Братья по-любому. Вернуть всë

      Женька дернулась, просыпаясь. Ладонь скользнула по простыне. Холодная. Приснилось ей, что ли? Она распахнула глаза и еще полусонным взглядом окинула вторую половину кровати. Смятая. Перекатилась и уткнулась носом в соседнюю подушку. В легкие медленно влился аромат Витиного одеколона. Не сон. Давно ли он встал? Полностью нагая осмотрела комнату, выискивая свои вещи, пока не услышала в абсолютной утренней тишине щелчок зажигалки и скрип оконной створки. Закутавшись в одеяло, Филатова прошлепала босыми ногами до кухни и замерла в проеме дверей. Пчёлкин сидел в открытом окне, свесив ноги на улицу, и курил. На обнаженной спине виднелись слабые отметины ее ногтей. Витя, ощущая на языке и в ушах свое сердцебиение, наблюдал, как Женька расстегивает пуговицы на его рубашке, как ткань быстро расходится, как ее губы припадают к его ключицам. К шраму. Такая нежность. Такая боль… Как страшно ей было в тот день за него! Он почти задохнулся от этой нежной страсти, обхватил ее лицо и приподнял голову, сминая горячие улыбающиеся губы своим ртом. Удовольствие от этих касаний растекалось по каждому позвонку волнительным жаром. Черт возьми, он никогда не испытывал такого! Его никогда еще в жизни так не сводили с ума одни лишь поцелуи. Без надрыва, не силой сорванные, а взаимные настолько, что голова кружилась, как у малолетки. Зарывался пальцами в ее густые, растрепанные волосы, скользил руками по выгнутой спине, прижимая Женьку все ближе и ближе, отступая спиной к кровати, пока икры не уперлись в нее, и Пчёлкин не упал на покрывало, утягивая за собой податливую и разгоряченную девушку. Перекатился, аккуратно подминая ее под себя. Горящая кровь пульсирующей волной пробила тело, и теснота в брюках стала сладко-болезненной. Поддел пальцами подол красного платья и потянул рывком вверх, ощущая, как впервые встречается его обнаженный торс с ее обнаженной грудью. Кожа к коже.       — Только платье… не порви, — хрипло выдала она, едва разорвав поцелуй.       — Новое куплю. Лбом поддел ее подбородок, заставляя откинуть голову, подставляя для поцелуев шею и соблазнительную выемку между ключиц. Сжал выступающие тазовые косточки, приподнимая, стягивая трусики. Заставляя Филатову сбито застонать, когда коснулся пальцами разгоряченной точки, и зарыться носом в волосы у его виска, сбивчиво выдыхая в ухо, когда пальцы плавно проникли в нее. Витя прихватил мочку ее ушка зубами, глухо рыкнув. Она выгнулась и впилась пальцами в его плечи, отчаянно дыша через рот…       — Ночью всё было так плохо? — засмеялась Женька. Он обернулся через плечо, выгибая бровь. — Не смог смириться и решил сигануть в окошко? Этим она и брала, этим она так и была прекрасна. Этой ночью она раскрылась такой… другой, страстной и пылкой, а сейчас с утра снова метала в него лукавые искорки из глаз, беззлобно подначивая. А Филатова лишь скрывало то, как это было… волнительно. Но волнение было таким приятным, как при полёте на качелях. Как при первом в жизни поцелуе с тем, кто давно в твоих мыслях. Эта ночь была не просто с Пчёлкиным по соседству. Она была с ним. В одной постели. Она и он.       — Холодно же, — она шагнула к окну, приблизилась к Пчелкину, растирая ладошкой его лопатки. — Накинул что-нибудь бы. Витя закусил фильтр сигареты и потянулся к ее пуховому кокону.       — Делись одеялом.       — Эй! — Женька крепче обхватила отвороты и ловко увернулась.       — Чего я там не видел?       — Пчё-ё-ёлкин! Оба мягко рассмеялись, и она угодила в его руки. Он поправил одеяло, укрывая её от прохладного утреннего ветерка. Нежность. Сколько нежности в одном лишь этом объятии. Женьке казалось, что она никогда не видела Витю таким. Пчёла плавно вошел в нее, чувствуя губами, как ее плечо покрывается мурашками, и низко простонал, когда Женька вдруг вскрикнула от сладостного спазма. Жарко, страстно, хорошо. И тогда он понял, что пропал уже в пятый раз за последние годы. Если не в шестой. Она вся в его руках, под ним, впивается ногтями в его лопатки. Он подался тазом вперед, зубами нежно закусил жилку на ее шее, упиваясь её вкусом. Она была как мёд в его руках — теплая, податливая. Его. Инициатива была передана в его руки — быстро, стремительно, безоговорочно. Руки требовательно скользнули по выпирающим переливам рёбер, мягкому животику. Ладони спустились глубже, и Пчёлкин подхватил ее под ягодицы, разводя ноги шире. Она обвила икрами его бедра, прижимаясь еще ближе, еще крепче… Сильно. Толчок. Филатова выгнулось, охваченная приятной истомой. А он въедался в ее губы, оттягивая зубами нижнюю, посасывая, покусывая, оглаживая языком. Она уже готова была растечься перед ним растопленным воском. Это желание было таким сильным, что девушка снова вскрикнула и спешно закусила зубами костяшки своей руки, подавляя стоны.       — Не сдерживайся… Его голос — низкий, грубоватый, как наждачная бумага — заставлял тонуть. Толчок. Вовсе не нежный. Уверенный, сильный. Властный. До самого основания. До сладкой боли. И снова стон. Чуть ли не по слогам. Первый — шепотом, второй — криком. Снова мурашки по коже. Под кожей. Как шипящий сироп в каждой венке. Ее стоны разрывались салютом в его голове и разносились по сосудам вместе с шумящей кровью. Как она это делает? Одним словом, одним движением головы, одним неожиданным взглядом в процессе сводит его с ума. И когда Женька вздрогнула всем телом в первый раз, Витя почти не поверил в это. Но судорожные стоны и резкие, потерянные движения кричали о том, что девушка достигла высшей точки. Внутри все запульсировало, он чувствовал это. Он ее полностью чувствовал.       — Знаешь, что мы бессовестные? — нервно усмехнулся он. Женька выгнула брови, искренне удивляясь.       — Почему? Пчёлкин склонился к её виску. Поцелуй. Поцелуй. Еще поцелуй. Он упивался ею — такой теплой, спросонья.       — Потому что мы проспали выкуп невесты, и у нас ровно сорок минут, чтобы собраться и долететь до ЗАГСа.       — Как?! Филатова оторвалась от Вити, как ошпаренная, и взглянула на висящие над входом в кухню часы.       — Твою ж бабушку! — и шлепнула кулачком по его плечу. — Засранец, ты почему не разбудил меня! А он снова рассмеялся, как мальчишка, глупо и ласково.       — Ты слишком прекрасно спала, и это зрелище было куда интереснее, чем наблюдать второй раз, как Валера поет песню на выкупе, чтобы пробиться к Томке.       — Зараза!       — Что? Правда, и ничего кроме правды, малыш. Эй! — он увернулся от очередного шуточного удара. — Ну ты слышала, как поет наш брат?       — Мой брат. А тебе он уже получается… Шурин. Лицо Пчёлы вытянулось. И Женька поспешила объяснить:       — Ну брат жены же так зовётся?       — Опа, поворот! — он перевалился обратно в кухню и обхватил Женьку за плечи. — Это вы мне в жёны так тактично набиваетесь, Евгения Константиновна?       — А как же? Переспал — женись.       — Если бы это так работало, я бы женился еще в девятом классе, — Витя состроил нарочито задумчивое лицо и потер подбородок. — И увы, на Светке Поповой. Правда, через месяц мне бы пришлось отдавать сердце и ручку Лизе Курбаленко…       — Фу, хватит, пошляк! Твои школьные похождения меня не интересуют.       — И правильно. Меня тоже. Теперь он понимал, почему его родители перетерпели и прошли столько всего в этой жизни, и войну, и голод, и трудности, и бедность, и всегда вместе. Потому что они были друг для друга теми самыми. Пчёлкину было шестнадцать, и он одним вечером подошел к сидевшему напротив телевизора отцу и неожиданно спросил:       — Бать… А как ты понял, что мама — та, которая тебе нужна? Сегодня, после школьной дискотеки, он поймал Светку в пустом коридоре на третьем этаже и зажал ее около кабинета химии, в самом закутке. А она и не была против. Его руки пустились в путешествие под ее кофточку, но когда ладони коснулись ее груди, Светка его остановила:       — Вить, а ты меня любишь? Нравилась, так будет вернее. И целовалась она классно. Да и вообще была классной девчонкой, ему импонировала ее легкая стервозинка и это кукольное личико, но вот такая она — податливая, выжидающая от него каких-то признаний — сразу казалось не той. Юный Пчёлкин слегка скривил губы, еще влажные от поцелуя, и ответил вопросом на вопрос:       — Может, тебе еще пива принести? У Коса есть нычка.       — Ну… можно… — неуверенно выдала тогда Попова. Признаваться ей в чем-то, распаляться на нежности в его планы не входило, даже ради того, чтобы сегодня впервые трахнуть одну из самых красивых девочек в школе. Да, именно трахнуть. Потому что это начало опыта, а не чувства. Потому что Витя Пчёлкин еще ни разу не влюблялся, чтобы крышу сносило. Чтобы засыпал с мыслью о той самой. Чтобы искать глазами в толпе проходящих одноклассников…       — Ты поймешь это, сын, — подмигнул ему Павел Викторович. — Сразу почувствуешь. И кто тогда бы сказал, что это будет подруга детства? Сестра лучшего друга, их названная сестра. Женька Филатова, этот чертенок неугомонный, эта пацанка в юбке, которая вместе с ними лупила палками крапиву и прыгала по гаражам. А еще дралась во дворе с обидчиками. Еще незадолго до проводов Белого в армию Витя порой замечал за собой, что иногда ловит ее движения: вот Филатова перебросила свои курчавые волосы на одну сторону и обнажила шею с созвездием родинок с левой стороны, вот улыбнулась, и стала заметнее небольшая ямочка на подбородке и еще одна родинка над губой, к которой так тянуло прикоснуться. Вот закатала рукава рубашки, и взгляд наткнулся на выпирающие косточки на запястьях, вот забросила ногу на ногу, и на правом колене стал заметен неаккуратный шрам, полученный еще в детстве, когда она полетела с гаража на асфальт, а он тогда в беседке прикладывал к ее ране подорожник. Все это вызывало в нем непонятные эмоции. И только потом он понял, что влюбляются вовсе не в километровые ноги и грудь пятого размера, а именно в родинки, шрамики и ямочки на щеках.       — Хватит болтать! Мы опаздываем! — Женька выдернула его из воспоминаний вполне даже физически — дернула за руку.       — Эй, стой! — Пчёлкин перехватил ее запястье и притянул к себе. Его черты, и без того красивые и приятные, сгладились еще больше. Стали мягче. — Я согласен.       — Чего?       — Мужем твоим быть. Филатова хлопнула губами, растерявшись. Она это же… не всерьез. А он чего?       — Дурачок. Я же пошутила.       — А я нет. Смешно. В её самый первый раз она так волновалась с утра, и тот диалог с Вадимом о предложении ей показался шуткой, но Малиновский не шутил. Дал лишь время подумать… К черту, опять он! Конечно. Куда деть это уже? Это опыт. Но больше торопить события Женьке не хотелось. Хоть память сейчас и подбрасывала ей картинки сегодняшней ночи, заставляя краснеть до пяток, а все равно скованности перед Витей не ощущалось. Будто так и надо. Шуточки эти, как всегда в его стиле… А Витя сам трепетал. Проснулся он рано и долго-долго смотрел на Женькино лицо. Конечно, знал, что они опаздывают, но не решался будить её. И пошел курить. Вдруг она бы сказала, что это просто слабость? И что дальше? Какая нелепость, он впервые так переживал! Переживал, понравилось ли ей, переживал, не сделал ли что не так? Не надавил ли в чем-то. А главное — что дальше? Вроде бы все понятно без слов, но хотелось стойкой определённости. Ему важно было услышать, что это их точка отсчёта настоящей совместной жизни.       — Мне все равно, кто у тебя там был. Главное, что ты со мной. Так что сегодня же подадим заявление. Как раз прямо на место едем же. Женька нервно рассмеялась, сгребая пальцами сползающее одеяло.       — В день росписи заявления не принимают.       — Я сделаю так, чтоб приняли.       — Ну хватит, — подмигнула она и первая стала ретироваться из кухни. — Время идет, мы опаздываем! Пчёлкин все понимал. Но закинутая в шутку ею же удочка говорила о том, что она все же отходит от той ситуации с Малиновским. Поэтому с таким энтузиазмом проглотил наживку. В каждой шутке — только доля шутки.

***

      К ЗАГСу они шли под руку. С каждым шагом к дверям дворца, где уже толпились их близкие и друзья, к горлу Женьки подкатывало волнение: как будет реагировать Валерка? Нервно сжимала и разжимала пальцы. Но Витя держал крепко, накрыв ее просунутую под его локоть руку своей второй ладонью. Фата развевалась по ветру, Тамара лучезарно улыбалась гостям и родным. Фил, облаченный в классический черный костюм, не сводил глаз с невесты. Женька заметила, что брат немного нервничает. Вокруг него, что-то гогоча, стояли Космос и Самара, Холмогоров хлопал Валеру по плечу. Чуть поодаль стоял Саша, мягко обнимая Олю за талию, и что-то оживленно объяснял Ольге Николаевне. Та, украдкой утирая белым платочком слезы, кивала, а Оля несколько раз, улыбаясь, трогала женщину за предплечье, успокаивая. Женьке никогда еще не доводилось видеть брата таким. Таким всерьез обеспокоенным по хорошему поводу, таким прекрасным. Наконец первым подошедшую пару заметил Кос и, стащив из рук Самарина два бокала шампанского, подлетел к ним. Тут же внимание обратил и выжидающий Валера и стремительно зашагал навстречу Пчёлкину и сестре.       — Не, и как это понимать? — совершенно праведно ворчал он, принимая поцелуй Женьки в щеку и пожимая руку друга. Отмечая такую красноречивую картину, что эти двое не отлипают друг от друга. — Вас где носило?       — Много будешь знать, скоро состаришься, — хохотнул Витя, целуя теперь подошедшую Тамару. — А ты и так старше невесты, она этого не простит. Томочка, я ослеп! Красотка!       — Какой букет! — Филатова оглядела с восхищением аккуратный, но такой гармоничный букетик цветов в руках Томы.       — Будешь сегодня вместе со всеми свободными девчонками ловить, — подмигнула ей невеста.       — Ой, сомневаюсь, — хохотнул Космос, передавая Женьке бокал с игристым. Та согласно кивнула:       — И правильно. Заметив напряженные взгляды, особенно Валерин, Кос снова добавил:       — В любом случае у Жеки есть еще добрых десять лет, прежде чем придет пора беспокоиться о таких вещах.       — Это почему еще? — удивилась Тома. Нет, конечно, она прекрасно знала, что произошло в прошлом году с Женькой, но показывать свою осведомленность она не хотела. Это было бы некрасиво. Не стала бы же она говорить, каким куском дерьма себя чувствовал Валера еще долгое время после того, как не сумел помочь родной сестре. Фил же продолжал напряженно смотреть на сцепленные руки Женьки и Вити. Все взрослые люди, всё он прекрасно понимал, но никогда бы не смог смириться с тем, что эти двое смогут быть вместе. Не вязалось у него. Не хотелось ему этого. И Женька видела это. И Пчёлкин видел и знал, но продолжал держать ее под руку. Потому что она — его. И плевать, что они скажут. Он слишком долго этого ждал. Он слишком много положил на кон, чтобы иметь право сейчас на глазах у всех переплести их пальцы, сцепить в замок и стоять так вопреки напряженному взгляду лучшего друга. Космос все понимал, поэтому снова принялся разъяснять ситуацию, опять же для успокоения Филовской души, подыгрывая Женьке:       — Жека хочет подождать как минимум лет десять, прежде чем выйти замуж. Разве не так, малая? Десять? Ну загнул!       — Кхм… — она откашлялась и попыталась изобразить беззаботную улыбку, хотя чувствовала, как пылает лицо. — Именно так. Но вовсе не обязательно именно десять. Может, и восьми хватит.       — Вот и пра-а-альна! Я того же мнения, что нам эта свадьба? Дорожим свободой, пока есть возможность!       — Ой ли, — сощурился Витя, подкуривая. — Ты что у нас, снова свободная пташка? Риты действительно в радиусе десяти метров не наблюдалось. Иначе бы она непременно сейчас терлась возле Холмогорова и вставляла свои умные пять копеек. Неужели хватило мозгов не тащить ее на всеобщее обозрение, в толпу присутствующих сегодня на празднике людей, у которых подвязки по всему городу?       — Филатов и Мануковская! — окликнули с крыльца, и толпа гостей оживилась. Молодожены первыми шагнули внутрь дворца бракосочетания, за ними потекла ручейком остальная толпа. Женька и Витя шли последними, не торопясь. Место для них все равно Космос расчистит. Воздух для апреля был непривычно тих и неподвижен, светило бледное солнце. Перезвон голосов из недр ЗАГСа переходил в приглушенную мелодию. Пчёлкин докурил до фильтра, метнул бычок в урну и, поддерживая Женьку под руку, затормозил прямо у раскрытой двери:       — Значит, ты намерена выждать восемь лет, прежде чем выйти замуж?       — Безусловно, — кивнула она, улыбаясь уголком губ. — Как минимум, восемь. Или, может быть, шесть, — небрежно добавила, когда Саша уже окликнул их. — Или, скажем, пять. Это от многого зависит. Идем, начинается. Между ними воцарилось молчание, нарушаемое только мягким, ритмичным шорохом их шагов по ковровой дорожке внутри помещения. Странное напряжение нарастало, и Женька не отваживалась взглянуть на Витю. И прямо около дверей в главный зал он развернулся к ней, и обычного насмешливого выражения не было на его лице.       — Серьезно, малыш… Ты и вправду хочешь ждать пять лет? Женька пожала плечами растерянно, слыша, как глухо бьется ее сердце.       — Хренушки. Через пять лет я согласен ждать уже ребенка. Послышался марш Мендельсона, и Пчёлкин снова обхватил Женькину ладонь и потянул внутрь зала.       — Подожди, какого ребенка? — зашептала она, протискиваясь сквозь гостей в самый эпицентр торжественной регистрации.       — Ну, такого вечно орущего и страшно красивого, как я.       — Пчёлкин!       — Ладно, как мы с тобой.       — Твои шутки сегодня меня пугают…       — Ладно, с ребенком готов подождать и подольше, если уж на то пошло. Пока худосочная регистратор зачитывала уже знакомые по Сашиной свадьбе высокопарные речи для Фила и Томочки, все близкие вслушивались в каждое из этих хорошо знакомых слов — как будто начинался любимый фильм, где два лучших друга исполняют главные роли. Пчёлкин тоже внимал ее словам и транслировал их с улыбкой Женьке:       — Может, вот так же вот с тобой хочу, а?       — Ты что сегодня разошелся не на шутку? — тихо прыснула она. — Я, может, вообще на такие церемонии не согласна. Один раз бог миловал, и слава богу… Почему ему так приятно было услышать эту последнюю фразу? А ведь он был убежден, что рано или поздно Филатова пожалеет о своем выборе в отношении Малиновского.       — …Чего мне меньше всего хотелось бы, — шепотом продолжала девушка, — так это сидеть на собственной свадьбе невестой, в платье из кружев, вставать по команде «горько», целоваться на счет…       — А с чего ты взяла, что я тебе предлагаю именно это? Да мало ли вариантов! Главное — это сердечное согласие брачующихся, как цитирует эта прелестная тетенька, остальное детали.       — Брачующихся… Слово-то какое. Что-то из зоологии…       — Я много разных слов в запасе имею. И их безусловно хватит на то, чтобы сломить твое сопротивление. Короче, моя диспозиция проста. Имеется настроение праздника — делай праздник. Я как раз в таком настроении, а ты мне палки в колеса суешь.       — Пчёл, ты заткнешься? — не выдержал Фил, оборачиваясь на несколько градусов назад, пока регистратор шагала к ним навстречу с протянутым свидетельством о браке. — Я все слышу!       — Ну и прекрасно, значит, родственники уже в курсе! Под хлопки, радостные возгласы и свист молодожены Филатовы вышли на порог ЗАГСа. Женька наконец смогла крепко обнять брата.       — Поздравляю, Валерка! — она тепло поцеловала его в гладковыбритую щеку, пару секунд потыкалась носиком в его плечо. — Я безумно за тебя рада. Едва ли она собралась отстраниться, брат крепко удержал ее за руку, и две пары карих глаз снова встретились.       — Что у вас с Пчёлой? Все серьезно?       — Валер…       — Мне важно знать.       — Замуж я за него не собираюсь, — подмигнула она успокаивающе. — По крайней мере, в этом году. Иначе наш общий бюджет столько празднеств не выдержит.       — Ну, Жека!.. — заикнулся он, но сестра уже выпорхнула из его объятий, и сына ласково обняла Ольга Николаевна. Остальные гости высыпали следом, как леденцы из банки, они болтали, смеялись, перекликались, толпились вокруг Фила и Томы, целуя и обнимая их, обменивались рукопожатиями. Когда ресторан заполнился, Женька невольно стала разглядывать родню Тамары. Ее бабушка в сопровождении Самары медленной, грациозной поступью прошла на свое место, опираясь на палочку. Худенькая бледная девушка с большими глазами, в черной шляпе необъятных размеров — двоюродная сестра. Остальных Женька не знала, о них не рассказывали, но родственников было мало. А вот со стороны Фила народа было в три раза больше. Один костяк из клуба и коллег по съемкам чего стоил.       — Малая, двигай за мной, чего ты залипла? — Космос обхватил подругу за плечи и потащил к столу. Сам он на правах свидетеля сидел по правую руку от молодоженов, и там же рядышком было несколько свободных мест рядом с Активистом и Самариными. Полина сегодня была как никогда прекрасна в кой-то веке раскрепощена. Оно и понятно — вырваться спустя несколько лет из привычной рутины на такое торжество пошло ей на пользу. Темка был вручен в надежные руки родственницы, и теперь муж и жена могли принадлежать сами себе хотя бы на один вечер.       — Женечка, привет! — она снова тепло обняла Филатову, указывая ей на место рядом с собой. Кирилл и Лев продолжали спорить между собой — кто из них сегодня пьет, а кто блюдит за безопасностью и развозит часть бригадиров по домам.       — Брат, я полгода не пил!       — А я год. Давай, чем еще помериться предложишь? За тебя Полинка выпьет.       — А чего вы спорите? — улыбнулась Женька. — Пейте оба.       — Предлагаю на спичках.       — Ты еще монетку предложи подбросить!       — А я предлагаю пойти сфоткаться с молодоженами, пока мы все не окосели, — вклинился Холмогоров, смотря на фотографирующихся около украшенной сцены Валеру и Тому. Молодая жена улыбалась, пока Фил нежно обнимал ее, попутно поправляя другой рукой фату. — Кирюх, айда! Не надо такую морду куксить, мы с тобой уже два года знакомы, а общих фоток не заимели!       — Когда будет открыт конкурс на лучшее коллективное изображение для братской могилы, тогда и поговорим, — фыркнул Головин.       — Типун тебе на все места! Малая, ну скажи ему!       — И правда, Кира, что тебе стоит? Видишь, ребенок просит.       — Этого ребенка тоже много о чем просишь, хоть раз бы!..       — Ну давай, пожалуйся еще, — фыркнул Кос и махнул Валере рукой, — Фил! Замри, мы к вам плывем! Он схватил Женьку и Активиста под руки и потянул в центр банкетного зала. Филатова украдкой поглядывала на друга, отмечая, что Космос стал снова возвращаться в привычную стезю, в привычное приподнятое настроение. Может, действительно он перестал загоняться по поводу личных проблем? Или очередной полет в Душанбе растряс его уныние? Ведь частенько смена обстановки и рода деятельности имеет целебную силу. До этого переговоры в Душанбе проходили на нейтральной территории, а в этот раз Холмогорова повезли прямо до дома Фары. Ехали кавраваном из доброго десятка машин. Воздух здесь всегда был пропитан такими необыкновенными ароматами, и каждый раз с непривычки от них могла просто закружиться голова. Дом Фархада располагался прямо посреди абрикосовой рощи, на берегу журчащего ручья. Парадные комнаты с дорогой европейской мебелью соседствовали с типично восточными помещениями со старинной утварью и низкими диванами, покрытыми старинной ручной работы коврами.       — Ковер у нас на Востоке, — объяснял Косу Фархад, — это в буквальном смысле символ жизни. Ты понимаешь, Космос, многие тысячелетия наши предки жили здесь, на границах гор и плодородных долин. Выращивали овец. Из их тонкой шерсти плели нити. Потом руками, из года в год сплетали из этих нитей вот это великолепие. В рисунках ковров нет ни одной случайной черточки. Умный человек умеет читать ковры как книги. В них запечатлена история моего народа, моего рода, моей семьи. На коврах мы рождаемся, живем. А когда умираем, по нашему обычаю нас именно в ковер заворачивают, прежде чем опустить в землю.       — А если нет ковра?       — Нет, Кос, так не бывает. Вот у вас, в России, есть традиция, что каждая старушка себе на похороны копит. Так и у нас о смерти всегда думают заранее. И это правильно.       — Не, Фара, — отправляя в рот очередную пригоршню ароматного плова, хохотнул Холмогоров, — я о смерти не хочу думать. Пока живешь, надо думать о жизни. Фархад усмехнулся:       — Жизнь, Космос, это лишь одна из форм смерти…       — Ну, понеслось, Фарик! — буквально с Сашиными интонациями проговорил Космос. — Давай уж лучше о бабах. Как у вас, кстати, с этим?       — Русских баб я тебе в городе найду сколько хочешь.       — А ваших?       — Ох, брат, — Фара укоризненно покачал головой. — Восток — дело тонкое. Жениться надо.       — Нет уж, ладно. С этим я подожду, — Космос вытер руки о полотняную салфетку и потянулся за роскошным виноградом. — Я лучше по фруктам пока ударю. Ну, а какие у нас вести с полей?       — Люди работают. Наши друзья на том берегу готовы полностью взять на себя переправку товара через границу. Маршрут проверенный. Караваны с товаром по горным тропам проходят в район Харога. Это такой маленький городок в Горном Бадахшане, где кончаются все дороги. Наша — только начинается. Потом уже по трассе Хорог-Ош груз спускается в Ферганскую долину. Здесь у нас все схвачено. Нам останется только загрузить товар и отправить в Москву. Обычно железнодорожным транспортом. Наши люди самое ближайшее время, — Фара даже взглянул на часы, — весь летучий металл полностью приберут к рукам. Умельцы, русские, кстати, уже разработали технологию, которую нам предложил наш великий Белый брат… Фара не выдержал собственного пафоса и заржал. Вместе с Косом. Отсмеявшись и откашлявшись, он продолжал уже нормальным тоном:       — В общем, Кос, у нас все заряжено. Мы обеспечиваем коридор от самого Афгана до Москвы. А дальше… — Фархад, словно фокусник, откуда-то из-за спины достал увесистый пакет и перебросил его Космосу. Тот ловко поймал пакет и, по давней привычке пережевывая губами, принялся его внимательно рассматривать. Черной краской, видимо, при помощи обычного трафарета, на нем был изображен гордый орлиный профиль и цифры «777».       — И что эта хрень означает?       — Это? — усмехнулся Фара. — Это что-то вроде нашего знака качества. Он подтверждает, наш товар самый лучший. И самый дешевый, между прочим. Но вот об этом мы никому не скажем, верно, Кос?       — Понял, Фара, — кивнул Кос. — Но, понимаешь, у Белого заморочка. Он не хочет гнать товар в России.       — Белый прав. В России цены не те. Товар-то дорогой. Не трава какая-нибудь. Чистый белоснежный продукт. Предназначен для сытой Европы. Пройдет время — и Россия подтянется. Когда люди побогаче жить станут.       — Ну когда это еще будет! Загнул ты, Фарик.       — Поживем — увидим, — философски протянул Джураев.       — Фарик, слышь, — заговорщицки склонился к другу Космос, — может, товар попробуем? А то гоним уже херову тучу времени, а что гоним — не знаю.       — С ума сошел, Космос Юрьевич? Ковер я тебе просто так подарю. Для жизни, а не для смерти. Будешь дома лежать на диване, живой и довольный. И меня вспоминать добрым словом.       — Да ты что, Фарик? Один разок то можно.       — Ни разу, — жестко отрезал Фара. — Это слишком короткий путь к смерти.       — Все так серьезно? — Кос скривил рот в улыбке.       — Да. А вот это… — Фара достал маленькую серебряную шкатулку, — средство для настоящих джигитов. Он открыл хитрый замочек и протянул шкатулку в руки парня.       — Кокс? — уважительно поинтересовался тот.       — Он самый.       — Его что, носом вдыхать?       — Давай, покажу. Фарик взял с низкого стола фарфоровое блюдце и тонкой полоской высыпал туда белые кристаллики. Из глубины своего роскошного халата он выудил тонкую стеклянную трубочку. Пристроив ее в правую ноздрю, он медленно, со вкусом вдохнул порошок и смешно зашмыгал носом.       — Ну, и что? — Кос наблюдал за ним с приоткрытым ртом.       — А ты сам попробуй, — полуприкрыв глаза, ответил Фара и загадочно улыбнулся. Холмогоров аккуратно повторил все Фарины манипуляции. От первой порции порошка в носу у него засвербело, и даже захотелось чихнуть. Но он пересилил это желание, зажав нос пальцами.       — Ну, и че? — повторил, вслушиваясь в собственные ощущения. Ощущений не наблюдалось. Разве что немного онемели ноздри, а где-то в районе переносицы словно бы завибрировала одна точка.       — Расслабьтесь, клиент, — донесся до него тихий, словно издалека, голос Фары. Космос послушно откинулся на подушки и прикрыл глаза. Он бы не мог сказать, сколько в действительности прошло времени. «Вдруг» ничего не произошло. И только открыв глаза, он понял, что мир изменился: цвета стали ярче и отчетливей. Птичий гомон звучал, казалось, уже прямо в голове…       — Кучнее, пожалуйста! — фотограф махал ладонью, указывая направление для бригадиров. — Еще чуть-чуть… Так, отлично. Теперь смотрим в объектив, внимание!.. Космос примостил Женьку рядом с собой и, продолжая улыбаться, пока фотограф настраивал камеру, сквозь зубы заговорщицки спросил:       — Как там у вас с Пчеловодом? Женька поджала губы.       — Хорошо все.       — Неужели… Не прошло и трех лет.       — Ты что, считал?       — А то! Каждая ваша стычка приравнивается к одному моему седому волосу. Ты взгляни, на висках!       — Это так свет падает, дурень.       — Это тебе так кажется. Вспышка, щелчок камеры. Несколько фотографий в разных позах готовы.       — Пока еще ничего не началось, дай сигаретку.       — В кармане пиджака возьми, — Холмогоров кивнул в сторону стола, где на спинке его кресла висел пиджак.       — Я по чужим карманам не лазаю.       — Разрешаю. Женька зашагала к столу, когда столкнулась с Сашей и Витей. Те тоже собирались на свежий воздух.       — Вы курить? Подождите меня.       — Я тебе скоро уши оборву, — фыркнул Пчёлкин.       — Не имеешь права, — хитро улыбнулась девушка.       — Договоришься, я завтра же нам штамп в паспорте организую, и будет тебе право. Она лишь шутливо показала ему язык, проводила взглядом их с Белым спины до выхода из зала ресторана, а сама двинулась до цели с глупой улыбкой на губах. Впервые, кажется, за долгое время внутри было так хорошо и спокойно. Но улыбка тут же стерлась с лица, а внутри образовался какой-то бездонный колодец неприятного, зудящего волнения. Потому что в кармане Холмогоровского пиджака она нащупала портсигар и, открыв его, вместо ровного рядка привычных «Мальборо» увидела маленький прозрачный пакетик, жестяную трубочку и обычное зеркальце.       — Твою мать…       — Ты извини меня, брат, что тогда перед новым годом… — искренне выдал Саша, косясь на Пчёлкина. Тот видел, что другу немного муторно и грустно: как ни храбрился, а та потасовка со всеми пацанами царапнула душу сильнее, чем он пытался показать.       — Забыли, Сань… — Витя облокотился на одну из колонн, держащих массивный навес над крыльцом ресторана, и затянулся. — Ты — голова. И этого никто не отрицает. Что делаем мы? Вкалываем, как бобики. Ты ведь этого не отрицаешь? Белый закусил нижнюю губу, выдыхая сизый дым. Кивнул.       — Только ты пойми, пока ты будешь скрывать от нас суть проблемы, пацаны так и будут точить зуб. Ладно Теофила… Но Косу приходится чуть ли не каждый день мозги корректировать. А все проблемы мы договаривались решать вместе. Или на Воробьевых тогда с нами не ты об этом говорил? — Пчёла не дал ему ответить и продолжил: — Вон, фас, профиль, вроде ты. Какого хрена ты вообще эту смуту сеешь? Не доверяешь?       — Дело не в недоверии. Просто пока я сам не разберусь, лишний кипиш нам ни к чему.       — А он и без это есть, этот кипиш. Ты, Белый, хочешь один все решить, но у тебя это не получится. Как ни старайся. Белов и ответил бы, если бы знал что. Можно было завуалированно объяснить это Филу, на котором была лишь одна ответственность — служба безопасности. И даже вспыльчивому Косу, который смирялся и слушал. Пока что. Но Пчёлкин… Саша добросовестно попытался вызвать у себя хотя бы бледную тень эмоций — волнения, переживания, душевный дискомфорт… Черта с два, ничего не получалось. Поразмыслив, он пришел к выводу, что нет никаких оснований считать себя херовым другом. Как говорил герой мультфильма «Очень синяя борода» — прости, любимая, так получилось… Спасением от вранья в очередной раз стал шелест шин подъехавшей к воротам ресторана машины. Черной, отполированной до блеска, тонированной в круг.       — Кого-то еще ждали? — хмыкнул Саша. Автомобиль стоял на месте, и еще несколько минут из него никто не выходил. Друзья переглянулись в напряжении. Последние годы научили настороженно, по-звериному оценивать ситуацию. Получив согласный кивок глазами от Белого, Пчёла медленно отвел руку за пиджак. Пальцы крепко сжали рукоять кольта, сняли его с предохранителя. И рука в любой момент готова была направить дуло пистолета на незваных гостей, когда задняя дверь машины распахнулась. Мужчины выдохнули, хотя нельзя было сказать, что с облегчением. Потому что эта проблема на высоких шпильках настроение не создавала. Рита плыла ко входу в ресторан, повиливая обтянутыми черным шелком бедрами и поправляя тонкие бретельки платья под легким белым плащом.       — Она…       — Она? — таким же тихим тоном переспросил Белый.       — Ну Чернова, предмет Космического воздыхания…       — В принципе, понять его можно, — хмыкнул Саня, делая затяжку. — Красивая стерва.       — Если мне не изменяет память, а она мне слово дала не изменять, то он должен был порвать с ней… Про муженька ее знаешь?       — Слышал. Вполне благообразный дядька. Он не по криминалу. Потомственный просто. Есть две фирмы, от папаши перешли. Вроде, по началу все чин чинарем, а потом забухал, стал бабки на разную хрень просаживать, подставил пацанов, его разок и отоварили в качестве профилактики…       — Китайское предупреждение?       — Типо того. Пока еще в адеквате был, выделил лавэ одному человечку, тот за него и впрягся.       — А че за человечек?       — Иващенко…       — Как, сука, тесен мир…       — Привет, мальчики! — Рита растянула ярко-красные губы в приветливой улыбке, обнажая ряд белоснежных зубов.       — Здорóво, девочка, — выдохнул Витя, и сизый клубок дыма почти коснулся ее лица. — Какими судьбами, одна, без охраны?       — К вам на огонек.       — А муж не заругает? Рита прищурилась, и улыбка стала дразняще-порочной:       — Витенька, ты бы что-нибудь другое придумал за это время.       — Лень как-то. Да я и на этот вопрос внятного ответа не получал. Белов весело фыркнул.       — Пропусти даму, Пчёл. Видишь, ручки дрожат — замерзла.       — Да? — улыбнулся он в ответ жестко. — А я думал, от страха, что спалят, что она в компании чужих мужиков стоит.       — Кончай, — Саша распахнул дверь перед брюнеткой, запуская ее внутрь, и когда та исчезла с порога, Пчёлкин откровенно обозлился:       — Ты че, лакей? Нанимался?       — Остынь.       — Доиграется он. Активист прав.       — Знаешь, если бы ее муженьку было дело, он бы уже за этот год предпринял меры. В любом случае ей известно больше, раз так спокойно передвигается по городу и шастает по чужим свадьбам. Расслабься. Не твои ж проблемы.       — А Кос?       — Пчёл, он что, маленький пацан? — отозвался Белов сердито и устало. — Если надо будет — ответит. Ну а мы поможем. Погнали, слышишь, тамада уже надрывается.       Стоя в закутке около барной стойки, Космос, как пойманный с поличным ребенок, оглядываясь по сторонам и спешно засовывая обнаруженную Женькой находку во внутренний карман пиджака, виновато взглянул на подругу.       — Ты понимаешь, что ты творишь? — шипя дрожащим голосом, она раздосадованно стукнула его кулаками в грудь. Холмогоров действительно подсел на кокс. Медленно отошедший от Беловских дел, утративший единственный шанс на спасение в лице Риты, он выбрал путь — просто страдать. Тосковать по ней, костерить ее последними словами, презирать… Случайно находить что-нибудь связанное с нею и в бешенстве уничтожать, а на другой день сожалеть, что ничего от нее не осталось. Неустанно убеждать себя, что она не была и никогда не станет достойной его. Напиваться до границы летаргии, которая приносит забвение. Обещать себе, что никогда ей не простит, а через полчаса все прощать. Каждый день забывать ее и клясться, что завтра забудет по-настоящему. Страстно желать видеть ее, ощущая, до чего ему плохо, и, чувствуя себя еще хуже, мысленно проклинать себя за это желание.       — А что он творит? — послышалось сзади, и глаза Космоса накрыли две ладошки. Рита вошла в поле видимости обоих, когда Холмогоров вздрогнул и повернул к ней голову. Женька метала взгляд от одного к другой.       — Горячий привет! Где молодые? Я бы хотела их поздравить. Космик, ты что, не рад меня видеть? Не рад и рад одновременно. Потому что эта прекрасная стерва была его спасением, его болью и его проклятием. Он понимал, что нельзя заходить так далеко, но ничего не мог с собой сделать.       — Пойдемте к столу, — он кивнул, призывая следовать обеих девушек за собой. Головин оглянулся на приближающиеся шаги, и лицо его окаменело, стоило только бригадиру открыть рот: — Кирюх, уступи место даме. Казалось, Активист держался из последних сил, чтобы не пустить сгоряча матом почище вокзального бича.       — А она че, инвалид, место ей уступать? Самара хлопнул друга по плечу, крепко сжимая его напряженные мышцы.       — Че такое? Я тебя оставил на две минуты, ты уже поругаться решил? И плавно сдвинул Головина с места, подталкивая к креслу рядом с Полиной. Новоиспеченные Филатовы заняли свои места, и Космос поспешил представить новую гостью молодоженам. Рита лучезарно улыбнулась жениху и невесте, извиняясь за внезапное вторжение, восторгалась платьем Томы, передавая плотненький конверт в руки Валеры. А Женька не понимала, в какой момент Холмогоров стал таким непредсказуемым. В какой момент он начал увлекаться этой белой дрянью? И она бы, возможно, смогла вытянуть друга на откровенность, если бы не эта Рита. А та продолжала мило улыбаться, что-то аккуратно шептать Космосу, и он медленно таял, взгляд его в ее сторону становился теплее… Заколдовали его, что ли? На горячее подали утку по-пекински. Порция — как на роту солдат. Ее привезли целенькой, с хрустящей корочкой и прямо на глазах ловко разделали на мелкие-мелкие кусочки. Есть ее надо было, заворачивая мясо в пресные блинчики, подсыпав зелень и обмакивая в густой соус. А потом напротив Женьки официант установил широкую тарелку, и девушка удивленно взглянула на блюдо.       — Это утиные яйца, — поспешил объяснить официант.       — А почему они такие черные?       — Прищемили, — хохотнул рядом сидящий Витя.       — Не пошли́, Пчёлкин, — Женька мелко затряслась от смеха. Блистательна была культурная часть программы, начавшаяся, как только гости заморили первого червячка. Тамада не давал скучать, приглашённые музыканты играли любую музыку на заказ уже подвыпивших гостей. А потом был объявлен первый танец молодых. Женька, подперев подбородок кулачком, улыбалась, наблюдая, как трепетно ее брат обнимает Тамару за талию, привлекая к себе. Как она улыбается ему. Их дыхания сплелись, контакт глаза в глаза. Как они были прекрасны… У Филатовой подступили слезы, и она ненадолго отвернулась, украдкой вытирая влажные веки, и встретилась взглядами с Ольгой Николаевной. Та тоже плакала. Молодожены кружились под медленную мелодию, и когда оркестр взорвался высокими, пробирающими до мурашек нотами, Валера крепче обхватил жену за талию и, подняв её, словно пушинку, закружил по залу. Гости взорвались восторженными аплодисментами и восхищенными вздохами. А потом объявили общие танцы.       — Женя, идем танцевать? — Полина подошла сзади к девушке и побарабанила пальцами по ее оголенному плечу.       — А пойдем, — согласилась Филатова. Витя улыбнулся, смотря ей вслед. Он спокойно попивал коньяк, не забывая вставлять нужные комментарии в рассказ Белова. Приглашенные музыканты отложили инструменты, и зал наполнила играющая из колонок Roxette — Listen To Your Heart.       — О, моя любимая песня! — Полина остановилась. — Лёва! — муж обернулся. — Идем ко мне! Самара, поднявшись со стула, приблизился к жене. Одна рука привычно легла на ее талию, другая взяла ее ладонь. Женька уже пробиралась к столу, когда в толпе танцующих пар Пчёлкин осторожно перехватил ее свободную руку и шепнул на ухо:       — Потанцуешь со мной? Они вышли на середину зала, и он привлек ее к себе. Одной рукой бережно обхватил ее за спину, в другую взял хрупкую ладонь. А Женька просто положила голову ему на грудь и улыбнулась. Взгляд пересекся со взглядом брата, и Фил, еще несколько секунд вглядываясь в их танцующую пару, вдруг поджал губы в улыбке и сдержанно кивнул, будто давая негласное одобрение. И только тогда Филатова полностью расслабилась и прикрыла глаза, слушая размеренное дыхание Пчёлы в своих волосах.       — Я тебя люблю, Женька. У меня просто слов не хватит сказать, как сильно…       — А ты и не говори. Я знаю…       — А что еще знаешь? Она подняла на него голову и увидела на его губах такую привычную, лукавую улыбку. Но и она, и бесята в его голубых глазах, всë было таким правильным. Родным. Неотъемлемым.       — Что это взаимно. Его рука с ее талии переместилась на ее затылок и привлекла ее лобик к его губам. Череда аккуратных, невидимых чужим глазам поцелуев покрыла ее кожу по линии роста волос, вызывая толпу приятных мурашек. Они даже не сразу отлипли друг от друга, когда песня уже кончилась. Космос, который танцевал с упоением и все подряд, ближе к концу этого сказочного вечера развеселился от души, скакал молодым архаром, присаживался то на одно свободное кресло, то на другое, развлекал анекдотами близсидящих Женьку и Полину и других совершенно незнакомых ему девиц и молодых дам, распивал вместе с троицей бригадиров, довольно крякая и каждый раз обмениваясь крепкими поздравительными объятиями. С Ритой он почти старался не оставаться наедине. И нет, это была вовсе не месть. В отличие от нее, он знал, что в зале есть гости, которые могут быть напрямую знакомы с ее мужем.       — А теперь все желающие незамужние барышни, просьба, вставайте вот здесь, — тамада указал на необходимое место. — Так-так, не стесняемся, кучнее…       — А ты чего сидишь, малая? — хохотнул Кос, когда Женька вернулась за стол. — Иди вставай!       — Не-не, Космик, по твоей заповеди лет через пять, не меньше, — засмеялась она. — Давайте-ка лучше выпьем. Кирилл, улыбнись, апельсиновый сок очень даже полезен! Самара улыбнулся.       — Брат, обещаю, на следующей свадьбе пьешь ты! Несколько бокалов и рюмок скрестились вместе, пока Тамара под выжидающий гул выходила на середину зала и размахивала букетом, пытаясь задать ему верную троекторию.       — …Два, три!.. Женька, едва отпив шампанское, дернулась, когда под разочарованные вздохи незамужних девушек букет из семи белых лилий прилетел прямо в ее тарелку.       — Вот тебе и пять лет, малая! — радостно заржал Холмогоров, наблюдая, как Пчёлкин вылавливает цветы из нарезанных в тарелке фруктов. — Пчёл, пойдем перекурим. Рита проводила глазами Холмогорова. На ее чистое, свежее личико, казавшееся совсем молодым, легла тень, уголки полных губ слегка опустились. Казалось, от нее осталось лишь совершенное тело, а душа упорхнула в неведомые наземные пространства.       — Поздравляю, — обратилась она к Женьке, которая бережно оглаживала каждый белоснежный лепесток в букете. — Правда на твоем месте я бы не спешила радоваться скорому возможному замужеству. Добровольное рабство. Хотя сдаться твоему другу я бы согласилась за милую душу… Филатова странно покосилась на нее.       — Ты ведь, вроде бы, замужем?..       — Вроде бы… — Рита потянулась к своему бокалу, смочила горло игристым и снова вперилась взглядом в Филатову, игнорируя направленное на нее осуждение. — И что? Мне нельзя любить другого мужчину, будучи чьей-то женой?       — Почему для начала не развестись?       — Понимаешь ли… все не так просто. Я слишком много вложила в браке в бизнес, чтобы вот так, в такие времена размениваться на свободу.       — И самое лучшее решение — заиметь любовника?       — Когда у тебя благоверный не хуже гестаповского Мюллера, то да. И потом… я же не просто так. Но помимо чувств нужно в наше время иметь свою защиту, понимаешь? — Рита рассмеялась нервно, с горькой иронией. — Тебе вот хорошо. У тебя целых четверо, и спать тебе с ними не обязательно, так ведь? Ты им сестра. А мне, чтобы защиту иметь от муженька собственного, что прикажешь делать? Женьку покоробило. Все, что говорила эта красивая женщина, звучало по меньшей мере отвратительно.       — Значит, все слова эти Косу в уши льешь, чтоб защита крепче была?       — И да, и нет, — с легкостью призналась шатенка. — Мужиков, даже тех, кто кажется зверьем необузданным, брать можно только лаской. И не заржавеет за ними. Вот Витенька зверек цапкий, опаснее Космика… Но не это ведь главное. Иногда человек, охваченный чувством, вершит дела куда серьезнее и опаснее, чем тот, от кого это можно было ожидать. Женьку будто за горло схватили. Кислород перекрыли, словно крышка люка захлопнулась. Ей однажды уже было так обидно за одного из ребят — за Сашку, когда Елисеева клялись в одном, натворила другое. А теперь с Космосом? В голове не укладывалось то, о чем Рита, потягивая шампанское, вещала про мужа-монстра. С каким спокойным лицом рассказывала про вечные побои и унижения, которые приходилось терпеть, и только Космик мог ее отогреть и понять.       — Ты расслабься, милая. Это я с тобой женскими секретами делюсь. Хотя ты мужиков берешь явно другим, а у меня и положение, и статус не тот… Но если думаешь, что я Космоса не люблю, то зря. Люблю. Как его не любить? Да только на одной любви сейчас не проживешь. Приходится иметь дополнительные точки соприкосновения. Она откинулась на спинку кресла, сбросила болючие туфли, вытянула ноги, насколько возможно. Кажется, теперь Филатова могла догадываться, о каких точках шла речь. Если эта красавица, на которую половина зала сегодня пускала слюни, так же во всех красках расписывала семейные ужасы Космосу, тот не мог в силу своей душевности и доброты рано или поздно спустить все это на тормозах. Он бы обязательно решился на что-то… страшное. Этого она добивалась?..       — Как тебе вообще хочется жить?.. — выдохнула Женька, морщась, будто у неё под носом разлили, по меньшей мере, помойные отходы. Срочно хотелось на воздух, чтобы этот флёр меркантильности сдуло с нее. Все свои как раз кучковались на улице — кто-то просто делал передышку между выпитым, кто-то курил, и Филатова стремительно поднялась со своего места и зашагала к дверям, но на полпути ее перехватил Активист и неожиданно пригласил на танец. Женька растерянно огляделась, наблюдая, как возрастные пары, в основном родственники Томы, и еще одна парочка из лысого братка и его спутницы, медленно лавировали по залу под медляк, и согласно кивнула. Кирилл плавно прокрутил девушку под своей рукой, в следующее мгновение мягко притягивая ее фигурку к себе.       — О чем тебе эта… мадам пела?       — У тебя что, аллергия на нее?       — На шлюх в принципе… Женька старалась не коситься в сторону Черновой, поэтому легонько приобняла Головина за плечо и смотрела на свои пальцы.       — Я бы не сказала, что она из той породы. Хищница больше подходит. А говорила она… Говорила о безграничной любви к Косу. И о защите…       — Какой защите?       — От мужа. От насилия его… Противно рассказывать. Я боюсь, что она втянет Космоса во что-то… нехорошее. Уже втянула.       — Кирилл? Активист скосил голову, молча кивая.       — Со мной он говорить вряд ли на эту тему будет, но ты… Ты же ему ближе как-то… Поговори с ним… Пусть коней попридержит. Сколько раз Головин говорил с Космосом на эту тему — уже не сосчитать. А сколько раз проклял сам себя за тот неосторожный совет влюбиться — тем более. Но кто бы знал тогда, что его угораздит поехать в ту ночь мимо этого кабака и подцепить эту дорогую потаскуху? Рита медленно нацепила шпильки обратно, поднялась из-за стола, аккуратно расправляя складки на платье, и наметила курс в уборную. Кирилл спешно отстранился от Женьки, мимолетно коснулся губами тыльной стороны ее ладони:       — Спасибо за танец, — и тяжелой походкой поспешил следом за Черновой. Рита толкнула дверь и остановилась около многочисленных зеркал, тянувшихся по одну сторону и висевших над раковинами. Она положила свою сумочку на плиточный выступ, где покоились мыльницы, и достала из нее пудреницу. Треск двери заставил вздрогнуть и развернуться, нервно усмехаясь.       — Милый, это женская уборная. Активист никогда не поднимал руку на слабый пол. Отец с ранних лет внушил ему, что женщины — это нежные, добрые создания, созданные для счастья и любви. Их необходимо холить и лелеять. Оберегать и защищать. Кирилл ему верил. Зря. Жизнь раз за разом показывала, что женщины — коварные и расчетливые, что в игре «кто кого» они дадут фору любому мужчине. Но до недавнего времени ударить девушку считал низким и подлым поступком. А вот придушить? Как вариант. Нервы его накалились до предела, а самоуверенное лицо Черновой только обострило их. Ток прошелся по всем жилам. В груди будто что-то зажужжало и разорвалось.       — Иди-ка сюда… — она охнула действительно от неожиданности, когда её глотку сковала его крепкая рука, и взглянула в дикие глаза Головина. Он с полу-щелчка словно скинул маску спокойствия и равнодушия. — Послушай сюда, лярва. Ещё раз я услышу хоть одно жалостливое слово, увижу хоть одну сраную крокодилью слезинку на твоей смазливой морде, я самолично тебе на одну ногу наступлю, за другую дерну.       — Ты перепил, Кирюш? Ноздри его широко раздулись, нервно дернулась бровь. Он еле держал себя в руках и, казалось, был готов задушить Риту в любую секунду. От прилива эмоций покраснели уши, желваки заходили. Кирилл сильнее сжал пальцы на хрупкой шее.       — Я тебе не Кирюша. И не заставляй меня повторять. Поверь, мне грязи в жизни хватает. Эти секунды словно вворачивались в кости, каждая, слишком медленно. Мысли в голове были сосредоточены, будто оружейный прицел. Они сужались к одной-единственной, самой громкой и самой каменной: он не дрогнет, если придушит ее прямо здесь. Может, она ошиблась немного? Такому, как Активист, что прикурить, что в затылок выстрелить — все едино. Такой бы решил все ее проблемы одним махом.       — Верю. Решительный. В глазах Афганистан. Братство, — каждое последующее слово она произносила хрипло, но старалась вкладывать как можно больше напора и надавить на болезненные точки. — Бесстрашие. Кровь. Боль.       — Что ты знаешь о боли, живой ты аксессуар? Она понимала, что напрасно пытается скрыть страх в собственных глазах. Но это нисколько не умоляло того, что хотелось сохранить свою невозмутимость до конца хотя бы в словах:       — Был бы ты поласковее, Кирюш, люди бы потянулись. Не стоит видеть везде врагов. Головин утробно рыкнул, вдавливая ее голову в зеркало, и его вторая рука вцепилась в ее ребра, буквально сминая хрупкие кости стальными пальцами. Глаза Риты стали стеклянными, и еще мгновение — и она бы заплакала. Абсолютно искренне. Но не успела. Дверь снова пришла в движение, и на пороге застыл один из гостей — крепыш в кашемировом свитере.       — Че, тоже толкан перепутал? — огрызнулся Кирилл и, оттолкнув от себя Риту, стремительно направился на выход. Кашемировый не успел отойти, и Активист демонстративно задел его плечом.

