Милостью небес

«И всё же, что это были за созвездия?» Звезды, которые были видны сейчас — неторопливо угасали на дымчато-сером предрассветном барселонском небе. Те, что он помнил — были крупными и яркими, словно живыми, плавно качались из стороны в сторону, едва заметно перемигивались, лукаво сговариваясь о чем-то между собой: «Расскажем? Не расскажем? Не нужно, не стоит, ведь всё равно не запомнит, ничего поймет…» Бархатное небо цвета индиго, очерченное рамкой деревянного проема, величественно темнело, не интересуясь их тайнами и загадочной, едва различимой игрой. А ему непременно нужно было наверх. Мокрые ступени, холодные и скользкие, словно покрыты ледяной изморозью, такие высокие, что приходилось карабкаться, чтобы влезть на следующую, цепляясь руками. И до того узкие, что едва удавалось не соскользнуть — впрочем, кажется, раз или два он уже срывался и падал в теплую темноту, согретую уютным и сонным дыханием. Вот и последняя. В лицо ударил порыв ледяного ветра с запахом водорослей и дегтя. Ступенька невысокая, но за ней только щербатый пол, не за что ухватиться, пальцы беспомощно скользят, пытаясь нащупать хоть какой-то выступ. Лестница неумолимо накреняется назад, он соскальзывает и на секунду застывает, словно в невесомости, перед тем, как полететь вниз — но вдруг кто-то подхватывает и легко поднимает его ввысь, как будто в самый центр небосвода. И кажется так просто сложить созвездия, прочертить линии, словно по атласу! Но стоит только моргнуть, как стройная система теряется, и вот уже звезды опять рассыпаются блестящими алмазами по темно-синему бархату. Воспоминание было как и то небо — яркая картинка, окруженная кромешной темнотой, у которой не было ни прошлого, ни будущего. «Чем больше дел, тем больше всякой ерунды лезет в голову!» Шлюпка почти причалила к берегу, и мужчина, лежащий на корме запрокинув голову, садится, подтягивает перевязь со шпагой и кинжалом, расправляет подложенный под голову плащ. Матросы делают еще несколько десятков гребков, и он легко спрыгивает на причал, не дожидаясь, пока с берега примут швартовы. Барселона встречает чужака как родного: те же запахи и звуки, которые свойственны любому портовому городу, на каких бы широтах он не находился. Несмотря на ранний час, здесь уже царит знакомая суета, в которой гость незаметно растворяется, свернув на одну из боковых улочек. Утренняя пелена рассеялась, а звезды окончательно погасли к тому времени, когда он входит в один из внутренних дворов в центре города, шепнув что-то привратнику. Тот пропускает его и кивает в сторону неприметного деревянного здания, походящего как на контору, так и на городской дом мелкопоместного дворянина. Поднявшись по шаткой наружней лестнице, приехавший без стука распахивает с трудом поддающуюся дверь. Добрую половину комнаты занимал массивный деревянный стол, доверху заваленный разнообразного вида бумагами, расписками и потрепанными книгами. За всем этим было едва видно сидящего у стены пожилого мужчину, быстро пишущего при свете догорающей свечи. — Де Траба? — скорее утвердительно, чем вопросительно сказал вошедший. Хозяин комнаты поднял голову и поспешно встал, ничуть не удивившись появлению незнакомца: — Сеньор! Не ожидал вашего прибытия ранее, чем через пару недель! — Атлантика — существо непредсказуемое. — Господин де Наварретте всегда вовремя, в какой бы день и час ни изволил посетить этот дом. Он вышел из-за стола и склонился в глубоком поклоне: — Имею честь наконец засвидетельствовать свое почтение, как давний соратник и преданный слуга вашего батюшки, а теперь и ваш. Приветствовавший гостя обладал столь неприметной внешностью, что встретившись с ним на улице легко было бы пройти мимо, едва заметив его. Пепельно-серые кудрявые волосы до плеч, цвет которых сливался с сединой, глаза неопределенного