Безумие

«Мы отдадим свои жизни, чтобы другие наделили их смыслом» Слова Эрвина спустя годы все еще отчетливо звучали в голове. Уже давно безмолвный, он все равно имел влияние на Леви. Ради всех потерянных жизней. Они должны были жить. Леви горько усмехнулся сам себе: вот она — жизнь. Искалеченная. Спрингер, выхаживающий мать, оставшуюся инвалидом после того, как она снова стала человеком. Кирштейн и Арлерт, путешествующие по ненавидящим их странам в попытках наладить мир. Браун и Леонхарт с выжженными душами в компании с ними. Про Аккерман он вообще не знает ничего, кроме того, что она вернулась на Парадиз. И он сам. Так и не нашедший себе места. Калека в инвалидной коляске. Герой войны для марлийцев и предатель для родины. После гула прошло четыре месяца. Три из них Леви провел в госпитале, а месяц назад переехал в выделенный ему почти уцелевший пустующий дом на самом краю полуразрушенного города. Сразу за границей его крохотного участка были видны обломки построек, до сих пор никем не убранные, а за ними — мертвая земля. Где-то дальше, за глубокими, искусственно созданными оврагами, было море. Леви знал это еще и потому, что в паре километров от него туда вела наспех построенная дорога в порт. Городские власти бросали все силы на восстановление самого необходимого, и связь с другими континентами была одной из важнейших задач. У них не было цели обеспечить достойным существованием чужеземного героя: его подлатали, выделили какую-никакую крышу над головой, назначили весьма скудное пособие и на этом — все. Чужак всегда остается чужаком, будь он хоть трижды спасителем мира. А на краю ада его поселили, чтобы не забывал, кто он такой на самом деле. Как будто он мог забыть. Два месяца назад, когда его восстановление шло полным ходом на удивление всех доступных докторов, он порывался уплыть домой. Навестившие его в это время Жан и Армин быстро убедили в том, что это плохая затея: власть на острове захватили йегеристы, влияние Хистории стремительно ослабевало, а значит, защиты Леви там не получит. Они рассказали ему, что последователи Эрена усердно набирают людей в свои ряды, пропагандируя новый порядок мира, и что все немногочисленные силы несогласных с ними направлены на сохранение существующего порядка, защиту королевы и на диалог с другими странами. Никто не будет заниматься защитой одного отдельного бывшего капитана, чья голова могла бы стать неплохим трофеем для йегеристов. — Не сейчас. Пока не время, капитан, — осторожно настаивал Жан в том разговоре. Тогда Леви впервые со дня битвы спросил о еще одном солдате из своего отряда. — А как же Аккерман? Она в безопасности? — В относительной, да, — от внимания Леви не ускользнул тот факт, что говорил по большей части Жан. Армин, бывший командир уже не существующего разведотряда, а ныне — официальный посол мира, больше молчал. Его осунувшееся лицо не выражало никаких эмоций, а пустой взгляд был направлен сквозь Леви. — И как это понимать: в относительной? — Она жива, — Жан вздохнул, выдержав паузу, — если вас это интересует. Она вернула останки Эрена на остров, — Кирштейн поджал губы, покосившись на вздрогнувшего Армина, — поэтому ее не трогают. Но и героем не считают, сами понимаете. Все будто потеряли память: забыли, сколько разведка сделала для жителей острова. Микаса поселилась в той части Сигансины, откуда остальные давно убрались. Она никому не попадается на глаза, вот ее и не трогают. — И вас это устраивает? — Леви не мог взять в толк, почему Жан так спокойно рассуждает о бывшем сослуживце и подруге, явно решившей, что жизнь ее так и закончится, не успев начаться. — Почему вы не поможете найти ей дело? Да хоть бы с собой взяли. Наверняка Адзумабито все