***

      Ближе к полуночи банкет был окончен. Пообещав выйти на связь в ближайшие дни, сопровождаемые одобрительным свистом, пожеланиями и объятиями, молодожены уехали раньше всех, и гости стали расходиться и разъезжаться. Как и когда из поля видимости исчезла Рита, Космос понять не мог. Телефон был отключен. Может, это и к лучшему, подумалось Холмогорову. Активисту, как и выпал жребий, пришлось развозить Самариных, Женьку с Витей и Космоса. Места на заднем сидении оказалось не так уж и много, особенно учитывая внушительные габариты Самары, поэтому Пчёлкин взгромоздил Женьку к себе на колени, и так они и ехали до своей квартиры. Филатова, как маленькое существо, умещалась в его руках вся. Уткнувшись носиком в воротник его рубашки, вдыхая порционно запах порошка, древесных ноток одеколона и тонкого флёра сигарет, она улыбалась. И даже тревожные мысли о пристрасиях Космоса не могли ей помешать чувствовать себя счастливой. Активист обещал помочь. Активист справится… Справится же? Когда в машине остались только Головин и Холмогоров, в салоне воцарилась мертвая тишина. Нарушил ее Кос только тогда, когда они оказались во дворе его съемной квартиры. Гипнотизируя глазами черные деревья, он вдруг тихо попросил:       — Кирюх… Поехали к тебе.       — Такого предложения от мужика мне еще не поступало… Кос позволил себе грустно фыркнуть.       — Тошно мне. Кирилл тяжело вздохнул, выдыхая через рот, побарабанил пальцами по рулю.       — Давай у тебя посижу, пока не вырубишься. Везти Холмогорова к себе не хотелось по одной причине. И причина эта — сестра. Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы не заметить заинтересованность Алёнки в отношении бригадира. И пусть не такие частые, но имеющие место быть вопросы о нем, которые девчонка объясняла обычным интересом, только уверяли Активиста, что его теория верна.       — Как скажешь… — согласился Космос. Сил спорить не было. Активист подъехал к своему дому только к трем часам ночи, после того, как в одиночестве намотал несколько кругов по району. Он вышел из автомобиля, запер дверь и упёрся локтями в крышу машины. Несколько раз прокашлялся. Слабость физически растекалась по телу. А в голову приливал жар. Кирилл давно думал над тем, когда внутри сработает рычажок, который даст понять, что он устал. Ему действительно приходилось переживать. Сопереживать. Сочувствовать. Чувствовать. Он дал себе слово не привязываться к людям, особенно к тем, на кого работает. В круг его близких входила только сестренка и семья Самариных. А потом он понял, что действительно несется спасать Космоса не просто потому, что ему это приказали, а потому что этот дурак стал для него… другом. Он задрал голову, нашел свои окна. В одном из них горел тусклый свет. Значит, Алёнка не спит. Ждет. Разминая шею, сделал пару шагов от машины, и тут же пришлось поднять глаза, потому что прямо перед ним материализовались начищенные до блеска ботинки.       — Дядь, ты мое место занял, — хмыкнул их обладатель. Активист выгнул губы.       — Твое место? Это че, кладбище, что ли? Сзади послышались еще чьи-то шаги, и Головин, инстинктивно обернувшись, увидел двоих крепких мужиков. Когда в его сторону размытым пятном полетел кулак, он, приземлившись на корточки, резким движением руки сделал подсечку ближайшему из быков, и тот рухнул на напарника. Но тут же получил ударом с ноги в позвоночник. Он перевернулся на спину, поймал нападавшего за ногу, резко крутанул и сделал очередную подсечку. Тот перевернулся в воздухе и ничком упал на асфальт. Кирилл сжал кулак и наградил апперкотом того, кого нокаутировал первым. Тот опрокинулся на спину, прижимая обе ладони к окровавленному лицу. Третий уже был на ногах. Он почти не запачкался, и именно это обстоятельство почему-то больше всего взбесило Головина. Одним прыжком преодолев разделявшее их расстояние, он нанес сокрушительный удар, от которого зубы этого ублюдка должны были брызнуть во все стороны. Но тот неожиданно профессионально блокировал удар, и в следующее мгновение под ложечкой у Активиста словно взорвалась бомба. Его согнуло пополам, и очередная бомба обрушилась на шею. Самый здоровый бил расчетливо, причиняя максимальные страдания, но не давая сознанию отключиться. Через несколько секунд к нему присоединился второй, и они затеяли такую игру, издали немного напоминавшую футбол. Алёнка, отложив книжку, подкрутила яркость на торшере и прислушалась к ночным звукам. Уже наученная горьким опытом, она могла распознать среди привычной какофонии звуков звуки борьбы. Подмываемая волнением и поглядывая на часы, она вскочила с кресла и бросилась к окну. Девчонка захлебнулась от накатившей паники и бросилась к прикроватной тумбочке около кровати брата. Она знала — там всегда лежал ствол. Кирилл повстречался лицом с землей, и хлынувшая изо рта и из носа кровь смешалась с мокрым асфальтом. Еще были силы отбиться, он вскочил на четвереньки, с боевым настроем намереваясь сделать подсечку, и с первым у него это удалось. Огромная шкафина полетела навзничь прямо головой на бордюр. Активист, воспользовавшись замешательством оставшихся двоих, поднялся на ноги, атаковал второго, когда от третьего в следующую минуту в его голову прилетел удар ногой, и его лицо снова повстречалось с асфальтом.       — Понял, за что?! — тяжелый ботинок ударил по ребрам и пробил в позвоночник. — Нельзя трахать чужих жен! Яйца могут отвалиться. Послышался громкий стук подъездой двери. Она распахнулась так резко, что повстречалась с бетонной стеной.       — Отошли от него! — заорала не своим голосом младшая Головина. — Отошли от него, сказала! Кир-а-а! Один из нападавших на секунду замер, разглядев зажатый в ее руках «Стечкин». Дуло пистолета было направлено на него. Тот лишь противно улыбнулся, наставив свой «Кольт» прямо на уровне девичьей головы.       — Брось пушку, милая. Не заставляй меня прибегать к силе. Ей не хватило всего нескольких секунд, чтобы сориентироваться, потому что удар по затылку настиг и ее. Второй шкаф, придерживая разбитый лоб, выбил из девчачьих рук пушку и со всей силы оттолкнул Алёнку к кирпичной стене дома. В себя Головина пришла только когда машина нападавших скрылась за поворотом, противно визжа шинами. Девушка, игнорируя пляшущую пелену перед глазами, застонала и подползла к распластавшемуся на асфальте брату.       — Кира?.. — подхватила обеими ладошками его голову, ощущая, как подушечки пальцев пропитались горячей и липкой кровью. — Кира! Активист не реагировал. Пошатываясь, Алёнка вскочила на ноги, подхватила брата подмышки, но оттащить крепкого парня до лавочки оказалось делом практически невозможным. Она не удержала равновесия и шлепнулась на пятую точку, но продолжала тянуть Кирилла на себя, глотая стекающие по щекам слезы, которые уже смешались с потом над верхней губой.       — Кирочка, ты только держись, слышишь? — девчонка дотянула его до ножек лавочки у подъезда, облокотила спиной и ринулась к окнам первого этажа. Наплевав на всë, со всей дури застучала кулаками по стеклам. — Пожалуйста, проснитесь! Вызовите скорую! Наконец в трех квартирах зажегся свет, и в окнах замелькали недовольные и сонные физиономии соседей. Ответной реакции ждать не пришлось — добросердечная старушка, хватаясь за сердце, схватилась и за трубку телефона. Алёнка, размазывая по щекам слезы, упала на колени рядом с братом и сгребла его, обмякшего, в охапку, раскачивая, как младенца на руках, целуя в окровавленный висок.       — Кира, помощь едет, слышишь? Пожалуйста, ты только дождись…