I Can't Move (Without You)

Ищу бету на постоянной основе.

Ключ провернулся. В замке, что-то негромко хрустнуло и дверь, наконец, поддалась. На Саймона дохнуло искусственной прохладой и приторным, почти тошнотворным запахом моющих средств. В номере было темно. Огромное окно зашторено. Он пошарил по стене и под потолком вспыхнул тусклый, как будто грязный свет, сотканный из тысяч мутных непрозрачных частиц. Гостиничный номер был убогий. Раздолбанная кровать. На полу побитый жизнью ковёр. И главное — мерзкий запах бытовой химии. Дешевый и въедливый. Такой отвратительный, что он моментально почувствовал, как по пищеводу поднимается жгуче-кислый комок. В глазах внезапно потемнело и Саймону едва хватило сил, что бы дойти до кровати и рухнуть лицом вниз. Прошло несколько минут. Он чувствовал, что сердце заходится бешеным галопом, пытаясь прокачать кровь. Протолкнуть химический, едва ли не горючий коктейль в самые мелкие, сжатые спазмом сосуды. С каждым разом отходняки становятся всё жёстче. Последние два дня он блюёт одной желчью. Знобит, и аппетита нет от слова совсем. Впрочем, какая еда? Он и не помнит, когда испытывал настоящий здоровый голод. Наконец, немного отпустило. Саймон неловко дёрнулся, пытаясь приподняться на руках, задел локтём угол прикроватной тумбочки и вздрогнул от мучительной, какой-то электрической боли. Удар пришёлся прямо по нерву. Он глухо выругался. На какое-то время боль принесла облегчение. Сомнительное такое. Слабое. Дрожащее. Словно эхо затухающей жизни. Саймон тяжело плюхнулся на кровать, прямо на чистое бельё и тут же ощутил резкий контраст между старенькими, но подкрахмаленными простынями и собственной вонью. Пот, сигареты, рвота. Сальные нечёсаные патлы, которые свисают почти до самого пояса. Клочкастая борода. Неопрятные вислые усы, закрывающие половину рта. В таком виде в нём вряд ли признают вокалиста вполне себе известной группы Crashdiet. Горластого мятежника Симме. Почти идеального скандинавского красавца с лужёной глоткой. Какое это имеет значение… Саймон медленно стёк на пол. Холодно. Из-под двери нещадно дует. Но от этого стало немного легче. Он нашарил свою куртку, пачка сигарет оказалась пустой. Он и не помнил, когда выкурил последнюю. Время тянулось мучительно медленно. Словно капли воды в плохо закрытом кране. Настенные часы выдавливали секунды, минуты, часы. Кап-кап-кап… Что-то вроде средневековой пытки водой, когда обвиняемого медленно, но верно сводили с ума. Привязывали к стулу и долгие часы голову несчастного буравили тяжёлые капли воды. Сперва легко и незначительно, но с течением времени эти небольшие щелчки превращались в жгучие удары. Кожа постепенно размягчалась, становилась более податливой и каждая новая капля превращалась в острый болезненный удар, который проникал до самого мозга. Постепенно каждое новое падение воды ощущалось, как выстрел или даже взрыв. Холодное прикосновение начинало казаться огненным сверлом и всякий раз, голова несчастного воспламенялась от острой и мучительной боли. Ощущения капель оказались такими явственными, что на Саймона накатил новый приступ тошноты. Он стиснул кулаки, оставляя на ладонях кровоточащие полукружья. Новая боль снова ненадолго вернула ощущение жизни. Какое же он ничтожество. Жалкий расплющенный неудачник. На глаза невольно навернулись слёзы. Он взрослый зрелый мужик, а хочется плакать, как девочке. Так безнадёжно и горько, что в груди сжался болезненный и сосущий ком. И никого нет рядом. Что бы просто поговорил или даже посидел молча. Почувствовать живое присутствие. И не важно, что ему откровенно похYй. Пусть из страха, пусть из чувства ответственности, но не оставлял бы его одного. Впрочем, ни его ли это заповедь: жить ни к кому не