Войны диадохов

Декабрь 322 года до нашей эры. Дорога в Каппадокию. Кора. Желая разузнать подробности возвращения Талифы, Кора выбралась на улицу и быстрым шагом направилась к Пинне. Не дойдя до повозки рабынь, она увидела собравшихся у небольшого костра стражников, подруга была там же, видно, она недавно закончила готовить. Сейчас все с аппетитом ели, зачерпывая дымящуюся кашу корками хлеба. Укутанный в старый гиматий Илиас, тоже не спал, сидя на руках Мегелла, который потихоньку поправлялся и недавно начал ходить, хромая, но наступая на раненную ногу. Она развернулась, не желая подходить к костру, поскольку недолюбливала стражников, зная при этом, что и они не испытывают к ней добрых чувств. По другую сторону обоза наемники занимались тем же, подкрепляя силы перед дорогой — пока один из них помешивал в походном котле что-то ароматное, остальные ели сушеные финики и инжир с размоченным в вине хлебом, фиванка вдохнула вкусный дымный воздух и решила вернуться к госпоже. С досадой заметила, идущего навстречу Данакта, которого она пуще невзлюбила после отказа на просьбу об оружии. Недавно они мельком виделись в сумерках, тогда он пришел к госпоже рассказать о пропавшей Талифе. Осознав, что он ускорил шаг, Кора снова развернулась, намереваясь скрыться в повозке с продуктами. Тем более, ей требовалось готовить завтрак госпоже. Не успела. — Радуйся, Кора. Она развернулась, не здороваясь в ответ. В утренних лучах он снова мог любоваться серыми глазами. Синяки прошли, и беотийка вновь привлекала необычной северной красотой. — Помнишь свою просьбу? — он показал кинжал и, вложив тот в деревянные ножны, протянул ей. Она замерла, не веря: неужто уже нанесенных оскорблений ему недостаточно, и он продолжает дразнить ее? Фиванка протянула руку, думая, что в следующий миг возненавидит за наивность уже себя, если он спрячет меч и рассмеется ей в лицо. Но увесистый клинок оказался в ее руках. — Ты даешь мне этот меч? Данакт улыбнулся — вряд ли девушка смогла бы управиться ксифосом, не говоря о кописе. — Не меч, но сможет защитить, и лучше спрячь его, пока его не заприметили стражники. Кора послушно скрыла кинжал под гиматием. *** Декабрь 322 года до нашей эры. Дорога в Каппадокию. Ночь. Как всегда, до заката они съехали с дороги, остановились на ночлег и разожгли костры. Именно вечером Коре приходилось работать больше всего: сначала она отварила соленое мясо для госпожи, затем отправилась прислуживать ей во время ужина, потом поела сама и, наконец, собрала грязные чаши, чтобы помыть в теплой воде у костра. И все же сегодня она не чувствовала усталости, напротив, она была в нетерпении. Пока Пинна варит стражникам ужин, повозка рабынь будет свободна. *** У костра наемников Данакт, не дожидаясь, пока приготовится каша, поужинал размоченной в вине лепешкой. Сославшись на усталость, он отправился отдыхать. Завернув за повозки, он, вопреки своим словам пошел не к последней, а к шестой. Молча взобрался внутрь и оставил отодвинутым полог, пока глаза не привыкли к полумраку. Не сговариваясь, они действовали тихо, понимая, как важно оставить в секрете их встречу. Она достала кинжал, готовая к уроку. Но наемник помотал головой, жестом показывая, что тот не пригодится: он достал обструганную дощечку с рукояткой, как у ножа, сел на пол, указав жестом, сделать то же самое. Передав ей деревянный нож, Данакт начал обучение: — Покажи, как ты держишь нож. Она взяла рукоять так, как привыкла делать это на кухне, разрезая барашка, потом выставила кинжал перед собой. Он улыбнулся, но она того не заметила, Кора смотрела лишь на его руки: — Так тоже можно, но после, давай сначала выучим другой хват — лезвием вниз, если враг не будет знать о твоем оружии, то подойдет близко и откроет свои слабые места. Поэтому не стоит выставлять кинжал перед собой, наоборот, подпусти его, а затем сделай вот так. Данакт взял у нее деревянный нож и сделал короткое резкое движение рукой от корпуса. Затем передал ей и посмотрел, как она повторяет его движение, чуть поправил ей хват и пообещал: — Завтра покажу, куда лучше бить. А пока повторяй, — он снова показал ей то движение и Кора кивнула. Наемник выглянул из повозки и бесшумно спрыгнул. Спустя минуту он присоединился к приятелям со словами: — Сон мой внезапно прошел, зато очень захотелось поесть каши. *** Талифа На третий день Филе стало лучше — она не отказалась от пищи и Талифа дала ей лекарство только после полудня. В эти дни в повозке почти не было разговоров: Артонида не расспрашивала арамейку, будто боясь спугнуть духов, которым та молилась за Филу. Сегодня после обеда Талифа, наконец, передала на руки Артониды ребенка и заговорила: — В тот день мне повезло: торговец, у которого я спросила о целебных травах, отвел меня к старому асипу. Он выслушал меня, дал