Безумие

Мы надеемся, зная, что нет никаких шансов.

Следующие два дня тянулись для Леви, словно вязкая смола. Габи безуспешно уговаривала его продолжать давать рекомендованные доктором нагрузки на ногу. Фалько только и успевал оттягивать ее в сторону, боясь, что тот в итоге сорвется и накричит на нее. — Он должен двигаться! — шипела она своему другу из соседней комнаты. — Иначе операция была бесполезна! — Лучше не трогать его сейчас, Габи. Пойми. Он вернется к тренировкам, когда сочтет нужным. — Он просто упустит время, — ворчала она, складывая руки на груди. — Это важно. Он ведь так хотел встать на ноги. Габи беспокоилась, хотя тоже понимала, почему он такой. Но Леви и не думал срываться на ней. Вообще ни на ком. Все это было бессмысленно, потому что Леви просто ничего не чувствовал. Ничего, кроме тупой боли под черепом, словно кто-то стягивал его кости тисками, только не снаружи, а внутри, заодно царапая внутренности обломанными ногтями. Он хотел бы просто поднять на ребят взгляд, но веки были тяжелыми, словно налитыми свинцом. Под ними давно скопилась невыплаканная влага, и от этого становилось только тяжелее: слезы медленно текли по глотке, впитываясь в слизистую горьким ядом. А запах… запах дома сводил с ума. Дом больше не был живым. Он пах гнилью. Неужели раньше не замечал? Леви почти не двигался. Сидел у окна, прижимаясь лбом к стеклу и пытаясь уловить ускользающие воспоминания о проведенных с Микасой днях. Нет. Об иллюзии дней, где Микаса была с ним. Он совсем запутался. Что было реальностью, а что нет? Прямо сейчас — что реально? А что, если он, вообще, лежит в госпитале для душевнобольных, никаких Габи и Фалько рядом нет, Микаса жива и здорова, а все произошедшее за год было лишь его больной фантазией? Он был бы не против такого расклада. «Да-а, друг. Еще чего придумаешь?» — Уйди. «Микаса мертва», — голос Армина перебил тот, другой. «Почему ты его слушаешь? А может, Арлерта тут и не было?» — Уйди, Ханджи. «Мне очень жаль, Леви. Ты этого не заслужил». Он не стал открывать глаз, чтобы убедиться, насколько реальной была говорившая с ним Ханджи. Он боялся, что она окажется такой же настоящей, какой была Микаса. Леви сдавил послеоперационный шрам на ноге пальцами с такой силой, что даже взвыл от боли. Вот оно. Вот это реальность: одинокий больной солдат. Пустой внутри и с жалкими ошметками плоти снаружи. Да. Микаса была иллюзией. Однако это не мешало ей быть живой. Когда-то в прошлом и сейчас — в его памяти. *** Дирижабль шумел. Леви сидел на полу: скамьи неудобные. Его старались не беспокоить: хоть он и начал разговаривать, горькая судорога так и не сходила с лица. Энни смотрела мрачно и вообще не решалась подходить. Один раз Райнер сел рядом и, ничего не говоря, иногда прерывал тишину тяжелым вздохом. Когда его позвал Жан, Райнер еле слышно произнес: «Мне жаль» — и ушел. Леви проводил его взглядом. Кажется, все они начали понимать, кем для него была Микаса. Не могли не понимать: их связь была очевидной в последние годы абсолютно для всех, а реакция на ее смерть расставила все по своим местам. К нему подошел Армин с дымящейся кружкой в руке. — Чай, капитан. — Спасибо, — Леви взял чашку, сделал глоток, Арлерт сел рядом. — Простите меня, — Армин сгорбился, опустил голову, вцепился пальцами в сапоги. — Я не уберег Микасу. Это я виноват. Леви посмотрел на него. Бедные дети. Сколько ответственности и сколько… вины лежит на одном только Армине? А на остальных? И пусть на языке упрямо вертелся вопрос: «Вы-то куда смотрели, парни?» — задавать он его не будет. Так сложилось. Некого винить. — Это не так. Армин посмотрел на него. В глазах — невыносимая тоска с едва мелькнувшей тенью благодарности. Леви больше ничего не сказал, мысли опять вернулись к Микасе. Теперь он стал с ней единым целым. Он думал, что лишь теперь она, оставшаяся в памяти, целиком его. Говорит с ним, смотрит на него только тогда, когда и как он захочет. Или он не просто потерял ее, а продолжает терять каждую секунду понемногу, пока воспоминания медленно угасают? Он обязан удержать ее в памяти, не забыть ни одного мгновения или образа. Дотянуть. До новой встречи с ней. А потом они добрались до острова. Прямо к Сигансине, где была стоянка дирижаблей. Леви видел Парадиз таким впервые: здесь уже не было стен. Серого цвета воздух, низкие тучи, порывистый ветер — он плотнее закутался в пальто, ступив на родную землю. Наверное, он должен был что-то особенное почувствовать по возвращении, только не было у него никаких сил на лишние эмоции. Жан грузил его коляску в ожидавшую их повозку, когда появился