***
К сожалению, прошло совсем немного времени, прежде чем темное сердце Гомеса Аддамса заледенело навек вместе с расколотым на части сердцем его Мортиши. Им не позволили насладиться своим счастьем, его уничтожили так вероломно и так легко, что даже спустя век вампир помнил, словно свершилось все совсем недавно. В тот день люди ворвались в их дом, предварительно подпалив и забаррикадировав его со всех сторон. Они кричали и бесновались. Они собрали все имеющееся оружие в надежде расправиться со страшными монстрами, поселившимися на таком близком расстоянии. При себе у Мортиши имелись лишь склянки с ядами, но это не помешало бы ей дать нападавшим отпор. Дело было не только в наличии чего-нибудь против безумной толпы — родившись с даром предвидения, она уже знала исход и теперь изо всех сил старалась спасти своего супруга и обожаемых детей. Она чувствовала, что Гомес справится со всем, что ляжет на его плечи после того непоправимого, что их ждет. Быть может, на первый взгляд он и не являл собой неприступную скалу, но миссис Аддамс знала, каким твердым и решительным он станет, оберегая Уэнсдей и Пагсли. — Моя черная орхидея, я не могу тебя оставить, — по бледной щеке вампира скатилась одинокая слеза. Левой рукой он прижимал к себе дочь, которая боязливо вцепилась в его шею и боялась отпустить, а правой удерживал переноску с сыном. Слава их проклятому роду, мальчик еще ничего не понимал, да и старшая дочь лишь дрожала в его руках хрупким тонким стебельком. Расцеловав по очереди своих малышей и нашептав им слова любви, Мортиша горделиво выпрямилась, отбросив водопад угольно-черных волос за спину и мягко улыбнулась. В ее глазах стояли слезы от осознания того, что это последние мгновения с семьей, но она категорически не намерена была провести их за рыданиями. — Люди всегда боятся того, чего не понимают и не знают, mi amor. А времени объяснять у нас уже нет. Будь сильным и стойким. Защити наших бесценных Тучку и Облачко и расскажи им однажды обо мне. Расскажи, как сильно я их люблю и что эта любовь не закончится никогда. А еще, что лучшего повода для смерти, чем ради них и тебя, жизнь бы мне точно не преподнесла. Теперь прошу, уходи скорее. Они близко. Прижавшись к устам супруги прощальным поцелуем, Гомес сделал шаг назад и открыл дверь запасного выхода. Напоследок развернувшись, он застал картину, которая навсегда останется в его памяти — Мортиша Аддамс в длинном черном платье с рукавами-крыльями, широко улыбаясь, развела руки с лопнувшими в них пузырьками в стороны. По ее бледному лицу струились слезы, а темно-вишневые губы шептали: «los amo, queridos míos. para siempre».***
Гомес сделал все, как просила его мрачная богиня любви — годами он ездил по свету, оставляя детей под надежным присмотром; он знакомился, устанавливал связи и контакты с разными кланами и группами изгоев. Они так же, как и он, жили, прячась от людей, с затаенной болью взращивая в себе неприязнь, а вследствие и ненависть к ним. Идея Аддамса о дальнем уголке в Трансильвании, окруженном диким и проклятым тремя поколениями ведьм лесом, до которого простиралось кладбище неупокоенных собратьев, а перед — небольшая искусственно подведенная река с древними сиренами, воодушевляла. Согласились помочь в реализации все. В назначенное время к строительству приступили общими силами, и каждый, кто был там, оставил в некогда фамильном гнезде семейства вампиров не только свою магию, но и крупицу души. Малышка Уэнсдей, зажав подмышкой медведя с отрубленной головой, ходила тогда по замку и постепенно знакомилась со всеми его гостями. Хоть большинству она и казалась излишне мрачной и серьезной, спустя время практически у каждого появилась возможность оценить не только очевидную схожесть девочки и невероятной Мортиши Фрамп, но и желание участвовать и помогать в любом деле. За ней неустанно семенил ее «няня» Вещь — еще один Аддамс, происхождение которого являлось загадкой. Даже видавшие за жизнь изгои из других стран немало удивлялись обрубку руки, но привыкли и к нему, поскольку Вещь был полноправным членом семейства, который день и ночь следил за своими маленькими воспитанниками — Уэнсдей и Пагсли. Несмотря на то, что внимание он старался каждому уделять поровну, любимицей все-таки была старшая из детей, которой достался непокорный нрав и неуемная тяга ко всему темному и опасному. Про прошествии времени замок был окончательно готов. Гомес, стоя тогда перед своими друзьями-изгоями (у некоторых из видов которых на подмогу пришло уже второе поколение), рассыпаясь в искренних сентиментальных благодарностях, пообещал, что это место всегда будет открыто для них и любой может придти сюда не только за укрытием, но и для отдыха и расслабления. Некоторое время спустя поместье превратилось в отель, и Гомес Аддамс стал радушным хозяином, чьим смыслом жизни теперь была не только роль отца, но и покровителя.***