еще хотят видеть ее на своей родине. — Она ясно дала понять, что ей это не нужно, — от долгого молчания голос Армина был хриплым. На мгновение Леви показалось, что в его глазах промелькнула горькая искра, но тут же погасла, вернув взгляду былую отрешенность. — Мы навещаем ее, капитан, — Жан посмотрел в пол, нахмурив брови, — по мере возможности. И Конни присматривает за ней. И все же она сама выбрала такую жизнь. Напишите ей, — он вдруг воодушевленно расправил плечи. — Я оставлю вам адрес, хотите? Почту отправляют несколько раз в месяц кораблем, это я знаю. Возможно, вам удастся подобрать для нее нужные слова. — Нашел мотиватора, Кирштейн, — скривил лицо Леви и бросил беглый взгляд на Армина. Если даже Арлерт похож на живого призрака, то что же осталось от Микасы? Он прикрыл глаза, медленно выдохнул и посмотрел на Жана. — Ладно. Давай адрес. Спустя пару дней он решился написать. Не сам, конечно: левой он не умел, а на правой отсутствовали необходимые для письма пальцы. Его частыми посетителями неожиданно стали Габи и Фалько, вот пацана он и попросил о помощи. Леви до конца не понимал, что двигало этими двумя, когда они решили стать ему фактически сиделками, но от компании не отказывался. Видимо, то небольшое количество элдийцев, оставшихся в живых тогда, у крепости Слава, решило объединиться и помогать друг другу по возможности. Ведь, как потом оказалось, жилье им выделили в том же полуразрушенном городе, что и ему. — Аккреман, — диктовал он, задумчиво глядя на хлопья позднего майского снега за окном больничной палаты. «Что за идиотская погода у них здесь?» — Точка. Фалько поднял на него взгляд. — Без приветствия? Просто по фамилии? — Тц… — Леви покосился на него, не поворачивая головы, и дернул плечом. — Хорошо. Напиши: «Привет, Аккерман». — При-вет, Ак-ке… — Повторять вслух необязательно. — Извините, господин Леви, — Фалько прикусил губу и продолжил молча выводить буквы. Леви ни разу не подал вида, что все два месяца ждал ее ответ. Лишь на время отвлекся, когда обустраивался на новом месте, пытаясь привести в подобие порядка свое обретенное жилище: когда передвигаешься на коляске, необходимые дела затягиваются и даются нелегко. Как раз в этот период он с благодарностью и оценил дружную помощь земляков «по крови». И в тот момент, когда он практически отчаялся получить ответ, безуспешно прогоняя из головы тревожные мысли, в его дверь постучался уставший почтальон и вручил конверт, отмеченный яркой королевской маркой Парадиза. *** Микаса действительно занимала пустующий дом на окраине Сигансины. Крохотный и прогнивший. Она сравнивала его со своей жизнью и почти не находила отличий. При желании она могла бы привести его в удовлетворительное состояние: вставить на место покосившуюся дверь, уложить новый пол или хотя бы смастерить себе каркас кровати, а не спать на тонком матрасе прямо на полу. А зачем? Ее силы и навыки никуда не делись, но какой в них смысл, когда душа пуста? У нее ничего не осталось. Все близкие либо мертвы, либо разбросаны по миру, внезапно оказавшемуся таким огромным. Какой же мелкой и незначительной букашкой она теперь себя ощущала. После окончания войны вдруг оказалось, что жить в мирное время она не умеет. И научить было некому. Микасе хотелось вернуться в родную казарму, где все подчинялось строгим правилам, где все было предельно понятно: защищай друзей, убивай врагов и постарайся не сдохнуть. Только вот все доступные казармы теперь заполнены ненавидящими ее йегеристами. Микасе больше ничего не нужно. В клочьях разорванной души — глубокая апатия. Пустила корни и медленно затягивала в свою пустоту. «Сильнейшая. Смешно» Ведь ей не хватало духа наложить на себя руки. Она стояла на