цвета, обычно опущенные вниз, на вытянутом лице с крупными морщинами создавали образ благообразный и вполне заурядный. Единственной отличительной чертой была манера при разговоре непроизвольно наклонять голову вперед и вправо. В данной же ситуации внимание любого стороннего наблюдателя привлекло бы скорее то, что столь ранний час он проводил за работой. — Располагайтесь, прошу меня простить за столь скудную обстановку, — суетливо проговорил он, подставляя гостю единственный, помимо собственного, стул, — Итак, ваши намерения не изменились? — Ничуть. Вошедший господин де Наварретте присел на низкий стул и откинул капюшон плаща, открывая спокойное, благородное лицо, казавшееся здесь чуждым, словно неуместным — так резко выделялось оно в убогой обстановке комнаты. — Ваш батюшка бы вами гордился! — угодливо проговорил де Траба, — Дело нетривиальное, но вполне, вполне осуществимое, при умелом воплощении. — Ну, мой, как вы выражаетесь, батюшка, и не такие аферы проворачивал, — холодно ответил де Наварретте-младший, — С результатом одной из них вам прямо сейчас приходится иметь дело. — Я надеюсь, вы уже нашли человека, о котором я писал? — продолжил он. — Да, сеньор. Хотя свести вас будет непросто. Видите ли, в Лувре, при Людовике, выбор средств сильно ограничен по сравнению с нашей отчизной. — Уж расстарайтесь, — протянул де Наварретте с ироничной надменностью. — Конечно, сударь. И сделаю так, что инициатором знакомства будет третья, нейтральная сторона. Однако человек этот на королевской службе, и есть большая вероятность, что в это же время у него будет много других дел. — Это меня более чем устроит. Как и писал вам, чем меньше у него будет времени и желания углубляться в некоторые подробности, тем лучше. Его собеседник кивнул. — Да, и еще одним преимуществом, сеньор, станет то, что он обладает кристально чистой репутацией. Столь надежной, что будет способна на первых порах — уж простите — прикрыть и отвести глаза от далеко не безупречной репутации вашей… — Ах ты мерзавец! — негодующе воскликнул гость, мгновенно приподнимаясь, — Стоит откромсать тебе оставшееся ухо! — Простите, сеньор, но я, напротив… — отпрянул и задохнулся в объяснениях де Траба. — Оставьте, — махнул рукой де Наварретте, на лице которого гнев вдруг так же быстро, как и возник, сменился довольной ухмылкой. Оба знаем, о чём речь. Согласен, доброе имя — это основное, что позволит провести дело при французском дворе без затруднений. Де Траба украдкой бросил взгляд на своего собеседника, убеждаясь, что тот отпустил рукоять кинжала. По его лицу пробежала едва заметная удовлетворенная улыбка, вызванная не столько облегчением от того, что опасность миновала, сколько тем, что де Наварретте-младший правильным образом ответил на провокацию, исподволь ему приготовленную: «Не растерял нужной хватки и манер, даже проведя столько лет в обществе этих рафинированных аристократов.» Вслух же он произнес: — Франция — не Испания, и с проблемами при дворе вы столкнуться не должны. Но не будет лишней предосторожностью без надобности вам, скажем так, не отсвечивать. Здесь, опять же, помощь выбранного вами проводника будет на руку. — Что, по-вашему, я действительно столь похожу лицом на свою матушку? — еще шире ухмыльнулся де Наварретте, — И меня могут узнать французские родственники? — О, ваша матушка, сударь, истинный небесный ангел! — де Траба благоговейно поднял глаза к небу, — Я имел честь несколько раз видеть её, когда только начинал служить господину де Наварретте-старшему. Какой неописуемой, чарующей красоты она была! Жаль, что она так печально кончила. Знаете, что бы ни говорили… — Предпочту, чтобы вы предавались этим ностальгическим воспоминаниям наедине, — лицо его гостя снова стало непроницаемо-холодным, — И жду от вас письма с тем, чтобы тотчас отбыть с ним в Париж.