Конни. — Ребята, — он обнял каждого по очереди и застыл перед Леви. — Капитан. Вы все-таки вернулись? Рад видеть вас в добром здравии. Не знал, что вы тоже прилетите. Вас вызвала Хистория? — Я приехал к Микасе. Конни покосился на друзей в немом вопросе. — Он знает, — Жан закончил с погрузкой вещей и нахмурился, отряхивая руки. — Тогда… — Отвезите меня к ее дому. — Может, сначала заедете ко мне? Отдохнете. Вы долго добирались. — Спасибо. Нет, — Леви переступил с ноги на ногу, с нетерпением опираясь на трость. — Просто отвезите меня туда, и можете заниматься своими делами. — Капитан… — начал Армин, его перебил Райнер. Конни повесил голову, отошел в сторону и закурил. — Можете ехать. Мы с Энни сразу отправимся к королеве. — Почему туда? — разбито взглянул Конни на Леви. — Давайте я провожу вас к ее… могиле. В доме не на что смотреть. Потом он несколько раз кивнул, поняв, что спорить с капитаном все еще нет смысла. Бросил глухое «ладно», затушил сигарету и вскочил на лошадь. Остальные забрались в повозку и тронулись в нужную сторону. Ехали молча, иногда перебрасываясь малозначительными фразами. Дорога была скользкой и размытой: снег здесь стремительно таял. Леви опустил голову, желая оставаться неузнанным для редких людей, проходящих мимо них. Возможно, его здесь и вовсе уже не помнят, однако надежды на это было мало, поэтому он не стал рисковать. — Не знал, что Конни курит. — Недавно начал, — мрачно обернулся к Леви Жан. — После того, как в одиночку хоронил Микасу. И снова замолчали. Начавший было проглядывать город снова сменился пустыми полями с редкими заброшенными домами. Небо быстро чернело: вот-вот пойдет поздний весенний снег. Такая же чернота расползалась внутри Леви, когда повозка стала приближаться к одинокой постройке, больше похожей на сарай, чем на полноценный дом. И все же это был он. Дом, где Микаса поселилась после гула. — Мы на месте, — Конни спешился и остался стоять рядом с лошадью. Армин помог Леви слезть с повозки. — Зачем мы здесь? — Я должен удостовериться, что все это не проклятый сон. Леви дернул калитку и сделал пару шагов. Сердце сжалось, отзываясь болью в груди: отсюда дом выглядел еще более пустым и безжизненным. Неудивительно, что Микаса никак не могла прийти в себя и чувствовала себя одинокой, находясь здесь. К горлу подкатил гребаный ком от осознания, что она пряталась здесь, как загнанный раненый волчонок, от всего и от всех. Леви взглянул на разбитое окно у двери, сжимая кулаки: какие же суки. Подошел к крыльцу и замер. Голова закружилась, он оперся о перила, ощущая, как не слушаются колени: чуть прикрытые почти растаявшим снегом на крыльце лежали письма. Его письма Микасе. Изуродованные водой и временем конверты смотрели на него растерзанной надеждой на не случившееся. Из груди вырвался нервный выдох, губы искривились, когда он подавился позорным всхлипом. Жан подхватил его, помог устоять на ногах. Армин собрал письма, рассеянно посмотрел на Леви. — Сожги, — выдавил тот не своим голосом. — Хотя нет. Дай сюда. Леви забрал конверты — бумага будто обжигала пальцы — и неаккуратно засунул их в карман. Подошел к двери. Та жалобно заскрипела, когда он потянул ее на себя. Он сглотнул, ощущая, как едкая желчь подбирается к горлу, мышцы словно окаменели: вот так она жила? Тонкий матрас со сбитой простыней, прожженный пол, обгоревшее одеяло у стола. В ноздри ударил запах плесени, стылый ветер гулял от угла к углу в крошечной комнате. Если душа могла испытывать боль, то, несомненно, это Леви сейчас и ощущал. Если душа могла плакать, то сейчас его — скулила. Если Микасе суждено было умереть, то именно здесь над ней навис меч смерти. Терпеливо ожидающий. Беспощадный. Леви сел за стол. Коснулся кончиками пальцев скопившейся влаги в центре. Здесь же лежала опрокинутая банка чернил. Те давно вытекли и высохли. Он опустил взгляд на пол: там — сброшенная ветром бумага для писем. — Откуда кровь? — прохрипел он, заметив несколько следов, еще не стертых временем. Жан и Армин виновато молчали, не поднимая глаз и не зная, что ответить. В двери появился Конни, все-таки решивший войти. — Она сильно порезала ногу, — он еще не был здесь с тех пор, как забрал Микасу, и сейчас воспоминания о том дне и последующей смерти родной подруги, которую не спас, накрывали удушливой волной, заставляя голос дрожать, — когда боролась с огнем. Доктор говорил, что случившееся заражение крови не дало Микасе побороть воспаление в легких. Леви прижал голову к подставленному кулаку и тяжело задышал. Ну как же так, девочка. — Почему вы позволили ей так жить? — он накрыл