лекарство и научил нужным молитвам. Лишь выйдя на свет, я поняла, что меня никто не сопровождает. Слушая рабыню, Артонида узнала, что арамейка вернулась туда, где были оставлены лошади, и ждала там стражников пока солнце не прошло середину неба. Она догадалась, что пришла на неверное место. Талифа, не знавшая никого кроме асипа, отправилась к нему. Мудрейший старец отвел ее к соседскому юноше и наказал тому ей помочь. — Добрый юноша выдал мне осла, и мы проехали всю ночь, правда, мне пришлось заплатить ему последние монеты, — закончила повествование о своих приключениях семитка. — Я дала тебе обещание и не забыла об этом. Глаза невольницы влажно блеснули, борясь с рыданием, она произнесла: — Мне нужно знать, живы ли мои дети, и если Бог смилостивится над нами, то я хочу быть с ними. Артонида кивнула, принимая желание Талифы: — Когда мы приедем в Каппадокию, я попрошу о тебе господина. *** Прошла неделя Они встречались по вечерам, когда занятые ужином стражники и наемники не могли их заметить. Встречи их длились минуты, Данакт тренировал лишь один прием, добиваясь от Коры выработки правильной, почти непроизвольной реакции. Уходя, он не говорил ей повторять — убедившись, что она делает это сама. Так, Кора научилась правильно держать рукоять и бить в те места, которые врагу труднее защитить. Данакт оказался хорошим наставником, передавая главное: — Нам следует разучивать такие удары, которые спасут тебя в драке с более сильным противником. Потому твой удар должен быть внезапным. Используй нож только в случае нападения чужих. Она кивнула, в этом вопросе он явно считал ее глупой, поскольку повторял ей это не единожды. — И помни, как бы тебя не донимали стражники Эвмена, — Данакт держал в уме случай с Геласием, оскорбившего ее прошлой зимой. — Тебе не следует нападать на них. — Я знаю о своем рабстве. Но благодарю, что не позволяешь мне забыть это, — недовольно пробормотала Кора. Он подивился тому, что хотя и невольно, снова умудрился сказать ей неприятное. — Похоже, боги обрекли меня на то, чтобы вечно обижать тебя без злого умысла. Я просто не хочу, чтобы нас наказали, — он попытался объясниться. — Кора, твой дух силен и иногда он прорывается наружу, напоминая мне о ценности свободы. Фиванка сильнее сжала рукоять и ударила деревянным клинком в дно повозки. Хорошо говорить добрые слова ей, невольнице, не будучи рабом. Данакту было пора, но он спросил ее напоследок: — Почему они недобры к тебе? — Потому что я не была добра к ним. Он так и думал. — Радуйся, Кора, — наемник ловко спрыгнул с повозки. *** На одном из ночных привалов он заглянул к ней и почти сразу ушел, предупредив: — Сегодня ночью я буду в дозоре, если сможешь выйти, прихвати с собой кинжал. *** Дождавшись, когда Пинна с Илиасом заснут, Кора тихонько достала кинжал. Озираясь, она сошла с повозки и чуть не вскрикнула от неожиданности, едва не наткнувшись на Данакта, но вовремя прижала руку ко рту. Они ступали тихо, пока не подошли к большому дереву. С этого места дорога хорошо просматривалась, однако сами они были скрыты стволом. — Достань нож и покажи, чему научилась. *** Он отбивал ее выпады, защищаясь обмотанным шкурами щитом. Занятие длилось всего несколько минут, но Кора тяжело дышала: настоящий кинжал был тяжелее, от напряжения запястье и кисть правой руки затекли, но ее подбадривали похвалы Данакта. За последние недели она усвоила немало. На первых занятиях он показал ей какие удары убивают мгновенно и обучал ее именно им. Позже Данакт рассказал существовании уязвимых точек тела, лёгкие ранения которых не стали бы смертельными, но были бы весьма болезненными. Впрочем, продолжая отрабатывать с ней лишь один верный удар. В целом Данакт был доволен ученицей и попросил немного изменить атаку: — Хорошо, теперь попробуй ударить без замаха. Прошло несколько минут. Наемник знал, что не может долго находиться в отлучке: его хватятся, если он не отзовется на перекличку. — Возвращаемся, — он двинулся к обозу, следом пошла Кора. Пока что они были в отдалении, и Кора, чуть помедлив, с несвойственной ей смиренностью поблагодарила: — Спасибо. Он услышал, но не остановился и она продолжила: — Ты помогаешь мне, хотя не должен. Данакт пожал плечами: — Тогда ты сказала, что готова умереть. А мне бы хотелось, чтобы ты осталась невредимой, потому что мне жаль твоей красоты. Она запнулась, не упав, но остановившись, Данакт обернулся. — Ты пожалел меня из-за красоты? Как и все они, — она мотнула головой в сторону обоза. — Ты замечаешь только мои волосы и глаза? Фиванка покачала головой, словно не веря: — Неужели некрасивые люди не могут рассчитывать на защиту? На лице Коры явно читались упрек и непонимание, он подошел, медленно склонился над ней и тихо проговорил: — Ни один мужчина не может не видеть того, что ты красива. Поэтому