привязываясь, ни за кого не отвечая. Быть свободным от чувств и обязательств. Ведь так проще. Позволяет быть независимым и раскованным. Ну, или, по крайней мере, поддерживать эту иллюзию. Так сказать пестовать и баюкать любовно созданный образ. Но вопрос: нужен ли он сам вырисовывается с пугающим постоянством. И когда так хYево, иллюзия уже не кажется убедительной. Музыка, гастроли, успех, девочки, обожание… Он и сам не мог объяснить до конца, что послужило причиной его ухода. Конкуренция. Борьба за лидерство. Натянутые отношения в группе, когда казалось, что ему делают одолжение и лучший выход — это демонстративно громко хлопнуть дверью. Да, всё это было, но ещё сильней Саймона коробило от ощущения, что ему нужно, что-то своё. Родное. Выстраданное. Так если бы он родил ребёнка. Сам. Самостоятельно. Не ощущая за своей спиной всегда настороженных, недоверчивых взглядов. Он всегда был чужим в этом коллективе. Пришлым. Далёким. Человеком со своим уставом, которого терпят лишь по необходимости. Поначалу, Саймон считал, что за ним прибегут. И менеджмент и остальные участники. Станут доказывать его ценность. Жизненно важное присутствие в группе. Наверное, ему просто так хотелось и Саймон был неприятно поражен, когда его, пусть и не быстро, заменили другим вокалистом. Мальчишкой почти на двадцать лет моложе. Простеньким, совершенно нехаризматичным, но гораздо более сговорчивым. Новичок Габриэль буквально смотрел в рот остальным участникам группы и Саймон с усмешкой отмечал, что взрослые дяди взяли на воспитание несмышлёныша. Но несмышлёныш неожиданно оказался голосистым. С гораздо более профессиональным и чистым вокалом. Спокойный и главное умеющий работать в команде. И тут Саймон, у которого собственные дела шли не шатко ни валко, неожиданно задался вопросом, где же он так сильно прое6ался? Что ему сказали представители лейбла? Слишком немодный, слишком непопулярный материал. Они не хотят его издавать так-как он не будет иметь успеха. А это без малого шесть лет работы. Шесть лет его жизни. Упорного труда. Проблем со здоровьем. В, конце концов ухода любимой женщины. Он явно, что-то не предусмотрел. Свернул не туда и последние месяцы находился в каком-то глухом, непроглядном тупике. Саймон чувствовал себя слабым и глупым. А при его болезненном самолюбии и гипертрофированной гордости это ощущение стремительно увеличивалось в геометрической прогрессии. Он старательно гнал эти мысли от себя. Глушил их в свойственной ему манере, но становилось только хуже. Вполне, может быть, что много лет назад Дэйв ощутил, что-то подобное. Просто не справился с накатившими проблемами и хронической усталостью. Особенно с хронической усталостью. Состоянием вечной слабости, которая разъедает организм не хуже раковой опухоли. Не смог справиться ни с внутренним разладом, ни с состоянием своего здоровья. И тогда тоже никого не оказалось рядом. Даже самые близкие люди не почувствовали, что Дэйв уже морально мёртв и продолжает существование лишь по инерции. И скоро эта инерция кончилась. А у него и близких то таких нет. Настолько близких, что бы заподозрили неладное. А ему самому, кажется уже действительно всё равно… Саймон немного переменил положение и невольно прислушался. В коридоре было тихо и только в ванной негромко капала вода. Время шло и падение капель становилось всё реже и реже и Саймон уже жил ожиданием этого очередного шлепка. Он превратился в сплошной слух и буквально чувствовал, как на поверхности крана образуется выпуклый бугорок, возникает натяжение и вот уже отрываясь от поверхности, место падения капли обозначается пузырьком, который почти сразу лопается с беззвучным грохотом. Ему снова было плохо и всё тело заволакивало белой и ломающей дымкой боли. Не