Братья по-любому. Вернуть всë

      Утренний воздух приятно освежал лицо, подставленное ветерку. Улица дышала. От асфальта поднималась влажность после поливальных машин. Ветер обдавал весенней, почти летней прохладой. В воздухе пахло сиренью. Проснувшееся солнце выглядывало потихоньку, ещё не отодвинув облачко-одеяло, и было оно так далеко и одновременно так близко, что, казалось, вот-вот можно было задеть его рукой, стоит только протянуть её к нему… Дождь, наконец, прекратил заливать Ленинград. Свежесть и сочность майского утра заполнили все дворы и переулки. Небо разглаживалось, наливалось голубизной. И в этот день, казалось, не нужно было небесное светило, оно было у Дунаева внутри. Это был внутренний рассвет. Птицы пели по-другому, редкие прохожие улыбались, вокруг вдруг всё стало каким-то тёплым и уютным. Белый мелок оставлял ровные белоснежные следы на чистом тротуаре, выводил буковку за буковкой короткое послание на каждый день, конечно, если капризная культурная столица опять не разразится проливным дождем.       — Па-па-ба-па, погода злится… — мурлыкал себе под нос Андрей, выполняя перекаты на коленях, дописывая первую строчку под окнами пятиэтажки, — па-па-ба-па, гроза грозится, как говорится, быть беде… Но верное сердце врага не боится… И друга не бросит нигде… Позитивные, наполненные Дунаевским светом и теплом слова были завершены лаконичным восклицательным знаком. Писать левой рукой — задача со звёздочкой, но выполнима. Андрей отшвырнул в сторону жалкие меловые остатки, отряхнул пальцы, театрально поплевав на них, поднялся на ноги и крикнул:       — Ка-ре-гла-за-я!.. Пчëлкин подскочил на месте, страдальчески промычал, прогоняя остатки сна ладонью, покосился на Женьку — спала, как зверёк-бурундук, по-свойски закинув в крепком сне на него ногу и руку, да вообще половину туловища. Пришлось выполнить немало кропотливых усилий, чтобы выбраться из её плена, при этом не разбудив. На цыпочках Витя шагнул к окну, толкнул створки и скривил губы. Лицо Андрея застыло, он прищурился от ярких лучей выбежавшего солнца, поднес ладонь ко лбу.       — Ты че, малахольный? — спросил очевидные для себя вещи Пчëла. — Ты че орешь?       — О, престарелый дракон выперся, — Дунаев исполнил нарочито кривой реверанс и махнул невидимой шляпой, — здрасти.       — Хочешь весь гнев бабулек на себя с утра пораньше обрушить?       — Я всегда говорил, что ты ворчун похлеще почтенных старушенций. Где Жека?       — Спит.       — Надеюсь, не мертвым сном после твоих вчерашних нравоучений?       — Я б сказал, после чего ещё дамы могут крепко спать, да ты не дорос. Дунаев, вали уже, а, бал ещё не начался, лакеев так рано не ждем.       — Слышь, хамоватое создание, передай пленнице, если она сегодня проспит анатомию, её сожрут прямо не доходя до аудитории.       — Боже, у вас какая-то нездоровый тяга к учебе, это заразно? Дунаев пнул мыском кроссовка мелкий камушек под ногами и зашагал к арке на выход из дворика. Мудак, буркнул про себя, чтоб тебя, осла, самого поимели…       — Ромео грëбанный, — фыркнул Витя, прочитав красиво выведенные строчки: «Всегда улыбайся, кареглазая, улыбайся!». Передернув плечами от прохлады, Пчëлкин закрыл окно и так же тихонько пробрался обратно к дивану. Женька даже бровью не повела. Но стоило прилечь рядом, как её глаза распахнулись, и Витя даже кашлянул невольно.       — Ты охренел? — процедила она, делая неимоверно глубокую дыру на его переносице одним лишь взглядом.       — Чего это?       — Ты че ко мне пристроился, страх потерял, Пчëлкин?       — Да я всю ночь тебя от истерики успокаивал, дурная! — фыркнул он, сохраняя невозмутимый вид, но спиной невольно попятился к краю. — Сдалось мне ещё с тобой спать…       — Так вали отсюда! Филатова резко толкнула его в грудь, но не ожидала, что толчок окажется настолько сильным: Витя, успев ойкнуть, перевернулся, как муравей, и со всей силой тяжести своего тела полетел на пол. Его вздох повис в воздухе, а Женька, на секунду испугавшись, машинально вытянула руку, но схватила пальцами лишь пустоту. Прямо в чем была — в одних трусиках и майке — вскочила на ноги и спрыгнула на пол. Витя лежал с закрытыми глазами и не шевелился.       — Хватит прикидываться! — Женька шлепнула ладонью по его ноге. — Вставай и вали в свою комнату! Но ответной реакции не последовало.       — Витя, блин! Вставай, я говорю! Ноль эффекта. Филатова нахмурилась, опустилась на четвереньки и нагнулась к молодому человеку ближе, даже несколько больше позволительного.       — Вить! — подняла его голову обеими руками, встревоженно вглядываясь в лицо, и тут же увидела, как его губы вытянулись в трубочку, а руки крепко обвили её за талию, притягивает ближе. — Живой, козлина…       — Но заколдованный. Поцеловать надо.       — Кос приедет — расколдует. Лапы убери. В следующую секунду он ощутил, как расслабленную шею уже никто не держит, и его затылок снова повстречался с твёрдым полом. Айкнул.       — Ты садистка, Филатова!       — Я тебе сказала: вышвыривайся из моей комнаты! Витя перекатился на бок, поднялся, поджимая колени к груди, и наблюдал, как старательно прикрывает свой тыл Женька, метая в друга молнии из глаз.       — Тебе сколько раз нужно повторить, а? — она скрылась за дверцами шкафа, натягивая первые попавшиеся штаны на себя.       — А че ты взъелась? Её тут, понимаешь ли, успокаиваешь всю ночь, потому что она своими рыданиями спать не дает, отгоняешь утренних назойливых мух, чтоб не будили, а она всë недовольна!       — Каких мух, какие рыдания?       — Ну доказательств твоих слез у меня нет — подушка и та высохла, а присутствие мух вон, под окнами начертано. Женька, не сводя хмурого взгляда с Пчëлкина, приблизилась к окну и, толкнув створку, глянула во двор. Улыбнулась.       — Дунаев… Пчëла по привычке закатил глаза от одного упоминания фамилии, затем решил сменить гнев на милость. Пусть сегодня будет перемирие, в конце концов, потому что его футболка и ладони до сих пор источали запах Филатовой. Невозможно было вставить пять копеек, огрызнуться, будто одурманило его.       — Ты это, Жек… Она медленно повернулась к нему через плечо и повела бровью.       — Я про вчерашнее. Всем свойственно ошибаться. Показалось. Извини. А то, что боюсь, так это понять можно, кто б не испугался?..       — Извинения приняты, — небрежно бросила Женька, хотя стоило признать, что услышать ей такое было приятно. Да что там — услышать извинения от Пчëлкина — буквально сектор приз на барабане! Но вида не подала, пусть считает, что не сделал ничего сверхординарного, ему полезно. — А теперь чеши отсюда, а?       — Куда это я пойду? — Витя наконец поднялся с пола и скрестил руки на груди. — Я у себя дома нахожусь.       — Мы вчера все решили!       — Ничего мы не решали. Вернее, ты выдвинула ряд претензий, я их опроверг. И потом за мое ночное дежурство у твоей кровати…       — На моей кровати!       — Ну, хорошо, на твоей кровати, прошу заметить, не в первый раз, я получил определённые регалии.       — Какие еще регалии?       — Не быть вытуренным из собственной хаты, ëпсиль-мопсиль!       — Тогда уйду я.       — Филатова, хватит расчесывать мои нервные клеточки, я из-за тебя скоро поседею! Женька медленно приблизилась к другу, скопировала его позу, постаралась придать голосу такой тон, каким обычно разговаривают с очень маленькими детьми, чтобы рассказать им прописные истины:       — Я, конечно, понимаю, что для таких, как ты, благодарность — звук пустой, но все ж таки можно человеку доброе дело сделать, если тебе это ничего не стоит. А для меня очень важно провести свой день рождения в мирной обстановке без твоих выкрутасов!.. И вообще… Тут Пчëлкин уставился на Женьку своим особенным взглядом, и она нахмурилась — боялась наговорить лишнего хотя бы сегодня.       — Обещаю — буду миролюбив ко всем твоим дружкам, и особенно — к подружкам. Филатова даже подпрыгнула.       — Ну уж нет!       — Ну уж да, — передразнил он.       — Слушай, — заныла она, — ну… не будь свиньей!       — День рождения — это святое, — начал привычно паясничать Витя, — а когда так упрашивают — не откажешь. Так и быть, уговорила, я остаюсь. Женька плюнула с досады и, демонстративно задев его плечом, пошлепала на кухню. Пчëла двинулся за ней.       — Много гостей ожидается? — поинтересовался снова, но она отвечать не стала. Поставила чайник на плиту, проверила наличие продуктов в холодильнике и уже направилась умываться, когда Пчëлкин опять полез:       — Что это ты недовольная?       — На день рождения приличные люди без подарка не ходят, — съязвила Женька.       — А с чего ты решила, что я без подарка? Филатова замерла в коридоре и всплеснула руками, почти хлопая в ладоши.       — Да ты что? Пулемёт прикупил? Тут припаркуешь и всех укладывать из него будешь, кто на порог заявится?       — У тебя странные маниакальные наклонности, Филатова, ты в курсе?       — С кем поведешься.       — Ты про свой разношерстный контингент? Согласен — жуть. Женька цокнула языком.       — Дунаев ничего не говорил?       — Мы обменялись любезностями и ничего более.       — Знаю я ваши любезности… Она направилась уже в сторону ванной, когда в дверь позвонили. Витя глазами кивнул на вход.       — Это к тебе. Может, откроешь? Было ясно, он ждал чего-то. Но в коридор всего лишь ввалился как всегда улыбающийся Холмогоров с кучей пакетов, букетом цветов, и успел шеей обнять Женьку, вернее, конечно, клюнуть носом в её макушку.       — Ну, жук, принимай давай пакеты, че я, как дурак, стою с ними?       — Почему «как»? Даже обидно, — фыркнул Витя, но поймав взгляд Женьки, невинно улыбнулся: — молчу, Филатова, сегодня твое слово — закон, так и быть. Чего изволите?       — Напросились, значит, помогайте. Космос из-за ерунды не заводился, руки вымыл, фартук подвязал и стал колдовать на кухне. В Женькином фартуке он выглядел смешнее не придумаешь, потом и вовсе повязал на голову косынку, заставил то же самое сделать и Пчëлу, и Филатова еле сдерживалась, чтобы не засмеяться в голос. Сегодняшнее поведение Вити на Женьку так повлияло, что она даже в ванной заперлась, и все думала, думала… Потом позвонила Ольга Николаевна, и на душе так хорошо было, светло и чисто. Совместного звонка от Валеры и Саши Женька даже не ожидала, но к настроению это добавило ещё сто баллов. Уже приняв все поздравления от близких, она погладила белую блузку, надела ее с плиссированной красной юбкой, подкрасилась, прическу сделала, в общем, готова была гостей встречать. Пчëлкин на девчонку косился долго, за каждой деталью, за каждым моментом следил, а потом спросил:       — Так кто будет? Женька пожала плечами:       — Специально никого не приглашала. Придут друзья, кто сможет, — помолчала немного и решилась попросить: — если что, все помнят тебя, как моего брата. И Космоса, соответственно, тоже. Первым пришел, конечно, Дунаев. С букетом любимых Женькиных белых тюльпанов. Где и каким образом он их всегда доставал, оставалось загадкой. Покосился на Пчëлу недоверчиво, имениннице праздник портить не стал, что её ждет за прогул по анатомии, и чтобы никому не мозолить глаза засел на кухне вместе с Космосом, где они на пару курили, доготавливали салат и гоготали. Следом заявились Милена и Юлька. Пришли красивые, Юлька даже стрелки нарисовала, протянули Женьке огромную коробку с чем-то стеклянным и легко бьющимся, велели распаковать потом. Оказалось — ваза.       — Вот это да, думали — первые, а у тебя народу прорва!.. — воскликнула Милена. — Этого помню, а кто на кухне? Знакомь. Девчонки парнями заинтересовались. Оно и понятно. Пока Витя улыбался Милке, Юлька донимала расспросами Космоса, особенно происхождением его имени. Болтали без умолку, иногда даже глупости, и Женька даже не останавливала — хотелось посмотреть, не пожалеет ли Пчëла, что решил так нагло напроситься на праздник. Но нет — в своей манере услужливо суетился вокруг девушек, травил байки, и Филатовой оставалось только добавлять:       — Не слушайте его, он очень любит выступать, да, Вить? Выступать очень любишь?       — Не без этого, сестренка. Да и годы идут, пора о женитьбе задуматься, о потомстве. Женька чуть соком не поперхнулась, Космос и Дунаев переглянулись.       — Вы не обращай внимания, — посоветовала Филатова подружкам. — Все, что он говорит, надо на два делить. А то и на три.       — Прогресс, — заметил Витя, склонившись над ней. — В прошлый раз ты говорила — на четыре.       — Мельчаешь.       — С кем поведешься. Женька притянула Пчëлу за мотающийся у неё над ухом галстук, заботливо поправив его, а на деле утянув так туго, будто в намерении задушить, бросила мимоходом:       — Он старит тебя, ты рядом с девчонками просто папуля. Пока парни дружно топтались на кухне, перекуривали, встречали опоздавшего Велосипеда, девчонки продолжали рассказывать о происходящем в общаге.       — Пора за именинницу пить, — хохотнула Юлька, а Милена улыбаясь, сказала:       — Нет у тебя понятия. Всех ждем. Кстати, Женëк, а Малиновский будет? Женька, конечно, покраснела.       — С чего бы?       — Ну как, слухи-то давно ходят, что вы тесно общаетесь. Это так с виду Ленинград город огромный, а на деле — большая деревня. Видели вас, говорят, и не раз. Но ты это, сильно не загоняйся, мы-то все понимаем, да, Юльк?       — Чего вы там понимаете? — нахмурилась Женька.       — Нет, ну, может, у вас другое, мы ж свечку не держали. А девки с третьего курса и параллели с ним уже там обо всем договорились.       — Хорош нести околесицу.       — И правда, Милка, у человека праздник!       — Да, дамы, полностью поддерживаю! — раздался голос Вити, и взгляд, направленный на Женьку, констатировал, что он все слышал. Филатова сделалась пунцовой. Нужно было срочно умыться, охладить щеки. Она почти пронеслась мимо Лëши с букетом гвоздичек, улыбнулась, обняла приятеля и юркнула в ванную. Плеснула холодную воду в лицо, прикрыла глаза, опираясь ладонями о влажную раковину. Тут в дверь позвонили, и Женька выползла из ванной и на негнущихся ногах пошла открывать. Немая сцена. Напряженный момент. Удар. Гол! На пороге стоял Вадим с огромным букетом красных тюльпанов.       — Добрый день, Женя. Глубоко извиняюсь, что потревожил в разгар праздника, но не поздравить не мог. Цветы перекочевали в прохладные Женькины руки. А затем ладошка оказалась чуть сжата горячей широкой ладонью, и на её тыльной стороне почувствовалось мягкое касание губ. Филатова пуще прежнего залилась краской, потому что неловко было, что в квартире сидят все, кто так или иначе подозревал её и Малиновского в некрасивой связи. Было неловко не пригласить Вадима к столу, более неловко — посадить рядом со студентами и пацанами. Мужчина улыбнулся:       — Я, честно признаться, не знал, что подарить, поэтому никакой оригинальности не проявил. Если только вот. Я видел, ты долго смотрела на эту книгу, пусть она будет у тебя. А цветы — приятное дополнение для любой девушки. «Ярмарка тщеславия» Уильяма Теккерея легла в протянутую ладонь девушки.       — Спасибо огромное, правда, я… — Женька нервно улыбнулась, хоть и светилась искренностью. Ради приличия нужно было пригласить к столу обязательно, и дело было бы даже не в том, что теперь преподаватель и студентка были бы квиты, но… — Пожалуйста, проходите!       — Нет-нет, что ты, у вас своя атмосфера, юношеская. Тем более…       — Жека, — за спиной, подобно грому, раздался голос Пчëлкина. Хоть и звучал он приторно ласково и до жути этим пугающе: — Что же ты гостя держишь на пороге, где твои манеры?       — Добрый вечер, молодой человек, — Малиновский прижал руку к груди и сдержанно кивнул, — извините, но мне уже пора.       — У человека операция, Витя, — добавила Женька, чувствуя, что задыхается от волнения. — Правда, Вадим Юрьевич? Он все понимал и до этого, а сейчас словно почувствовал эту волну какой-то боязни. Едва ощутимо и незаметно коснулся седьмого позвонка на спине Женьки, успокаивая. Этот жест всегда работал — расслаблял напряженный мозг.       — Совершенно верно, Женя. Я проезжал мимо, решил поздравить. Хорошего отдыха, ещё раз с праздником, всего доброго. Губы его едва заметно дрогнули в улыбке, взглянул в упор, и чудилось в этом взгляде все. Просто все, что так было необходимо. И это необходимое исчезло, как только дверь захлопнулась. Женька ещё с пару секунд смотрела на неё, не поворачиваясь. Поджимала губы. Только присутствие рядом Вити заставило поднять голову.       — Давай сюда цветы, че ты в них вцепилась? Жалко ж будет, если завянут. Надо же, твои любимые. Все о тебе уже узнал? Филатова вдохнула полной грудью и отняла у него тюльпаны.       — Ничего он не знал, ясно? А ты, зная, даже не подарил! Она шагнула в кухню, схватила трехлитровую банку, подставила её в раковину под кран с холодной водой. Признаться, дарил, Женька, только ты просила выкинуть… К слову, это же совсем другая история!       — Что ж ты его спровадила? — Витя не отставал, пошел следом, подпер плечом косяк двери.       — Никого я не спроваживала! У человека дела.       — Кому ты врешь? Если бы я тебя не знал… Женька вдруг сделалась такой злой, что сама себя испугалась. Выкрутила кран, шмякнула прекрасный букет в банку и полоснула по Пчëлкину холодным взглядом:       — Ничего ты обо мне не знаешь, ясно? У него были дела. Он просто ехал мимо.       — Или кто-то просто боится признать, что подружки были правы. Женька не видела, но понимала, что за её диалогом с Малиновским Витя задумчиво наблюдал, и теперь гадала: может, слушал внимательно, а может, и не слышал ничего вовсе — не понять по его лицу. Женька просто злилась. Она не была ни в чем виновата, её не за что упрекнуть, но почему-то ощущала себя пойманной с поличным. Опустила глаза — Витя крутил подаренную книгу в руках.       — Интересная книжка?       — Ещё не читала. Отдай сюда, — взъелась девчонка.       — Подарил чухню какую-то…       — Ты не понимаешь и судить не можешь.       — Конечно. Куда мне. Поэтому и спрашиваю: интересная? Названьице занимательное, намёк?       — Что ты имеешь в виду?       — Ладно, черт с ней, с книжкой. Этот хмырь, ваше общее достояние универа, царь и бог, что ли?       — Тебе что за дело?       — Да он тебе в папаши годится.       — Глупость какая!.. — сил не было, Женька рухнула на стул прямо на кухне и страдальчески закрыла голову руками.       — Прическу жалко, не мни.       — Вадим Юрьевич человек исключительный, он… Определенно, раз о нём столько слухов и сплетен. Накинулись голодные студентки на высший ум, на недоступность… Согласиться, есть в этом своё очарование и такая же глупость. Витя лишь хотел разглядеть его ближе, лучше. Прощупать взглядом, понять. Нет, он не ожидал его увидеть, на самом деле, сегодня и мог бы выдохнуть со спокойной душой. Однако появление Малиновского снова смешало все карты. Теперь можно было оперировать фактами, которые были сродни зубной ноющей боли.       — Да понял я, понял… Женатый?       — Он? — удивилась Филатова. — Нет.       — Ясно. Значит, я оказался прав. Он к тебе клинья подбивает.       — Ты чего привязался? — разозлилась она. — Достали вы меня! В зале чуть поубавилась музыка, послышались голоса и шорохи, смех девчонок, голос Дунаева. За ним — Космоса. И через секунду эти двое шагнули в кухню, опасливо глядя на поникшую Женьку и раздраженного Пчëлу. Началось…       — Малая, че такое? — Космос уже шагнул к имениннице.       — Ты хоть в праздник от человека отстанешь?.. — рявкнул Андрей в сторону Вити. Пчёлкин качнул головой устало и быстро вытолкал обоих из кухни, закрывая дверь перед их носами.       — Все нормально, вернемся сейчас. Порезался человек, больно ей, поплакать хочется. Уйдите, ну… — стоило вновь остаться одним, Витя продолжил: — Да или нет?       — Это не твое дело.       — Нет, серьезно, он что, тебе нравится?       — Нравится, — не выдержала Женька.       — Спятила? Разве это мужик?       — По-твоему, мужик — это неандерталец вроде тебя? Я собираюсь всю жизнь людей лечить, а не воевать в джунглях. И вообще, чего ты ко мне привязался?       — А ты глазами не зыркай. Все я понимаю, книжки там всякие, свечи, салфетки, чем вы там, врачи, ещё увлекаетесь, помимо кишок и крови?.. Только он чуть получше чучела. И дурак. Приехал к бабе на день рождения и что привез? Какой-то замызганный томик, на него без слез не взглянешь. Значит, жмот. А если мужик для бабы что-то жмет, значит, она ему как пятая нога ослу.       — Вон как! А ты, Витенька, у нас щедрая душа! Он и не обязан мне ничего дарить, ясно? Он просто проявил уважение к человеку, слышал про такое? Сам ты темный и дикий, и говорить мне с тобой неинтересно.       — Дура ты, — заявил Пчëлкин и первым вышел из кухни.       — Сам кретин! И полегчало сразу. Первая любовь… Кто может постичь твою причудливую судьбу? Ты как трепетный мотылек — рождаешься на рассвете молодости в пылком, юном сердце, чтобы тихо скончаться в ее сумерках, с первыми сложностями осознания своего выбора, с первыми глупостями. Только бесконечно отставшие от жизни люди могут утверждать, что такой любви не существует. Она есть, она так же реальна, как очередь к окошку администратора в гостинице, как холодный чай на столе, как длинные вечера у телевизора… Но остаётся что-то. Особенно, если чувства были сильны, хоть им и был отдан такой короткий срок. Только обстоятельства показались сильнее. И это «что-то» до сих пор клокотало у Женьки. И у Вити, определенно. Пока они спокойно не могли реагировать на выпады друг друга, чувства жили. Только как понять в свои без малого двадцать лет, что даже такие никому не нужные вспышки из раза в раз, как потоки воды под камень, методично точащие его, могут отнять веру в лучшее? Когда в кухню вошёл Дунаев, Женька совсем и не думала плакать. Сидела только глядя в одну точку, а потом центр этой точки сместился — Андрей за плечи подвел её к окну, и взгляд снова пробежал по утренним строчкам. К приказу улыбаться. И она улыбнулась, ведь ничего такого и не произошло. Её личное Солнце обняло и согрело. А дальше и все вроде бы нормально пошло. Выпивали, разговаривали, потанцевали немного. Девчонки, хорошо расслабившись, подбивали Дунаева сыграть на гитаре. Андрей покачал головой, немного помедлил, не особо горя желанием, а потом, взглянув на специально отсевших друг от друга подальше Пчëлу и свою кареглазую, усмехнувшись, вдарил по струнам. Петь он не то что бы не умел, но любил иногда, и получалось всегда от души, по крайней мере, девчонкам, да и пацанам, к слову, в общаге на общем сборе нравилось.       — Ты могла быть первою,       Встретиться со мной…       И остаться нервною брошенной женой.       Или безответною, тихой, неживой,       Будто с незаметною раной ножевой… Вряд ли бы у знающих о неудачах в непонятных отношениях Женьки и Вити поднялась бы рука бросить в Пчëлкина камень. Его даже можно было понять. Лучше болезнь пресечь на корню, чем запускать до неизвестного, но по всем ощущениям плачевного финала. Кому, как не приближённым, и Женьке тем более, было не знать, что Витя еще со школьной скамьи нравился девчонкам? И успешно этим пользовался. Еще два года назад, в дату выпускного Женьки, днем, когда он надевал белую рубашку и джинсы, шагал до подъезда Филатовых, у него не было в личной жизни никаких проблем. Так, во всяком случае, ему казалось. И хотя между Витей и его дамами не было разговоров о любви или о чем-нибудь таком, но это ничего не значило. Кто в наше время говорит о таких пустяках? И вдруг — Женька, как гром среди ясного неба, как снег на голову, как свет в темной комнате, делающий невозможным то, что мгновение назад казалось неизбежным. Девчонка, которую он знал, кажется, тысячу лет. Которая просто надела чертово соблазнительное платье и накрасила и без того выразительные золотистые глаза. Головой повела, улыбнулась… И он пропал. Но не подал вида, искушал себя сам изо дня в день с того вечера и тут же перед сном давал себе самолично по шапке. Ровно год! До того самого момента с поцелуем. Но не хотел бы — не делал, это же Витя. Но он хотел. Попробовать и забыть. Но не получилось. Заигрался так, что в итоге понял, что это вовсе не игра. А тем временем их жизнь — одна на пятерых — летела к чертям. И, главное, Женьку утягивало. Что же оставалось Пчëле в этой ситуации? Естественно, то, что можно посчитать скотством, но логичным: отрубить все, чтобы не дать ей страдать дальше. Чем она ближе — тем они оба более уязвимы. Ни от Космоса, ни от Дунаева правда не укрывалась — она была написана в карих и голубых глазах.       — Так что, лить без повода слезы        смысла нет.       До какого года нам выписан билет       Никому не ведомо, радуйся, молись,       Чтоб большими бедами обошла       нас жизнь. И только ближе к ночи, когда Космос помогал Женьке домывать всю посуду и укладывать ненужные тарелки на верхние полки, в коридоре снова раздалась трель звонка. По звукам было ясно — Витя выполз из своей комнаты, с кем-то беседовал, а потом дверь хлопнула.       — А эта Милена твоя вроде ничего, — вдруг выдал Холмогоров.       — Понравилась? — хохотнула Женька, вытирая очередной стакан.       — Да так. На фоне второй не такой дурой просто показалась. Можно было бы и лично пообщаться позже…       — Кос, выйди на минуту, — попросил Пчëлкин.       — Да я и так ухожу, подождать не, нельзя? — развел тот мокрыми руками.       — Вместе поедем.       — Как так — вместе? — не понял Космос.       — Вот так, в одном салоне, перекатываясь колесиками по асфальту и рассекая капотом воздух. Выйди, говорю. Холмогоров покорно просьбу выполнил, вышел даже не только из кухни, но и из квартиры на лестничную клетку покурить. Женька же не поворачивалась, стояла дальше тарелки натирала.       — Сильно обиделась, что ли? — тихо уточнил Витя, хотя какой смысл? И так было видно. — Ну я же так, господи, шутя. Совсем шуток не понимаешь… Может, я неудачно… Ну так еще раз извини, ладно? — Он взял ее руку. — Ну не будем больше, а? Ну все, мир, да?.. Женька вяло отняла руку. Не повернулась.       — Ну ей-богу, прямо детский сад. Ну неправ я был, неправ… Погорячился… Нервы что-то совсем… Ну правда, не хотел я тебе портить праздник.       — Но испортил. Опять своими подозрениями и психами все испортил. Какое тебе дело до моей личной жизни? У меня Валера есть, если он переживал бы — то спрашивал бы лично, сам. И не надо им прикрываться. Вечно ты прикрываешься…       — Я? Чем это?       — Ты никогда не мог сказать честно, что это лично твое желание, а не чье-то. И ни при чем Дунаев в том году, если бы ты не хотел, ты бы меня не поцеловал… И не смотри так, я все знаю. И Малиновский тут ни при чем. Ты боишься не того, что я куда-то вляпаюсь. Нет, не так. Ты ничего не боишься… Ты просто ревнуешь. Она повернулась так резко, что Вите пришлось сделать шаг назад.       — Признайся. Бежать вдогонку за уходящим поездом — занятие малоперспективное. Даже если догонишь, будешь являть собой плачевное зрелище. Тут есть опасность совершить в глазах женщины эволюцию, обратную той, что совершила она в твоих собственных. Нет уж.       — Перепила все-таки, да? — на его губах скользнула фирменная лисья улыбка. Отличная маска от всех бед.       — Боишься. Я так и знала.       — Не путай заботу с ревностью.       — Видимо, это ты перепутал, — она устало вздохнула, смяла влажное полотенце пальцами. Глупо это все. Очень глупо. — Что ты хотел, извиниться? Ты это делаешь за сегодня второй раз и ничего не меняется, Вить. Не меняется, это точно. Но сегодня Вите, как ему, конечно, казалось, все стало ясно. Подозрения оправдались. Вадим на порог заявился. Женька так его защищала, что и сомнений не осталось.       — Забей. Я больше ни слова тебе не скажу. Нравится этот старик — да и бог с тобой. Обманет — тебе не привыкать. Ты ж все вытерпишь у нас.       — Ещё короче можно? Пчëлкин молча кивнул, шагнул на неё, и Женька уперлась спиной прямо в кухонную тумбу. Не понимала, чего он хочет. Миллион мыслей в голове пронеслось, несколько самых сумасшедших. Она зажмурилась даже на мгновение. А потом ощутила на шее приятную, почти невесомую прохладу. Это была подвеска. Подвеска в виде подковы, очень изящная. Золотая. На такой же золотой цепочке.       — Пусть удача всегда будет с тобой, — подмигнул Пчëла, отступая от неё, давая вздохнуть полной грудью. — Извини, подарок задержался. Бывает такое, ага. Ну, отдыхай. Сегодня тебе мешать никто не будет. С Космосом попрощайся иди и ложись. Я тебя больше не потревожу, обещаю. И вот сейчас Женьке стало ужасно неловко за то, что она бросила ему вечером, когда снова зашел спор о Вадиме. Последнее, что она ощутила, это были заботливые руки Космоса на спине. А затем поцелуй в макушку. Два поцелуя. От братьев. Витя выполнил обещание. Витя сделал ей подарок. И почему сейчас так хотелось забрать обратно те слова, которые она ему наговорила?.. Но он ведь был неправ… Да… Женское непостоянство — вещь непостижимая. По загадочности с ним может сравниться только тунгусский метеорит. С одной стороны, непостоянство женщин выводит из себя ровные мужские души, привыкшие знать наперед все, что может быть, и не знать того, чего быть не может. Но — с другой — что было бы в мире, если бы все, что говорят женщины, свершалось? Не говоря о том, что половина человечества давно бы уже горела в аду, ниспосланном пророчествами другой половины, очень скоро вообще некому стало бы и гореть, ибо каждая женщина хоть раз в месяц клянется, что ее глаза никогда больше не увидят этого козла/осла/иного парнокопытного… (дальше можно подставить любой эпитет), и если бы эти клятвы не нарушались через минуту или день (это зависит от климата), то опасения демографов насчет перенаселения земли не имели бы под собой никакой почвы. Так что можно назвать женское непостоянство слабостью, а можно — силой. Откуда посмотреть…