я не виню за это стражников. Мне неприятна лишь их грубость. Но я же не груб с тобой, Кора? Прямо сейчас мне хочется поцеловать тебя, но ведь ты не позволишь этого, верно? Тем более, что в руке твоей настоящий кинжал, и я сам научил тебя бить им. Она стояла молча, возмущенная его словами. Тот, кому она поверила, оказался не лучше остальных. Просто хитрее. Данакт знаком приказал подождать его, а сам нарочито громко зашагал к обозу. — Кто? — недовольный дозорный явно услышал его и на всякий случай подал голос. — Свои, — спокойно отозвался Данакт. — А-а-а, то-то мы не слышали тебя на перекличке, — послышался голос Аминты с последней повозки. — Похоже, вечером я выпил много вина, — беспечно посмеиваясь вслух, ответил другу Данакт. — Вот и хожу, разминаюсь. Дозорные успокоились, он сделал знак Коре, и фиванка, тихо ступая, пошла к своей повозке. *** Прошло четыре дня. Дочь госпожи шла на поправку, и забот у Коры поубавилось. Теперь Талифа занималась делами в главной повозке, а Кора заходила по утрам, чтобы нанести теплой воды для умывания госпожи, да по вечерам, чтобы принести туда ужин и вынести, скопившиеся за день помои. Поздно вечером Пинна выходила, чтобы побыть с Мегеллом, и Кора оставалась одна. Данакт больше не приходил, и ей было ясно отчего. Его слова не были шуткой, просто она позабыла, что он — мужчина, как все те, кто в свое время заставлял ее жестоко страдать. За минувшие дни, возмущение ее сошло на нет, она больше не злилась, оценив то, что Данакт не принуждал ее ни к чему, да и разговор тот начался с нее. Кора легла, укутавшись в толстое покрывало и сделала то, что последние годы упрямо гнала от себя: вспомнила тех, кому когда-то принадлежала. Глаза защипало, в горле застрял комок, в памяти возникли события юности, приведшие к тому, что однажды она оказалась в Вавилоне. 335-330 гг. до н.э. Фессалия После падения Фив ее двенадцатилетнюю очень дешево продали в поместье в Фессалии. Поскольку для работы в полях она была слишком слабой, Кора попала помощницей на кухню. Заведовала делами на кухне Агата, прослужившая в этом доме всю жизнь, но к ним частенько заходила хозяйка — бездетная и овдовевшая госпожа Мирта. Работа была нелегкой для подростка — она растапливала и вычищала печь, убиралась, но ее кормили и почти не наказывали. Позже ее допустили к готовке и прислуживанию на обедах. До тех пор пока была жива госпожа, Кора привыкла к относительно спокойной жизни, оставаясь в душе дитем, подобно Пинне, и почти свыклась с положением невольницы. Шли годы, госпожа старела, повзрослевшая Кора ухаживала за хозяйкой, однако той становилось хуже. Спустя несколько недель тяжелой болезни она умерла, поместье перешло к семье родственников. Новая госпожа перевезла в дом своих слуг, старых она невзлюбила, часто ругала и наказывала, кормя почти помоями. Девушка помнила те дни, когда ей постоянно хотелось есть, что было особенно мучительно, пребывая на кухне полной вкусной еды. В конце концов, ее с прочими домашними рабынями отправили на скотный двор доить овец и коз, чесать шерсть. После недели таких работ они взвыли: к вечеру спину ломило, кожа на ладонях лопалась, а пальцы не разгибались, однако, деваться было некуда. *** Ей было немногим больше семнадцати, когда она попалась на глаза хозяину, тот подошел и, как безмолвной скотине, грубо задрал ей подбородок, заглядывая в глаза. Ухмыльнулся и ушел. Она ничего не поняла, но все равно испугалась. Видевшая это старая Агата, велела ей быть настороже и без нужды не покидать комнаты рабынь. — Кора, поберегись. Нечестивыми глазами он смотрел на тебя. *** Он пришел на следующий день в привычное время доения овец, не обращая внимания на других рабынь, поднял Кору за руку и потянул за собой. Полумертвая от страха она уперлась, не смея сопротивляться решительнее, тогда он наотмашь ударил ее по лицу и затащил в сарай. Бросил на кучу сена и задрал пеплос. В ужасе Кора взвыла, прося пощады, царапалась, не в силах терпеть боль. В какой-то миг ему надоели ее брыкания, и он снова ударил по лицу, из носа хлынула кровь, и она сникла. Все закончилась — он встал и ушел. Кора, с опухшим заплаканным лицом, оглушенная произошедшим и измазанная кровью, осталась лежать на разбросанном сене, потом побрела к Агате. Та, сокрушаясь, уложила ее в комнате рабынь и дала время успокоиться. Хозяин взял привычку приходить к ней раз в несколько дней. Спустя неделю она уже не сопротивлялась, знала, что тогда он изобьет ее и снасильничает после. Раз в месяц Агата давала ей горький отвар, не объясняя причин. Так прошло с полгода. Однажды после такого отвара у нее начались жуткие боли в животе и кровотечение, которое долго не оканчивалось. Кора едва не умерла, старая рабыня, жалея девушку, кое-как выходила ее. Понимая, что та тяжело перенесла выкидыш и может в следующий раз не выжить, она поговорила с невольницей госпожи, намекая на то, что негоже терять молодую, здоровую рабыню по прихоти хозяина. Та поняла все верно и доложила о Коре своей госпоже. Хозяйка узнала о забавах мужа и, не тратя время на упреки супруга, распорядилась как можно скорее продать беспутную невольницу. 