приближающейся ломки и похмелья, а ощущение небывалой пустоты и холода в душе. Шнур от шторы Саймон нащупал почти машинально. Он провёл рукой по его витой поверхности и осторожно потянул на себя. Верёвка оказалась толстая, кручёная и была надёжно прикреплена к карнизу. Саймону пришлось встать. Он неуклюже пошатался на слабых ватных ногах и задрал голову, что бы приладиться наверняка. Петля легла неуклюже. Саймон просунул голову и при первой же попытке затянуть, почувствовал, как длинные нечёсаные волосы впились в его шею. Он тщательно выправил длинные светлые пряди, повторил попытку и тут же мучительно закашлялся. Сознание начало уходить очень быстро. На какое-то время Саймона вдруг охватил странный вопрос, что чувствовал тот… другой. Как это происходило у Дэйва? Воздух покинул лёгкие со странным шумом. В ушах раздался басовитый звон. И затем Саймон ощутил ни с чем не сравнимый кайф. Его бесконечная холодность и усталость начали таять. Он стал лёгкий, невесомый. Тело наполнилось блаженством. Он всегда гнался за удовольствием. И всё его тело говорило о том, что ещё немного и он его получит. Ещё мгновение и станет совсем легко. Боль… немного боли и он будет свободен. В меркнущем сознании вспыхнул яркий фейерверк, по своей красоте не сравнимый с настоящим. Ещё чуть-чуть и наступит такая желанная тишина и покой. Саймон чувствовал, что по щекам текут слёзы, что он плачет, как, наверное, ни плакал в детстве и это слёзы небывалого облегчения. Не будет холода, не будет проблем… Но внезапно, что-то пошло не так. Последние остатки жизни неожиданно вспыхнули острой болью. В голове, что-то громко хрустнуло, он полетел вниз, чувствуя, как по бёдрам разлился целый океан горячего живого семени… До гостиницы было совсем немного, когда начался дождь. Микаэла накинула капюшон, зонтик открывать не хотелось. Идти всего ничего. Не сахарная не растает. Она поспешно вошла в холл и поискала глазами дежурного администратора. Как всегда, опять Евы нет на месте. — Привет! Как там на улице? Девушка появилась из комнаты персонала. Судя по её взлохмаченному виду, опять притащила на дежурство своего толстого хахаля. Вот узнает хозяйка… Впрочем, Микаэле нет до этого дела. Главное побыстрей сделать уборку, получить причитающееся и, наконец, домой. — Дождь, — Микаэла встряхнула куртку, — хорошо пока не сильный. Что тут у вас? — Горничная заболела. Новенькая. Забыла, как её зовут. Извини, пришлось вызвать тебя. — Не извиняйся. Ты же знаешь я всегда рада подработать. Какие номера? — Весь нечётный ряд на втором этаже. — Ого! Вы ждёте делегацию? — Почти, — засмеялась Ева, — держи ключи. Микаэла выкатила из небольшой подсобной комнаты тележку с инвентарём и, стараясь не шуметь, направилась к лифту. Уже поздно и придётся соблюдать режим тишины, как на подводной лодке. Гостиница хоть и не самого высшего разряда, но гости по любому могут выкатить хозяйке претензии. Могли бы и пораньше позвонить. Теперь придётся убирать буквально на цыпочках. На втором этаже было тихо и почти темно. Горела только пара «дежурных» ламп и Микаэля негромко чертыхнулась. Стараясь не греметь связкой, открыла первый номер на нечётной стороне и вошла в комнату. То, что внутри, кто-то есть Микаэла почувствовала с порога. Ева чёртова вертихвостка. Неужели перепутала? Как неудобно, что она ввалилась в комнату постояльца среди ночи. Да ещё с дурацкой уборкой. Микаэла хотела было тихонько, пока гость не проснулся, повернуть назад и покинуть номер словно мышка, но неожиданно её, что-то остановило. В номере было темно. Тяжелая штора задернута и внутрь проникал лишь слабый отблеск уличного фонаря. Однако, на фоне этой самой плотной шторы различался какой-то странный силуэт. То ли костюм на вешалке, то ли