ладонью глаза. Леви не ждал ответа, а те и не могли его дать. Все понимали: после окончания войны все закрутилось слишком быстро, и блуждающее беспокойство о сильной и взрослой подруге хоть и царапало изнутри, все же ослеплялось робкими мыслями, что у них еще достаточно времени. Чтобы не давить. Чтобы не вытаскивать силой. Никто из них не предполагал, что у Микасы было всего четыре месяца. — Где она? — он обессиленно посмотрел на парней. Если душа могла устать, то его — уже стелила постель в надежде на вечный сон. — Мы проводим вас. — Не надо меня провожать, — Леви встал, скривил лицо от подступившей к колену боли. — Просто скажите, куда идти. Он медленно вышел на улицу, ребята — за ним. Конни протянул ему небольшой букет подснежников. — Что это? — Эрен говорил нам, что Микаса любит незабудки. Для них еще рано, так что… вот. Отнесите ей. Леви протянул руку, рассеянно взглянул на цветы, осторожно сжал их в ладони, чтобы не повредить. Вышел за калитку и обернулся. Жан, сгорбившись, опирался спиной о дом и прятал лицо в ладонях. Конни плакал и гладил свою лошадь. Армин сидел на крыльце прозрачной тенью с абсолютно пустым взглядом. Разве это то, что они все заслужили? Нет. Это рвущая душу реальность, безжалостно топтавшая мечты вчерашних детей. Леви еще раз кивнул — они уже не видели — и пошел дальше туда, куда указал Конни. Сапоги вязли в грязи узкой тропинки, редкий лес постепенно оставался позади. Холодный ветер бил по затылку. Леви поднял воротник пальто и бережно укрыл цветы у груди. Еще через некоторое время показался невысокий холм с одиноким деревом на вершине. Он отдышался: нагрузка на искалеченную ногу была чересчур большой. Я почти пришел, Микаса. Несколько шагов по скользкой прошлогодней траве, и Леви зажмурился от ноющей боли. Проснись же, черт возьми. Пусть все окажется сном. Просыпайся. Еще три шага вверх. Он поскользнулся и упал на колени. Взвыл от пронзившей все тело боли. Ударил кулаком, сжимавшим трость, мокрую землю. Отдышался и снова поднялся. Проснись. Пожалуйста. Когда добрался до вершины, уже тяжело дышал. Тело дрожало, Леви покрылся потом. Ну же. Проснись. Он медленно прикрыл глаза, глубоко дыша. Если бы знал, кому молиться, помолился бы. Поднял веки и судорожно выдохнул: никаких чудес. Только не с ним. Он увидел два надгробия. Одно — совсем небольшое с не очень аккуратно выцарапанными словами на камне. Оно было для Эрена. Второе предназначалось Микасе: большой красивый камень с ее именем. Леви не мог пошевелиться. Тело сковал безнадежный страх. Безумная обжигающая боль сжала в тиски сердце. Вот и все. Это правда. Микаса здесь — под землей. Ему показалось, что он стоит на краю бездонной пропасти. Только шевельнется и сразу полетит вниз. Только УПМ давно не при нем, да и зацепиться не за что. Леви резко выдохнул, вцепившись рукой в надгробие, и медленно опустился на землю. Вытянул больную ногу вперед, вторую согнул в колене. «Эрен говорил, что она любила незабудки» Пальцы с силой сжали принесенные цветы, вдавили их в землю на могиле, перемешивая с грязью и превращая в кашу. Это ты во всем виноват, Эрен. Леви задохнулся подступившим рыданием. Откинул голову назад, поднимая взгляд к небу. Он беззвучно закричал, поднося трясущиеся ладони к вискам. Все это было невыносимо. Он снова посмотрел вверх: пошел снег. Крупные мокрые хлопья заполонили собой все вокруг. Они падали на землю тяжелым прошлым. Как все когда-либо им обещанное. Падали на землю и тут же таяли, смешиваясь с землей. Растворяясь в ее глубине. Они так долго шли за мечтой. Только… куда они пришли… в итоге? Что в итоге они нашли? — Тебе холодно? — одними губами спросил Леви, глядя на небольшой холм. Он снял пальто и укрыл им могилу Микасы. Ее колыбель. Подбородок задрожал, и он снова заплакал, ложась сверху. Обнимая мерзлую землю. Вернись, Микаса. Я пришел. Леви. Он открыл глаза и увидел ее. Такую же настоящую, как тогда — в Марли. — Не уходи, — произнес вслух. «Не уйду», — ответили ее ласково улыбающиеся глаза. Она села рядом, подобрала под себя колени. Провела ладонью по его волосам. Он вздрогнул, рвано задышав. И все равно боялся пошевелиться. Так и смотрел на нее снизу вверх. А потом услышал, как Микаса стала тихо напевать без слов тонкую красивую мелодию. Что-то подобное напевают матери своим детям, баюкая. Сердце Леви успокаивалось. Слезы высыхали. Тело тяжелело. И он только наблюдал, как на руках Микасы не тает снег. И никто, кроме нее, не видел, как на его волосах и успокоившемся лице упавшие снежинки уже тоже не исчезали. Наконец, они нашли покой. Здесь их битва была окончена.