Взлететь

      Под каменным козырьком, где прятались от вечной непогоды пуховики и слетки, было шумно. Говорили все и сразу, перекрикивая вой ветра и друг друга, иногда срываясь в бессловесные кличи с целью привлечь внимание.       Осколок по себе помнил, что постоянно скучающий молодняк мог заинтересоваться даже самой незначительной малостью вроде чьей-нибудь первой линьки — но сейчас причина гомона была весомой, прямо как рука Первого Крыла.       — Как на нас-то похож… — раздумчиво-опасливо протянул кто-то, примостившийся на самом краю карниза, и на него сзади тут же зашипели в несколько голосов, топорща перья и пух:       — У тебя ветер в голове? Он не наш, он из облаков!       — Смотри, смотри, его трогают! — заверещал кто-то, желая, но не умея правильно донести мысль до окружающих.       Камешка в серо-черной куче-мале было не видать, и Осколок на правах старшего перекрыл гомон по-взрослому четким зовом. Ответный крик, неумело-переливчатый и гораздо более писклявый, еще отражался эхом, а выскочивший откуда-то сбоку младший уже вихрем нырнул под разрешающе приподнятое крыло брата. Пошебуршился несколько мгновений, сильнее вжимаясь в чужое оперение и всем нескладным тощим тельцем впитывая тепло, и вдруг спросил, положив на локоть Осколка запрокинутую голову с восторженно распахнутыми темными глазами:       — Ты же видел его вблизи, видел? Он правда… такой же?       Его вдруг сотрясла короткая резкая дрожь. Осколок, не задумываясь, плотнее прижал крыло к боку — тепла в горах не хватало всегда и всем, а потому им делились охотно, — и ответил с легкой снисходительностью:       — Он не такой — вон, крылья видишь? — он указал на край плато, где большая часть Стаи со всех сторон обступила связанного белоснежного пленника, не то опасаясь попытки сбежать, не то ожидая ее. — Кем или чем бы он ни был, он — не мы.       — Ой, у него глаза небесные! — пискнул Камешек и панически закрылся руками.       Осколок свистяще засмеялся и потянул брата за тонкое холодное запястье, заставляя отнять ладони от лица.       — Ничего он нам не сделает. Мы столько раз ему в глаза смотрели, пока ловили…       — А что с ним будет? — неожиданно вякнула подкравшаяся Тень. Осколок встрепенулся от неожиданности — из всех птенцов она была самой тихой и незаметной, и только это, пожалуй, помогало ей избегать подзатыльников старших, на которые те никогда не скупились, — и лишь сейчас заметил, что на него смотрели почти все собравшиеся на карнизе.       — Это не мне решать, а Крыльям, — он покачал головой.

***

      Пленник, до жути похожий на членов Стаи и в то же время совсем другой, казался даже чересчур реальным. Он, прижавшись спиной к скале, часто и сипло дышал, расширяя щели ноздрей, и то и дело промаргивался, будто не видел ничего перед собой. Белоснежное оперение в некоторых местах пятнала вязкая синяя кровь — тоже слишком понятная, слишком естественная.       — Что ты здесь делаешь? — раздельно произнес Первое Крыло, заставляя облачное существо обратить на него внимание. Оно встрепенулось, резко оживившись, и что-то застрекотало охрипшим голосом. Пыталось даже помогать себе жестами, но, судя по неловким движениям, его руки под натуго затянутыми веревками уже онемели.       — Облака дали ему нашу внешность, но забыли дать наш язык! — отрывисто засвистел кто-то в толпе. Его смех подхватили, и это отчасти стало приговором пленнику.

***

      Обнаружение выживших на немыслимой высоте, за никогда не рассеивавшейся облачной пеленой, было первой неожиданностью.       Второй стал с треском провалившийся контакт.       За тысячи восходов и всего одно — а одно ли? — сменившееся поколение крошечная группа разведчиков, заброшенная сюда случайным ураганом, деградировала до первобытно-общинного строя. Судя по тому, как некоторые шарахались от него и вопреки инстинкту самосохранения прятали лицо — еще и обзавелась неким фольклором.       И, согласно этому фольклору, он, судя по жестам и мимике членов общины, был опасен — уже потому, что отличался внешне. Выжившие все до единого были темных окрасов и с темными же глазами — время и Небо причудливо перетасовали гены. Он же был белым и синеглазым.       Он отчаянно хотел доказать, что разумен и не опасен для этих дикарей, говоривших на примитивном незнакомом диалекте — но ему не оставили ни единого шанса.

***

— Небесный Глаз нами недоволен, — размеренно говорил Первое Крыло. Он стоял на большом валуне, разметав в стороны руки и крылья, и ветер завывал на разные лады, трепал оперение вожака, но милостиво не сбрасывал вниз его самого, и в этом Осколку виделось настоящее чудо. — Мы слишком задержались на одном месте, забыв, что мы — дети Неба и Ветра. Здешние Облака изучили нашу суть — и явили вот это существо, должное сойти за одного из нас!       Второе Крыло у подножия валуна дернул пленника за плечи, принуждая развернуться к нему, и обхватил ногой за шею, пока что не сжимая пальцев и не выпуская когтей. Вожак вскинул руку по направлению к светлому кругу в вечно сумрачной выси:       — Я, Первое Крыло Стаи, говорю, и да услышит меня Небо: до следующего появления Небесного Глаза мы улетим искать новое пристанище, а пленника убьем, чтобы Облака более не вышли на наш след!       Стая разразилась одобрительными кличами. Громче всех пищали слетки, еще не знавшие трудностей переселения.       Осколок знал — но тоже вплел свой голос в общий хор.       — Посмотрите на него в последний раз! — воззвал Второе Крыло. — В его глазах даже сейчас нет страха смерти! Он — не такой, как мы!       …Камешек с таким восторгом смотрел на предсмертные корчи пленника, что брат поспешил шепотом разочаровать его:       — Мы не будем его есть.       Печаль, возникшая во взгляде вечно голодного птенца, по необъятности была сравнима с небом.