мешок или, вообще, удавленник. Микаэла похолодела. Нет, она ни разу не истеричка, но чёрный бесформенный силуэт слишком явно напоминал человека, который решил повеситься. Ни долго думая Микаэла хлопнула по выключателю и мысленно всё ещё считая себя кликушей, едва не заорала от неожиданности. На карнизе, на толстом витом шнуре действительно дёргался человек. Мужчина. Странно заросший, лохматый, но насколько можно было рассмотреть, не старый. Микаэла хотела было рвануть вниз за помощью, но вовремя передумала, схватила с тележки ножницы, подскочила к человеку и попыталась приподнять тело, как учили на курсах внештатных ситуаций. Считай мужику повезло, что она грамотная и знает, как действовать в подобных случаях. Удачливый висельник оказался тяжёлым и Микаэла мгновенно задохнулась под тяжестью его обмякшего тела, пытаясь уменьшить натяжение веревки и перерезать её, одновременно. Тут минимум трёх спасателей надо. Двое держат тело, третий режет веревку. Ножницы оказались слишком тупыми и Микаэла предприняла попытку стянуть петлю через голову. Господи, да он сейчас задохнётся или шею себе сломает! — Чёрт, чёрт, чёрт, — судорожно бормотала она, — дыши уже. Дыши! Она на мгновение оставила болтающееся тело в покое, подхватила маленький табурет, что послужил опорой и перевернула в нормальное положение. Если мужик всё-таки умрёт, за то, что она нарушила порядок на месте происшествия, полиция по головке не погладит. У самоубийцы начались судороги. Верный признак того, что мозг начал испытывать серьёзное, может быть, даже необратимое, кислородное голодание. Микаэла затрясла головой, пытаясь стряхнуть капли пота, что повисли у неё на бровях. И ведь, как назло, хоть бы, кто выполз в коридор. Вот ездила бы она со своей тележкой высыпали бы все постояльцы, а тут висельника спасает и никого. Микаэле, наконец, удалось сбросить с шеи удавленника петлю и они оба рухнули на пол. Микаэла при этом пребольно ушибла ногу об дурацкий табурет и раздражённо зашипела. Несколько секунд, пульс не определялся даже на сонной артерии. В самый раз делать этому заросшему чудовищу искусственное дыхание. Для начала было бы неплохо определиться с тем, КУДА, его делать? Микаэла с неудовольствием уставилась на физиономию пострадавшего, пытаясь определить, где у него рот. Леший, какой-то. — Дыши, уже, — Микаэла приложила пальцы чуть правее острого треугольного кадыка, — мне только покойника не хватает. Я тогда сегодня домой, вообще, не попаду. Пострадавший захрипел. Из-под густых пшеничных усов показалась розовая пена. Мудак ещё и язык прикусил! — Погоди, сейчас на бок тебя переверну. Ну, ты и тяжеленный. Микаэла, не без усилий, перекатила мужика на бок и стала ждать, когда сознание вернётся к нему окончательно. — Лежи спокойно. Я сейчас скорую вызову. — Не надо. Эту просьбу девушка угадала лишь по одному движению подбородка. — А если ты шею себе сломал? — Не надо, — прохрипел удавленник, — помоги встать. — Какое встать. Куда ты собрался? Давай уложу тебя на кровать. Выполнить обещание оказалось не очень-то легко. Мужчина повис на Микаэле словно раскуроченный матрас. Прилип всем телом и они снова едва не рухнули. — Ложись, давай, — Микаэла кое-как доволокла неподъёмную тушу до кровати и сгрузила на постель словно мешок с картошкой. — Твою мать, да ты никак обкончался, — пробормотала она, ощупывая свой совершенно мокрый и липкий бок, — впрочем, это бывает. Удавленник ничуть не смутился. Он лежал на кровати, тупо глядя перед собой. Похоже, что оглушенное состояние еще не отошло и он выглядел дезориентированным. — На бок ложись. Вот так, — Микаэла набросила на пострадавшего плед и вздохнула, — ну, судя по всему, ночевать мне придётся здесь. Ты точно не передумал насчёт врача?