Подойдя к зеркалу и расправив на своем черном платье несуществующие складки, Уэнсдей удовлетворенно кивнула. Она вернулась к столу, уселась за печатную машинку и продолжила печать отчетов по нескольким своим экспериментам. Уже несколько лет «мрачная тучка» Гомеса занималась изучением полезных свойств растений из проклятого леса и благодаря вскрытиям и иным процедурам сумела достичь определенных успехов, описав способы лечения некоторых доселе смертельных болезней у ликантропов и амфибий. Вещь забрался по своей специальной лесенке на стол перед любимой воспитанницей и гордо подтолкнул к ней черный бархатный продолговатый футляр: — С днем рождения тебя, дикая орхидейка., — бодро отстучал придаток языком жестов. — Что это? — девушка изогнула бровь, но все же открыла. С темного подклада изнутри тут же взвилась серебристая змейка, которая через пару секунд опутала ее запястье, и, разморенно вздохнув, прикрыла глаза. — Это браслет. Я наконец дождался от старухи Мортимер идеального защитного заклинания — теперь ты сможешь долго находиться под солнцем и не получать при этом ожоги. Аддамс дернула уголками губ, проведя пальцами по прохладному боку украшения. Она прекрасно помнила, какой случай спровоцировал такой подарок. Как-то раз ее недалекий братец Пагсли пропал, и никто из присутствовавших в замке за ночь так и не смог его отыскать. Гомес тогда отсутствовал, Фестера не смогли разбудить (как оказалось после, пятнадцатый по счету съеденный ведьмин мухомор — это перебор даже для опытного вампира). Солнце стремительно поднималось, а Уэнсдей впервые за свою жизнь не знала, что делать. Правда, так продолжалось ровно до тех пор, пока возле главных ворот не остановился микро-автобус семейства Синклер. Решение пришло мгновенно. Уэнс была осведомлена, что лучшее обоняние было у единственной сестры среди многочисленных братьев — Энид. И хоть болтовня этой неугомонной девчонки вызывала мигрень и тошноту, выхода не было, пришлось просить неопытного щенка брать след. Поиски младшего Аддамса заняли у Энид рекордные пятнадцать минут, чем сильно удивили скептически настроенную Уэнсдей. Мальчишка был обнаружен недалеко от опушки леса, куда он пошел вместе с детенышем горгон. Они решили поиграть в археологов и нарыли какие-то странные металлические штуки, немедленно похватав их, но вскоре, слава проклятым, почувствовали неладное. Горгон был младше своего друга, и дальновидностью не отличался, поэтому, едва он выпустил находку их рук — тотчас буквально взлетел на воздух. Пережив первый шок, младший Аддамс решил, что ему нельзя двигаться, ибо случится то же самое. Нужно просто продержаться до прихода помощи, она не заставит себя долго ждать. Но часы шли, а никто не появлялся. Руку, лежащую на мине, Пагсли предусмотрительно не убирал. Оказавшись в итоге рядом с братом, который был так напуган, что стал аж на несколько тонов бледнее (хотя, казалось бы, куда еще), Уэнсдей мгновенно оценила ситуацию и выдала как на духу: — Все должны быть максимально спокойны. Энид, Вещь — сейчас мы с этим недоумком поменяемся местами, и вы очень быстро вернетесь домой и разбудите дядю Фестера любым изощренным способом — он хорошо знаком с оружием и точно поможет. Можете даже чесноком его растереть, мне без разницы. — Уэнс… — Пагсли, замолчи. Смотри мне в глаза и ничего не бойся, — старшая сестра положила ладонь рядом с рукой брата и даже дернула уголком губ. — Все будет хорошо. Раз, два, три… Мальчишка рухнул на землю и всхлипнул. Поднявшись на ноги и потерев затекшую конечность, он посмотрел на застывшую Уэнс, а после — на почти взошедшее солнце. — Идите!!! — Я остаюсь, Уэнсдей! — упрямо качнула головой маленькая блондинистая волчица. — Пагсли, беги со всех ног прямо, никуда не сворачивай. Возьми Вещь на руки, он не успеет за тобой! Когда пойдете обратно, захватите моего брата Рокса и скажите, что мы возле третьего дуба на девяносто от северного крыла, и он все поймет. Аддамс хотела было возразить, отмахнуться, потому как этим двум Энид была нужнее. Но впервые в голубых глазах волчицы плескалась такая решимость, что спорить было бесполезно (да в глубине души и не хотелось совсем.) Хоть Вещи с подоспевшим Гомесом удалось вывести Фестера из грибного анафилактического шока, прибыли на место они лишь часа через полтора, застав сцену, давшую впоследствии отсчет дружбе между вампиршей и оборотнем и нервный тик тревожному отцу: Энид, прикрыв Уэнсдей своей кислотно-розовой кофточкой, сжимала ее плечи, прижимаясь со спины и что-то отчаянно нашептывала, не давая ослабшей от ожогов Аддамс