329-326 гг. до н.э. Македония Пользуясь тем, что хозяйка не стояла за ценой, красивую молодую Кору за копейки выкупил торговец рабами, а после продал довольно известной гетере Ференике, которая взяла ее в качестве своей прислужницы. Через некоторое время новая хозяйка переехала в Македонию и увезла с собой Кору. Сама гетера понимала, что с каждым годом теряет привлекательность, а в необычной светлоглазой девушке, она читала обещание стать подлинной красавицей. Ей требовалось воспитать себе смену, которая смогла бы обслуживать гостей, обеспечивающих их безбедное существование. Чем она и занималась, обучая девушек своему ремеслу. Перспективы самой Коры, стань она ловкой обольстительницей, были весьма неплохи — со временем, она могла бы выкупить себя, найдя влиятельного покровителя. Ференика не жалея сил, принялась за работу, научив девушку основным обязанностям помощницы гетеры. Фиванка научилась заплетать госпоже красивые косы и затейливо укладывать их, красить ей лицо, готовить выходные наряды, ароматные теплые ванны, умащивать тело и прислуживать во время трапезы. Вместе с тем Ференика позаботилась о том, чтобы отмыть и приодеть саму Кору, приучить держать тело в чистоте и сытости, чтобы скорее приобрести соблазнительные формы, прельщающих мужчин, однако, на этом дело остановилось, лишь только дело касалось отработки умения завлекать, быть по-женски очаровательной и приятной, Кора оказалась плохой ученицей. Она будто не слышала госпожу, вернее не могла впитать то, чему та ее учила. Одним из недостатков Коры был ее возраст — обучение гетер лучше начинать гораздо раньше. Девочки-подростки, готовящиеся служить Афродите, с удовольствием наряжаются, красят лицо, с живым любопытством слушают о том, как понравиться гостям, исследуют собственные тела и премудрости любовного искусства. Но главным недостатком было прошлое фиванки. Ференике не нужно было допрашивать невольницу, чтобы наверняка знать, что с ней обошлись жестоко — Кора боялась мужчин, в их присутствии она каменела, хотя внешней притягательности ее хватало на то, чтобы каждый заметил ее. Знакомый приятель, молодой актер, обаятельный и прекрасный лицом, не без удовольствия согласился помочь Ференике разжечь огонь в чреслах нерадивой начинающей гетеры. Спустя полчаса пустых усилий он вышел и сказал, что не варвар, чтобы предаваться утехам с полуживой рабыней. За три года подобных попыток было немало, некоторые гости доводили дело до конца, однако, после не просили устроить встречу с Корой повторно. Она ругала и даже в сердцах могла ударить ее, но та, оставаясь почтительной с госпожой, словно не понимала, чего от нее хотят. *** Кора деревенела, оказываясь на ложе с мужчиной и соитие было болезненным и унизительным. Заставляя себя терпеть, она, в конце концов, преуспела в этом — близость больше не причиняла боли, вернее, Кора перестала вообще что-либо ощущать, отстраняясь от происходящего. Держать ее обычной рабыней для стареющей Ференики было накладно, а как гетера Кора приносила сущие копейки. Красота привлекает мужчин, но без любовной игры и огня на ложе одна красота не в силах удержать искушенных сластолюбцев, каковыми были богатые друзья Ференики. Для того, чтобы стать гетерой недостаточно внешнего глянца. Как-то Ференика пребывала в дурном расположении духа, вспомнив о Коре, в которую вложила много стараний и, пуще рассердившись, она признала, что труды ее были напрасны. Быстро написала записку Пирросу, знакомому работорговцу, с которым недавно имела беседу. Тот упомянул, что собирает партию отменных рабов — юных и красивых для отправки в Вавилон, после завоевания Александром Персии ставшим восточной столицей царства, всегда жадной до свежего товара. Тем более что по слухам туда из далеких земель Азии скоро возвратится басилевс, что означало бурный рост города и высокий спрос на рабов. Немолодому торговцу хватило взгляда, чтобы оценить вид девушки — ухоженной и откормленной, с восхитительными волосами и гладкой светлой кожей. Пиррос одобрительно поцокал языком и оставил хозяйке мешочек с серебром, сговорившись, что придет за рабыней, как только будет готов к выдвижению. 