улице перед домом в кромешной темноте ночи и надеялась, что вот-вот, пусть хотя бы сегодня, из леса выберется дикий зверь и разорвет ее тело на куски. И снова ответ у судьбы на эту мольбу был отрицательным. Поэтому Микаса терла кулаком сухие до рези глаза и, дрожа от холода, заходила в дом. Одно и то же каждую ночь. Сначала она лежала на левом боку. Кап. Кап. Кап. Снаружи пошел дождь, а значит, к утру на обеденном столе соберется лужа, испортив неубранный хлеб. Микаса дрожала под тонким одеялом, чувствуя почти прозрачной кожей, как по полу гуляет сквозняк. Потом она поворачивалась на правый бок, упираясь взглядом в стену. Плесень. Она бесцельно ковыряла ее ногтем. Потом наступало самое страшное время: ближе к утру организм требовал несколько часов сна, и Микаса переворачивалась на спину. Ей всегда снилось одно и то же. Умоляющие глаза Эрена, выпрашивающие сохранить ему жизнь. «Прошу, не убивай меня, Микаса. Я не хочу умирать. Пожалуйста. Не убивай». Или Капитан, падающий прямо в бездну. Ставший для нее таким близким. Растоптанный. Отдавший Микасе почетное звание сильнейшего воина. Мертвый. И тогда она просыпалась, захлебываясь рыданиями. Охрипшая от крика до боли в глотке. Иногда ей везло, и кошмаров не было: она всего лишь ворочалась в полубредовом состоянии, задыхаясь и заходясь глубоким страшным кашлем. Время будто стиралось. Дни и ночи Микасы постепенно превращались в один нескончаемый удушающий цикл. Первое время она отчаянно пыталась зацепиться за любые радостные воспоминания, чтобы не сойти с ума, но постепенно все они были вытеснены гнилым мраком. И теперь ей казалось, что жизнь всегда была такой. Однажды к ней приехали Армин и Жан. Это было через месяц после гула. Сначала Жан уговаривал найти себе другое жилище, даже предлагал переехать к нему и жить с его мамой. Армин неуверенно хотел поговорить с Хисторией и уговорить включить Микасу в список послов, чтобы она могла быть рядом с друзьями. Тогда Микаса на короткий миг даже задумалась об этом, но быстро дала отрицательный ответ: глядя на поглощенного печалью Армина, она не хотела усугублять его положение своим подавленным состоянием. Ему бы со своими чувствами справиться, изображая на публике жизнерадостного и миролюбивого спасителя человечества, а не пытаться вытащить из пропасти еще одного живого мертвеца. Тогда они привезли с собой пару бутылок крепкого вина, чтобы вспомнить былое, не проливая слез. Пили из старых треснувших чашек, да только не осилили и полбутылки. Утром друзья уехали. Микаса долго косилась на оставленное вино, без особого интереса размышляя, поможет ли оно утопить горечь хотя бы на время. Не помогло. Оказалось, что алкоголь, как увеличительное стекло: дарит ощущение радости, когда ты доволен жизнью. А если нет… если внутри ничего, кроме тьмы, то она, как чернильная клякса, расползается и заполняет собой все пустоты. И шепчет. Шепчет. Шепчет. «Освободи себя» «Сдавайся» «Ты никому ничего не должна» — Должна. Хрипела она сама себе, пока горло драло от болезненных спазмов, а желудок избавлялся от едкой желчи после того, как Микаса допила вторую бутылку. Под зажмуренными веками — изумрудные глаза Эрена. Она не может себе позволить забыть их, расставшись с жизнью. Все это было какой-то насмешкой судьбы: у нее не было смысла жить, и в то же время она не имела права убить себя сама. Слишком много обещаний она давала Эрену и Армину. «Не умирай», — последнее, что она слышала от капитана Леви. Слишком много хороших людей погибло ради жизни. Ее жизни, в том числе. Она не посмеет убить себя сама. Но и искать спасения ей негде. Не в ком. Незачем. Она уже месяц не видела друзей. Один раз за это время к ней приезжал Конни и практически умолял