отключиться. Как оказалось после, этот ее самоотверженный поступок (ведь Уэнс все это время не отпускала руки с мины) спас подруге жизнь — волчица заслонила собой Уэнсдей от самых опаляющих лучей и не дала потерять бдительность, чтобы расслабить ладонь. Еще три дня после вампирша провела на больничной койке, пока тело регенерировало, и первым лицом, которое она увидела после пробуждения, было заплаканное лицо Энид. Уэнсдей помнила все, и, кажется, в тот самый момент поняла, что иметь друга — не так уж и плохо. — Спасибо, Энид. — Не благодари. Друзей за такое не благодарят. Стоит ли упоминать, что еще месяц после братья Аддамс, несколько стай оборотней и клан медиумов прочесывали округу, в очередной раз очищая пространство от орудий людей?***
— Спасибо, Вещь, — тихо проговорила именинница и с легкой улыбкой протянула другу вытянутый мизинец. Тот, не раздумывая, зацепился за него своим и легонько потряс. Когда пальцы, испещренные шрамами, начали мелко подрагивать, Уэнсдей поняла, что слегка переборщила с проявлением чувств — сентиментальную конечность поразил эмоциональный припадок. — Ну все. Лучше скажи, что там внизу творится и чего мне ожидать? Глупо было полагать, что счастливый папаша не закатит в честь 118 дня рождения дочурки целый праздник. Кажется, к ним съезжались изгои со всего мира. Каждого Гомес приветствовал лично — он учтиво справлялся о делах не просто дежурными репликами, а с искренним интересом; руководил заселениями, поторапливал персонал и вообще регулировал все информационные потоки вокруг. Наблюдая за подобной работой из года в год, юная наследница все же признавалась себе самой, что отец хорош в своем деле: настолько гиперэмоциональный, тревожный и нервный от своей любви к отпрыскам, он становился диаметральной противоположностью, когда дело касалось его отеля. Им он руководил филигранно, и это не могло не зажечь на дне обсидиановых глаз его дочери искорку гордости. Но Уэнс точно решила, что вслух этого не произнесет, иначе впечатлительный вампир будет рыдать неделю. Если не целый месяц или век, едва завидит ее на горизонте. — Почти все уже на месте, осталось только возвращения Фестера дождаться — он там наверняка тебе сюрприз готовит. — Хорошо. Последний раз приблизившись к зеркалу, Аддамс окинула себя критическим взглядом (других в ее арсенале в принципе не было) — платье сидело идеально, губы прокрашены ровно, ни единый волосок не выбился из туго сплетенных кос. Осталось только унять небольшое волнение, и… И четко выстроенному плану не суждено сбыться — двери в комнату распахнулись и в них влетел знойный обжигающий вихрь по имени Гомес. — Моя прекрасная гадючка, моя летучая мышка! Как же я счастлив, что ты у меня есть! — обхватив дочь за плечи, он аккуратно прижал ее к себе и прошептал, — твоя мама сказала когда-то, что 118 день рождения ее скорпиончика будет особенным, и я очень, очень старался тебя не подвести! Уэнс остановила взор на сияющем отце. Хоть она и порицала его излишнюю несдержанность касаемо эмоций, другого такого необыкновенного родителя ей было не сыскать. Вся его жизнь после ухода Мортиши была сосредоточена на детях, он заботился и защищал, как умел (хоть никто и не учил его этому, никто не ходил в советчиках, эти экзамены Гомес сдавал сам). Пожалуй, одно осознание этого факта давало ему право на ожидание благодарности со стороны отпрысков. Жаль, характером Тучка уродилась не под стать папе, и вряд ли когда-то оправдывала его ожидания о нежной воздушной девочке. У Гомеса когда-то точно должна была родиться Энид, а не хмурый нелюдимый вороненок. — Отец, я… я хотела сказать, что… в общем, — Уэнсдей честно старалась выразить свои чувства менее хладнокровно. Она опустила взор к носкам туфель и нервно вцепилась в оборки платья, — я… Мистер Аддамс аккуратно коснулся подбородка дочери и вновь установил с ней зрительный контакт. Его брови нахмурились, а глаза заблестели. Его крошка сейчас так явственно напомнила обожаемую даже спустя столько лет Мортишу, что в горле невольно появился ком, но одновременно с ним гордый отец осознал, что та хрупкая веточка орхидеи, которая в горящем доме жалась к нему, цепляясь пальчиками-лепестками за шею, которая шептала: «папочка, не отпускай меня, мне очень страшно», выросла. Выросла и стала невероятной девушкой, источающей уверенность и силу. Девушкой, готовой встретиться с миром, и… О, нет, нет. Только не это. Встреча с миром вполне может подождать еще годиков двадцать, пусть хотя бы клыки укрепятся! — Я знаю, скорпиончик, — ласково прошептал Гомес и накрыл щеку дочери ладонью. — Я тоже люблю тебя, очень. А теперь давай мы все вместе спустимся вниз, иначе неугомонные братья твоей подруги не оставят и следа от новой мебели в холле.