325-324 гг. до нашей эры. Переход в Вавилонию. Если хозяин остался в памяти человеком жестоким и страшным, то тяжелейшим периодом жизни был путь в Вавилон. Они двигались медленно, численность рабов была столь велика, что на всех не хватало повозок. Днем рабы шли пешком, занимая повозки лишь ночью для сна, там, в смраде немытых тел, они спали на грязной соломе. Время от времени обоз останавливался в крупных городах и часть рабов продавалась. Коре, разнеженной жизнью у Ференики, переход давался особенно тяжело, ноги отекли и еле ступали, сгоревшая на солнце кожа болела и облазила, а сама она сильно похудела. Отдавший за нее неплохие деньги, работорговец озабоченно цокнул языком, увидав, как за считанные недели его товар потерял вид и, соответственно, цену. Пиррос посадил ее в повозку, в которой ехали совсем юные девочки-подростки и очень красивые молодые девушки. В соседней повозке перевозились юноши исключительной красоты — с гибкими стройными телами и тонкими чертами лица. Зная, что в прошлом она жила у гетеры и не была девственной, и рассчитывая сбыть ее в Вавилоне как жрицу Афродиты для ублажения воинов, жадных до женских прелестей, он, считая себя вправе, повадился брать ее к себе по ночам. Впрочем, у него она была не единственной. Понимая, что ему не стоит портить товар, он, возделывая плодородные поля рабынь, не стремился засеять их и благоразумно освобождался от семени вне лона. В такие ночи Кора призывала смерть во сне — тихую и блаженную. По некоторым намекам уродливого старика, она поняла, что работа в доме гетеры покажется ей благословенной, по сравнению с жизнью порнэ* — публичной женщины, вероятно, уготованной ей в будущем. И тогда она всей душой воспылала ненавистью к рабству и унижениям, которые ей довелось испытать. Все, что было до этого, было иным: после первого жестокого и животного осквернения она была скована ужасом и болью, после приема гостей Ференики ей было стыдно и гадливо, но грязь похотливых домогательств Пирроса зажгла в ней непримиримую ненависть и омерзение ко всему. Она заставила себя вспомнить родителей, братьев и сестер, их дом в Фивах — то, что возрождало в ней дух борьбы и непокорности. Лишь так, в душе проклиная македонян и прочих господ, у нее оставались силы не сойти с ума. Казалось, Пиррос не замечал отвращения на лице Коры, напротив, даже достигнув Вавилона, он не спешил выставлять ее на торги. Лишь, когда он закупил товара для возвращения в Пеллу — специй, тканей, слоновой кости, он расстался с ней. Тогда ей впервые в жизни чудесным образом повезло: она попала в дом архиграмматевса Эвмена, который с царским войском прибыл в Вавилон и набирал прислугу, отдавая предпочтение эллинам. *** Данакту хватало забот: несколько тягловых лошадей не выдержали длительного пути и захромали, нуждаясь в отдыхе, а других посреди дороги достать было неоткуда, пришлось перезапрягать в повозки коней всадников и, соответственно, двигаться медленнее. Разговор с Корой он не считал постыдным — для мужчин нет более естественного желания, чем стремление обладать женской красотой. И то, что она осталась холодна, тоже не особенно ранило, в конце концов, она не принадлежала даже себе. Будь он моложе, или обладай более тонкой натурой, возможно, он бы возмутился — безродная рабыня посмела оскорбиться его признанием после того, как он облагодетельствовал ее. Но Данакту, давно знающему Кору, было ясно, что та не по своей воле стала колючей. Она напоминала ему раненного зверя, который из последних сил храбрится и, истекая кровью, все же пытается принять грозный вид, не понимая того, что уже почти мертв. *** Сегодня был на удивление теплый день — солнце светило, Данакт радовался — им удалось пройти сложный участок пути, несколько лошадей явно восстановились. Вечером у костра стражников он увидел медноволосую рабыню, она сидела рядом с Мегеллом, державшего на руках сына. Наемник вспомнил Кору и, стараясь не привлекать к себе внимания, пошел к повозке рабынь. Не заходя внутрь, он негромко позвал ее. Она выглянула и, оставив полог свободно болтаться, вернулась вглубь повозки. — Кора, я войду? Приглашения, как и отказа не последовало, и он дерзнул взобраться. Он увидел, лежащий возле входа кинжал и очертания согбенной фигуры в углу. Она возвращала клинок. Было в ней что-то уязвимое, слабое. То, что взывает к жалости, и он пожалел. — Времени совсем нет, повторим то, чему я учил. И не раскидывай оружие на полу, — он нарочито сухим тоном обратился к ней, ловко поднял кинжал и положил рядом с Корой. Она обернулась, и Данакт увидел виноватое лицо. — Я не повторяла. Тоном учителя наемник негромко произнес: — Это не понадобится, достань деревянный. Вопреки ее же словам, движения Коры были точны, перед уходом он одобрительно кивнул: — Не забывай упражняться, — и добавил. — И не держи на меня обид, порой я могу сказать лишнее, но это не со зла. *** Пинна возвращалась поздно, после встреч с Мегеллом за ужином у костра она светилась счастьем. И Кора, в душе радующаяся за подругу, часто немного завистливо напоминала себе, что скоро та обретет свободу, тогда как она останется в