходило и с мокрыми платьями. Подобный тренд действительно существовал, но, недолго, пара локальных вспышек и всё. Дамы очень быстро поняли, насколько это глупо и холодно. Эпоха Ампир длилась без малого 15 лет. А тренд на «обливание водой» – пару месяцев, если не меньше (опять же, мокрые платья носили лишь самые-самые изощрённые модницы, единицы, а не поголовно все женщины Европы), но раздували сию тенденцию, аки вспышку чумы, с соответствующим количеством жертв. Так что, игры с водой ни разу не характерны для Наполеоновской эпохи. До России данный тренд и вовсе не добрался. Наоборот, русские барышни старались больше утепляться, ведь после танцев выходить на улицу – в Петербурге даже летом климат был суров – означало подвергнуть себя риску слечь на больничную койку. На Императорских балах даже перестали подавить мёд, чтобы женщины не потели и не простужались впоследствии на сквозняках. Что до «голых» платьев, через которые просвечивала грудь – это удел женщин с низкой социальной ответственностью, вроде Терезы Тальен – знаменитой во французских кругах светской Львицы, подруги Жозефины Богарне (Бонапарт). Тальен, и ей подобные, оголяли даже ступни, носили сандали, браслеты на ногах и прочие вульгарные для того времени аксессуары, что высмеивалось французскими и английскими карикатуристами. Голая грудь могла быть изображена на портретах, если женщина позирует в образе какой-нибудь греческой богини, но натурщицы – есть натурщицы, это их работа – обнажаться перед художником. Спасибо за Внимание!) 💜❤💜❤