уехать с ним. — Микаса, так жить нельзя. Пожалуйста, поедем со мной. В моем доме хватит места. — Я не могу. «Я не хочу, Конни» — Да что за бред! — Здесь похоронен Эрен. Я не оставлю его. — Микаса… Конни растирал пальцами виски, удрученно качая головой. Он не мог надолго оставить мать и должен был вернуться домой хотя бы на следующий день. За сутки успел починить входную дверь да съездить в город за продуктами по просьбе Микасы: в последний раз, когда она это делала сама, ее облил из ведра ледяной водой кто-то из недовольных горожан. Спасибо, что не помоями. После того случая она и заболела. А сон на холодном продуваемом полу совсем не способствовал быстрому выздоровлению. — Тебе нужно к доктору, Микаса, — угрюмо ворчал Конни перед отъездом, когда она снова зашлась кашлем. — Знаю. Я схожу. — Хочется верить, — проговорил он себе под нос, забираясь на лошадь, и с печальной теплотой взглянул на провожавшую его подругу. — Извини, что так скоро уезжаю. Береги себя. Она кивнула и захлопнула калитку. Собралась и ушла в лес за лечебными травами. Вряд ли она найдет врача, согласившегося лечить убийцу Эрена Йегера. Если в Марли людей смогли обмануть, объявив спасителем мира Армина, то на острове все знали, из-за кого они все еще остаются под угрозой новых войн. Поэтому, несмотря на нарастающую боль в груди, Микаса ни за что не сунется в город без острой необходимости. Когда она возвращалась обратно, увидела у своего дома незнакомого человека. Приглядевшись, она узнала в нем местного почтальона. Весьма недовольного на вид. — Мисс… Аккерман… — он презрительно скривил лицо, — у меня и другая работа есть, кроме как дожидаться вас здесь. — Ч-что? Зачем вы меня ждете? — На свидание позвать, — язвительно выплюнул он. — Титаны совсем мозг отбили? Зачем к вам может прийти почтальон? Он швырнул в ее сторону конверт так, чтобы она не поймала, и удовлетворенно наблюдал, как Микаса наклоняется за ним к земле. — Вы, мисс, позор нашего народа. Никак не возьму в толк, почему вы все еще находитесь под протекцией королевы. Он сплюнул себе под ноги, развернулся и ушел. Микаса пропустила его слова мимо ушей, вглядываясь округлившимися глазами в ровный незнакомый почерк на конверте:

Кому: Микасе Аккерман От Кого: Леви Аккерман

Этого не может быть. Этого никак не может быть. Капитан запустил копьем в челюсть Эрена и упал прямо под ноги титанов. Он никак не мог выжить. Не мог. Или мог? Микаса подавилась воздухом и упала на колени, не веря в происходящее. Трясущимися пальцами развернула конверт и достала письмо. Ничего не видно: пелена слез застилала глаза. Она вытерла их рукавом, всхлипнула и начала читать: Привет, Аккерман. Это Леви. На почерк не обращай внимания: как ты наверняка помнишь, самому выводить буквы мне теперь сложно. Тот мальчик, Фалько, помогает мне писать. Кирштейн дал мне твой новый адрес. Надеюсь, мое письмо ты все же получишь. Что сказать? Кажется, мы выжили. Наверное, это хорошо. Я сейчас в госпитале. Скоро меня отпустят. Обещают дать жилье. Хотел вернуться на остров, но Арлерт меня отговорил. Я теперь калека, а дома мне не рады. Поэтому не знаю, увидимся ли еще. Твои друзья рассказали мне, как ты живешь. Я этим обеспокоен. Напиши мне. Я хотел бы знать, что ты в порядке. Я буду ждать твой ответ. Обратный адрес найдешь на конверте. Пока. Микаса прижала ладонь к губам. Подбородок дрожал. Капитан был жив. И написал ей. Она сжимала пальцами бумагу, как самое дорогое из всего, что у нее осталось. Ниже, под прощальными словами, была дописана еще одна строчка. Разобрать ее получилось не с первого раза. Микаса поняла, что Леви попытался написать ее сам: Надеюсь, ты выиграешь в той войне, о которой никому не рассказываешь.