рабстве. Чтобы отвлечься от подобных недобрых мыслей, она брала на руки Илиаса — единственного на свете, с кем могла нежничать. Сегодня, заслышав у повозки шаги Пинны, она притворилась спящей. Кора была слишком взволнована и не смогла бы, как ни в чем не бывало, поддержать разговор под впечатлением от общения с Данактом. Сначала она почувствовала облегчение: они помирились. Ведь Данакт приходил мириться — в этом не было сомнений. И хотя вначале тот ничем не обмолвился о ссоре, он не отобрал клинка и в конце извинился за невольные обиды. Утихомирив радость, она тщетно старалась уснуть: странный в своей доброте к ней наемник не выходил из головы — упражняясь с ней, он держался строго, и одновременно казался ей будто пристыженным: но почему? Оставил незамеченной попытку вернуть ему оружие, не придирался, хотя мог бы. Кору осенило — он вел себя с ней как родитель с малым дитем. Несколько минут она была поражена открытием — он проявлял терпение, общаясь с ней, хотя фиванка привыкла думать о наемниках, и о нем в том числе, как о неотесанных бродягах. Кора тихонько вздохнула, мысль ее незаметно потекла в другом направлении: Данакт несколько возвысился в ее глазах, в порыве благодарности захотелось думать о нем лучше. Что плохого в том, что ему нравится ее красота? Пинна часто говорила, что хотела иметь такие волосы: светлые и блестящие на солнце. На миг фиванка представила себя постаревшей и уродливой, было бы ей легче, если бы он видел ее такой? Впрочем, родись она некрасивой, с ней не случилось бы многих бед. Но прошлое невозможно изменить. *** Осень 322 года до нашей эры. Македония. Коалиция Антипатра, Кратера и Антигона Антигон подтвердил слухи о том, что Пердикка желает полностью прибрать власть к рукам, причем для того, чтобы сделать это, опираясь на Аргеадов, тот вовсю вел переговоры с Олимпиадой о браке с Клеопатрой. И хотя Монофтальм с жаром убеждал македонского наместника выступить против регента, тот медлил. Открыто воевать с представителем царей, да еще и собственным зятем — на такое старому Антипатру было сложно решиться. К тому же, македонское войско вместе с Кратером разбиралось с мятежом в Этолии и пока что не добилось полной победы. Однако, сегодня Антипатру пришла весть от Никеи. Дочь сообщала, что Пердикка отсылал ее в Македонию, освободив от брачной клятвы. Седовласый наместник понял, что одним из сдерживающих обстоятельств стало меньше. Антипатр послал письмо Кратеру с просьбой возвращаться. Если все было так, как говорил Антигон, то им следовало готовиться к войне. О судьбе Никеи тоже следовало поразмыслить и поискать подходящего супруга из числа молодых сатрапов, враждебных Пердикке. *** Зима 322 года до нашей эры. Коалиция регента Узнав о совершенном Птолемеем преступлении — а иначе его поступок нельзя было назвать, разъяренный Пердикка созвал совет. Там заручившись согласием царей, было решено разделить войска. Согласно плану, царское войско отправится в Египет, разобьет Птолемея и вернет тело царя. Алкета останется в Писидии в качестве стратега и доверенного лица регента. На Геллеспонте их будет поддерживать флот Клита Белого. А Эвмену поручалось защищать северные границы так, чтобы через Малую Азию на помощь Лагиду не смогли пройти силы сговорившегося с Антигоном Антипатра. Получивший звание стратега Эвмен, был обязан сдержать натиск врага и позже объединить свои силы с Неоптолемом, державшим гарнизон в Армении. У Неоптолема было серьезное войско, в основном пехотинцы, однако, переброска сил не могло произойти в одночасье. В эти дни Эвмен был озабочен как никогда — он привык обдумывать все наперед, и если к разгрому Антигона они были давно готовы и ко вступлению в Македонию тоже, то выходка Птолемея разрушила всё. Как ни старался Эвмен убедить Пердикку следовать их прежнему плану, регент ослепленный гневом, не хотел слушать никаких увещеваний и рвался в бой. И когда на очередное замечание бывшего архиграмматевса, а ныне соратника, Пердикка глянул почерневшими от гнева глазами, тот отступил, хотя знал, что поход в Египет ослабит их силы и займет много времени. Он, всегда расчетливый и прагматичный тратил талантами серебро на усиление своего войска, жалея лишь о том, что за деньги не купить времени, чтобы подготовиться еще лучше, нутром чуя приближение кровавой бойни, в которой бывшие соратники схлестнутся друг с другом. *** Дорога в Каппадокию. Кора. Данакт. Вечером после завершения работ Кора не спешила возвращаться в повозку. Она посмотрела в сторону усевшихся у костра наемников: те, как всегда не унывали, то и дело, разражаясь смехом. Он глядела на Данакта — отросшие темно-русые кудри, профиль, немного напоминающий вид большой хищной птицы, широкую улыбку с которой он слушал шутки товарищей. Ощутив на себе взгляд, наемник обернулся, и, быть может, увидел ее в сумерках, Кора не шелохнулась, пытаясь понять, страшит ли он ее. Вскоре наемник поднялся, и взволнованная собственным открытием женщина поспешила спрятаться за полог. Данакт пошел к последней повозке, где предпочитал отсыпаться, но едва скрывшись с глаз приятелей, обошел ее, пересчитал ужинавших у своего костра стражников Эвмена, там же привычно увидел укутанную Пинну с ребенком и, пользуясь сгустившейся темнотой, незаметно проследовал к шестой. Остановился у входа и тихо окликнул фиванку. — Радуйся, Кора. Она отодвинула полог. *** Он показал ей новый удар — короткий и резкий удар вниз. Затем, как обычно, передал деревянный кинжал и подождал, когда она повторит. Стемнело и он собрался поднять полог повыше, но в эту минуту Кора остановила его, взяв за руку. — Здесь темно, — к концу фразы шепот резко осип, изумленный ее прикосновением, он замолчал. Она с вымученной улыбкой прошептала: — Лучше, если будет темнее. В следующий миг Данакта окутало теплом, Кора вдруг оказалась в его руках. Обескураженный, он не мог поверить в то, что сейчас она обнимала его. Разум его отказался повиноваться, попав под удар запаха: сладковатого и манящего, присущего телу молодых женщин и способного одурманить любого мужчину. Кровь вскипела, и он сжал ее плечи. — Кора… — он хрипло позвал ее. И ощутил ее губы на своих. *** Данакт Лишь оказавшись на холодном ветру, он немного пришел в себя. Нетвердыми шагами он отошел от повозки рабынь и вовремя — Данакт услышал невдалеке тихие голоса Мегелла и Пинны. Он затаил дыхание и подождал, когда прихрамывающий стражник с юной женой пройдут мимо. Они остановились у повозки, Мегелл передал ребенка девушке и склонился над ней. — Радуйся, Пинна. Данакт медленно, стараясь не шуметь, удалился незамеченным. Оказавшись у себя, он лег на мягкое сено, где-то поблизости храпел один из его людей. Ему было жарко, несмотря на зимнюю ночь. Наемник глубоко вдохнул, продолжая ощущать на себе тот запах. Порадовался тому, что товарищ его спит и не отвлекает давно переговоренными разговорами. Хотелось думать о ней. Снова чувствовать под собой молодое тело, теплое и податливое. Темнота не помешала насладиться красотой фиванки — память не давала забыть ее, а потому целуя ей губы, со страстью вжимаясь в прекрасные гладкие бедра, вторгаясь в горячие глубины, он видел те бездонные глаза и светлые волосы. Она сама предложила себя. И не сопротивлялась, когда он поддался порыву. Данакт набросился, вероятно, слишком жадно и все закончилось быстро. Тело, давно не знавшее женщины, и осознание того, что у них мало времени, не оставили ему возможности насладиться не спеша. И пока телесно он блаженствовал, душа его была взбудоражена, если не сказать, потрясена. Прошлые связи Данакта были иного порядка, они были предельно понятны: женщины его были лишь женщинами — теми, кто радует плоть и получает за это плату. Находясь в Вавилоне, он, как правило, нанимал паллакэ , днем та вела хозяйство, по ночам ублажая его, а потом он надолго уезжал, и ему было не особенно интересно, что та будет делать или к кому отправится после него. Спроси его сейчас, он не назвал бы имени последней. *** Он губами произнес ее имя — короткое и нежное. Так матери зовут дочерей, так парни зовут возлюбленных — Кора… Перед собой он мог признать, что она пришлась ему по нраву и возбудила желание еще в первую встречу, когда он разглядел ее по дороге с рынка и тогда же умудрился оскорбить при Мегелле. Потом они пару раз виделись мельком, но он не забыл её. Данакт отчетливо понял это, когда позавидовал Мегеллу, услышав от Геласия, что стражник женился на рабыне-фиванке: тогда он вспомнил светлоглазую красавицу и подумал, что речь шла о ней. Волею судьбы они вновь сошлись в этом походе, и в течение всего общения, та же судьба сталкивала их и утверждала его в том, что ему никогда не снискать расположения фиванки. Не будучи склонным к пустым мечтаниям и меланхолии, и не обладая тупым упрямством, Данакт, занятый серьезным делом, беззлобно принял такое положение дел. Мало ли прекрасных, но недоступных женщин ходит по земле, к чему ему переживать, когда в городах полно доступных и хорошо обученных публичных жен? Но вопреки всему он, отстранившись и изредка наблюдая за рабыней, постепенно узнал ее нрав, и сам того не заметив, научился видеть в Коре человека — не рабыню, не женщину, а скорее товарища, попавшего в беду. Все снова стало просто: если ей требуется помощь, то он поможет. *** А сегодня все резко смешалось. Он словно сошел с ума и еще не мучился безумием, хотя подспудно предполагал сложности в будущем. Данакт осознал, что не знает: примет она его завтра или прогонит? Как не знал того, сумеет ли он сохранить достоинство в таком случае. *** Кора Сон ее не был тревожным. Ей не снились кошмары, не мучили воспоминания, как это бывало порой в доме Ференики. То что произошло между ней и Данактом накануне странным образом не взволновало ее, хотя она боялась именно того отвращения и стыда, что прежде накрывали ее во время соития. Вчера после ухода Данакта она оправила одежду, поражаясь собственным поведением и самообладанием, поудобнее улеглась, кутаясь в теплые шкуры, и заснула. Пробуждение тоже не стало особенным, она поспешила на улицу, чтобы согреть воды для госпожи, вынести помои, помочь Талифе приготовить еду. Второпях совершенно не думала о Данакте, и потому слегка вздрогнула, услышав его приветствие: — Радуйся. Кора склонила голову, негромко поздоровалась в ответ и поспешила к повозке с провизией. Их окружали люди, и было бы странным ей заговорить с ним: он был наемником, она — собственностью господина. В глазах окружающих их не могло ничего связывать. *** Обоз тронулся в путь, и Кора расслабилась, под мерное покачивание повозки, фиванка позволила себе вспомнить вчерашнее. Она поцеловала его и возлегла с ним без принуждения, на ложе ей не пришлось изощряться — оказалось, Данакт не нуждался в подбадривании. Отплатила ли она за добро? — да. Было ли ей страшно? — только в начале, когда она решалась на поцелуй. Был ли он жесток? — нет. Причинил ли боль? — нет. Но тогда что она чувствовала? Ничего особенного. Просто она не боялась его, и ей было тепло. *** Вечером он пришел к ней и, не касаясь произошедшего, проверил навыки владения оружием. Занятие прошло в почти полной тишине, впрочем, как всегда: они привыкли молчать, таясь от других. Перед уходом Данакт задержался и спросил: — Сможешь выйти ночью? Я буду в дозоре. Она мотнула головой. — Мне можно зайти к тебе завтра? — голос его дрогнул и она это услышала. — Можно. Колыхнулся полог, Данакт ушел. Кора выдохнула. *** Следующий день Начиная с полудня Кора беспокойно ждала и одновременно не желала признаться, что ждет вечера. Что-то смутно вызревало в ней, но еще не оформилось настолько, чтобы она могла отчетливо ответить на вопрос: зачем ей это? Пинна несколько раз спрашивала ставшую неожиданно рассеянной подругу, не заболела ли та, но Кора не болела — она пыталась разобраться в себе. Перед выходом из повозки она нарочно не укутала голову покрывалом — зная, что наверняка, он будет глядеть на нее — пусть же любуется ее хвалеными волосами! Сама Кора старалась не смотреть в сторону наемников, даже вынужденно проходя мимо них, когда выносила помои из главной повозки, не проявлять интереса ни к Данакту, ни к кому-либо другому. Раньше ее безразличие было неподдельным, а сегодня ее подмывало проверить — видит ли он ее или нет. Внешне она вела себя как обычно, но в глубинах ее души зарождалась надежда. *** В волнении она не поужинала, решив, что поест после ухода Данакта. Она расплела косы, пожалела, что у них с Пинной на двоих нет ни капли благовоний. А ведь нужно было, чтобы он проникся к ней страстью! Она положила в рот листочки сухой мяты. Большего у нее не было. Вспомнила, как ее после омовения умащивали и причесывали, готовя к приходу гостя у Ференики, и гадливо передернулась. Те мужчины были ей непонятны и неприятны. Они были чужими и пугающими. Наконец, полог отодвинулся и в повозку взобрался Данакт. Он увидел Кору, ожидающую его лежа на шкурах, с виду расслабленную и покорную с распущенными волнами волос, тускло отсвечивающими в полумраке. Оказавшись перед красавицей-фиванкой, он смог прошептать лишь ее имя. И тогда она взяла его за руку и привлекла к себе. *** Сладкое наваждение юношеских снов и мечтаний — красота золотоволосой Афродиты, гладкость и упругость груди, которую он ощупывал под пеплосом, жар плодородных чресел, гостеприимно раскрытых перед ним, сладковато-пряный вкус губ и затаенные вздохи страсти — всё воплотилось в ней: в бесправной рабыне, прекрасной женщине и непростой загадке для далеко не самого глупого грека. Она вновь одарила его любовью, и в этот раз он наслаждался долее, очнувшись, когда она, чувствуя приближение его разрядки, прошептала на ухо: — Прошу, не надо… вдруг будет ребенок. Данакт резко вышел и пролился на шкуры. Ему до смерти хотелось упасть рядом и разделись с ней тепло постели, зарывшись лицом в светлые мягкие кудри, но мужская гордость заставила его поправить одежду и сесть, он поднял шерстяной гиматий и накрыл полуобнаженную Кору, та лежала, не проронив ни слова, но во тьме он видел влажное поблескивание ее глаз. — Кора, почему ты делаешь это? — спросил он, успокоив дыхание. — Не знаю, — шепот ее был тих. — Я не обидел тебя? — голос его вновь прозвучал неуверенно, как накануне, когда он просил разрешения прийти к ней, и сегодня Кору это обрадовало. — Нет. Радуйся, Данакт, — она мягко напомнила ему, что у них не осталось свободного времени. Он понял и оставил её. ***