От наших больных семей

      — Это мой дом.       — Что?.. — растерянно переспросила Лин. Они втроем сидели на поваленном бревне под вязами у окраины Фелдкрофта.       — Здесь мой дом, — повторил Себастиан, — не его. Он просто опекун. Я хотел вышвырнуть его вон, когда мне будет семнадцать. Я подал бы бумаги, чтобы смотреть за Анн самому. Но… Анн в мои семнадцать не станет.       Он на миг закрыл лицо руками, затем отнял их и выкрикнул:       — Это МОЯ сестра! И МОЙ дом! А он отнял у меня всё! Лучше бы проклятие сожрало его… Пусть он умрёт, а не она! Она ничего не сделала!.. Почему она?!..       Крик Себастиана разорвал тишину, но тишина была ответом. Лин и Омнис молчали. Только дождь так и накрапывал с мелким противным шорохом.       Себастиан поднялся:       — Я… пройдусь немного. Проветрюсь. Не ходите за мной, пожалуйста. — И удалился.       Лин закрыла лицо руками. Омнис подвинулся ближе.       — Ты плачешь.       — Это… неправильно, — она всхлипнула. — Так не должно быть. Когда… моя сестра тоже… Никто не должен такое переживать, понимаешь? Они не заслужили. Ни Анн, ни Себастиан!       — Он любит её. Эта боль, как бы ни прозвучало… часть жизни. Мистер Соломон поступил отвратительно, но…       — Надо придумать что-нибудь. Мы должны придумать что-нибудь. Потому что так нельзя, — она задохнулась от плача и больше ничего не могла сказать.       Себастиан вскоре вернулся. Лин к тому времени уже немного успокоилась, она очищала заклятием Evanesco слой грязи с сапог.       — Всё, я нормально, — буркнул Себастиан. Было очевидно, что он совсем, совсем не нормально, но Лин и Омнис притворились, что поверили.       — Слушай, — позвала его Лин, — почему дядя так странно себя повёл? Соврал тебе, что ушёл, и специально вернулся. Он будто хотел тебя подловить.       — Именно этого он и хотел. Разве я не упоминал, что маму и папу отправили за решетку за изучение Тёмных Искусств? А дядя вбил себе в башку, что я «совсем от рук отбился» и «сверну на кривую дорожку», если меня не «воспитывать строго». На самом деле родители нас с Анн никогда ни во что такое не впутывали. А теперь я думаю — может, и зря. Вдруг сейчас пригодилось бы.       — Себастиан… — Омнис покачал головой.       — Что — Себастиан? Прочитаешь мне лекцию? Давай-ка возьмём перерыв от уроков высокой морали, хотя бы пока умирает моя сестра, — тот стал закипать быстрее волшебного чайника.       — Я думаю, — вмешалась Лин, — пора нам идти на станцию. Вам ещё возвращаться в школу. А я должна отвезти волос фестрала родителям на Косую Аллею. Сяду сейчас на поезд до Лондона, там заночую и завтра вернусь.       — Хочешь, чтобы кто-нибудь из нас поехал с тобой? — уточнил Омнис.       — Нет, нет, ни в коем случае. Если они узнают, что я дружу с парнями… Короче, не стоит. Они меня в Хогвартс-то отпустили с трудом.       Про Косую Аллею Лин слегка приврала. Склад, где работали и жили она, мама и папа, располагался в Лютном Переулке. Кое-кто называл Лютный самым злачным местом магической Англии, но то ли Лин привыкла, то ли здесь и в самом деле было не так уж опасно. Черепа в светящихся зеленых витринах, скрывающие лица колдуны, ведьмы в старых шляпах, остро пахнущие ядами — ничто не вызывало ни страха, ни даже особого любопытства. Лин прошла по улочке быстрым шагом, не отвлекаясь.       Вот и «дом родной». Между лавкой птичьих костей и конторой «Волшебные похороны» вытянулось двухэтажное здание из серого кирпича, без витрин, с узкими окнами под покатой крышей. На нём не было вывески, только маленький указатель за угол: «Последняя мелочь». Крыльцо располагалось с торца, в узком тёмном проеме между домами. Все потому, что покупатели с улицы сюда не заглядывали. Склад работал только с торговцами, в основном, из Лютного и Косой аллеи, но также из других мест.       Лин, едва шагнув за порог, сразу почуяла — что-то не так. Буквально почуяла носом: в тёмной тесной проходной висел запах табака. Никто в семье не курил. Она тихо притворила дверь, и, ступая с носка на пятку очень легко, приблизилась ко входу в складскую мастерскую. Приложила ухо к двери, затаила дыхание, чтобы было слышно лучше.       — Я понимаю ваше затруднительное положение, мистер И, — проговорил спокойный, прохладный, вкрадчивый голос. — Но, боюсь, не готов одолжить вам такую сумму. Тем более, что в этой ситуации виноваты только вы сами.       Ему ответил отец — он запинался, словно чуть не плакал.       — Я… Я прошу вас, сэр… Я продаю наши с женой обручальные кольца, книги и школьные принадлежности дочери, и всё равно не хватает. Я отработаю, клянусь!       — Хм… Ладно, мистер И. Только по доброте душевной, и потому, что знаю вас уже не один год, я кое о чём вам скажу вперёд остальных. Я планирую расширять свой бизнес, и скоро мне потребуются помощники. Возможно, ваша юная талантливая дочь…       Из-за двери потянуло куревом. У Лин запершило в горле — вот-вот вырвется кашель. Она громко хлопнула входной, притворяясь, что явилась только что, и заглянула в мастерскую. Длинное помещение с низкими потолками и балками настолько пропиталось запахом пыли, что сколько ни мой — не уйдёт. Сейчас ещё и плавал голубой табачный дым. Вдоль стен вытянулись деревянные стеллажи с ящиками, мешками, свертками. В середине, за рабочим столом, обожжённым и иссечённым раз сто, друг против друга сидели двое.       — Привет, папа. Добрый день, мистер Руквуд, — Лин поклонилась.       Отец, И Вей — полноватый, с залысинами, в сером рабочем халате с засаленными рукавами. А Александр Руквуд, владелец этого склада и многих других заведений — приятный джентльмен лет тридцати пяти с бородой, коротко остриженной по последней моде, в высоком цилиндре и безупречно отглаженной чёрной мантии. Одна золотая застёжка с его манжета, наверное, стоила больше всей школьной утвари Лин. Дым из трубки, отделанной слоновой костью и золотом, он беззастенчиво пускал в лицо отцу.       — Мисс И, — улыбнулся Руквуд. — Какая неожиданная и приятная встреча.       — Лин! — вскочил папа. — Тебя где носило? Я же велел приехать с утра!       — Билетов на ранние рейсы не было. Извини.       — Какая ты бестолковая! Сложно было билет взять заранее? Ты всё привезла, как я сказал?       — У меня есть кое-что получше моих вещей.       С этими словами Лин подошла к столу и вытащила из сумки охапку волос фестрала. Отец так и сел обратно:       — Это же… они! Где ты взяла их?       А прозрачные голубые глаза Руквуда лишь на секунду скользнули по волосам фестрала. Затем они вцепились в лицо Лин и уже не отпускали.       — А я говорил, ваша дочь талантлива, — ухмыльнулся он. — Попробую угадать. Вы их достали на территории Хогвартса, верно? С табуна в Запретном Лесу? Весьма предприимчиво.       — Запретный Лес?.. — задохнулся отец. — Ты нарушила правила?!..       — Нет же! Я не заходила в лес. Они полудомашние, прикормленные. Их можно найти на лужайке недалеко от школы.       Отец, рукавом утерев пот со лба, вытащил из-под стола латунные весы и лупу. Он подцепил прядь волос, рассмотрел, положил на чашу.       — Полагаю, — бархатно проговорил Руквуд, — ваша просьба об одолжении, мистер И, больше неактуальна? Счастлив, что для вас всё решилось благополучно. Я, в таком случае, откланяюсь. — Он поднялся. На стуле, где он сидел, была постелена газета, но всё равно он брезгливо отряхнул мантию. — Ах да, ещё кое-что… Мисс И, у вас найдётся минута? Хочу перед уходом перемолвиться парой слов. Идёмте со мной на крыльцо, я как раз докурю эту трубку.       — Да, сэр. Конечно.       Они вышли на крыльцо склада, под козырёк. За его границей накрапывал тот же мелкий назойливый дождь — должно быть, дополз из Фелдкрофта. Руквуд поднял воротник мантии. К запаху табака от него приставала нота терпкого одеколона.       — Я давно уже наблюдаю, — он выдохнул дым изо рта и из носа, — как скверно обращаются с вами родители.       — Они меня кормят, одевают и учат, себе отказывая во всем. Они со мной строги, но справедливы, сэр.       — Справедливы? — хмыкнул Руквуд. — Я, смею вас заверить, повидал немало в этой жизни. Это — не справедливость! Прямо сейчас вы спасли семью от большой беды, но не услышали даже простого «спасибо». Они относятся к вам, как к прислуге. Куда это годится?       — При всём уважении, сэр — не понимаю, почему вы вдруг об этом заговорили. Это моя семья.       — Намёк, что нечего мне вмешиваться в ваши дела? — Руквуд убрал трубку изо рта, шагнул к Лин ближе, прищурившись, взглянул ей в глаза. — Понимаю, не дурачок. Но вы всё же меня послушайте. Разве вы не достойны большего? Один лишь факт, что вы поступили в Хогвартс сразу на пятый курс, занимаясь по книгам самостоятельно…       — Не совсем так, сэр. Мне помогали учителя, и папин приятель с Косой Аллеи…       — Оставьте! Вы поступили сразу на пятый курс, на лучший из факультетов… что свидетельствует о чистоте вашей крови. Вы умны, талантливы в магии, не лишены амбиций, и, вдобавок, обладаете весьма приятной внешностью…       — Боюсь, я всё ещё не понимаю, к чему это, сэр.       — К тому, что вы сейчас находитесь не на своем месте! Ваши отец и мать будут работать здесь, в «Последней мелочи», пока не уйдут на покой. Но вы… Хотели бы вы, скажем, добиться настоящей справедливости для себя? Взять в руки свою жизнь, самостоятельно принимать решения?       — Я думаю, сэр, что для несовершеннолетней я достаточно самостоятельна.       — У вас нет самого главного — собственных денег. Уверен, когда речь идет о тратах, ваши родители считают каждый кнат…       — Да, ведь вы назначили моему отцу очень скромное…       — Твой отец получает столько, сколько заслуживает, — резко перебил Руквуд. — А ты могла бы зарабатывать намного, намного больше. Летом я планирую расширять своё дело. Мне будет нужен личный помощник — молодой, расторопный, понятливый. На этой должности я вижу тебя.       — Но… сэр, мне же только шестнадцать в апреле исполнится. Я собиралась продолжать учёбу в Хогвартсе, получить ЖАБА…       Руквуд небрежно махнул, разогнав рукавом облачко дыма.       — Готов тебя взять на лето, на испытательный срок. Захочешь — после вернёшься в Хогвартс ещё два года сидеть над книгами. Если же мы друг друга устроим, и ты останешься — будешь путешествовать по Англии и за её пределами, заводить знакомства с самыми влиятельными магами и зарабатывать деньги, которые выпускникам ЖАБА и не снились.       — А в чем подвох, сэр? Звучит, как привлекательная работа для многих. Почему именно я?       — Умный вопрос. Я присматривался к разным кандидатам. С кем-то уже пробовал работать — не то. Мне нужен тот, кому я могу доверять целиком и полностью, и посвящать в довольно… деликатные вопросы. А с твоей семьёй я знаком давно. Я знаю, насколько твои родители честные люди, и уверен, что тебя они воспитали так же. Твой возраст для меня — не недостаток, а достоинство. Обучить работника с нуля, как следует, проще, чем переучивать. И в качестве моей сопровождающей ты будешь выглядеть идеально. Особенно когда мы приведем тебя в порядок…       — В порядок, сэр? А сейчас со мной что-то не так?       — О, нет, всё так! Ты, как я уже заметил, весьма… очаровательная юная леди. Тебя лишь нужно слегка… подправить. Не забивай сейчас этим голову.       — Это… всё ещё неожиданно, сэр…       — Понимаю. Потому я и сообщаю заранее. А в доказательство своих добрых намерений, — он выпустил последнее облако дыма и вынул трубку изо рта, — прими от меня небольшой подарок. Хотел передать через твоего отца, но раз уж застал тебя лично…       Руквуд, пошарив в кармане, протянул Лин нечто размером с почтовую марку, завёрнутое в белую бумагу без надписей. Она заколебалась, принимать ли.       — Здесь нет ничего опасного или дурманящего, — уверил Руквуд. — Я не проходимец из подворотни. Всего лишь конфета с приятным, как меня заверили, мятным вкусом.       — Спасибо, сэр, — Лин хотела убрать конфету в карман, но он властным жестом остановил её.       — Нет, попробуй прямо сейчас. Меня это порадует.       Лин развернула. Выглядело, как обычная квадратная зелёная конфетка. Она, испытывая странную неловкость под взглядом Руквуда, положила конфету в рот. Сильный мятный вкус разошелся по нёбу и языку. Рот защипало, стало жечь, особенно десны. Лин ойкнула и закрыла губы руками, казалось, что их раздуло, как от укуса пчелы. Но через пару секунд жжение ослабело, а затем ушло без следа. Конфета, однако, явно имела эффект помимо мятного вкуса. Язык коснулся зубов непривычно, не ощутив знакомых щербинок, словно чужую челюсть поставили.       — Ну же, улыбнись, — Руквуд сам во весь рот ухмыльнулся. Зубы у него были ровные и блестящие, только клыки выпирали. — Вот, так-то лучше! Приучай себя это делать почаще — моя помощница должна улыбаться гостям и партнёрам. А теперь — пора мне дальше по делам. До встречи, Лин.       С этими словами Руквуд аппарировал прочь. Лин, пропахшая с головы до пят его табаком, вернулась в «Последнюю мелочь». Первым делом она глянула в мутное зеркало с трещиной, висящее на стене проходной. Зубы… Передние зубы, чуть наползавшие друг на друга, встали на место. Но почему-то Лин не ощутила особой радости. Это всё было очень неловко и странно, как и само предложение Руквуда…       — На что ты так долго любуешься? — отец по-китайски окликнул из мастерской. — На мордашку свою? Было бы, что разглядывать. Поди сюда.       Он всё ещё сидел за столом с волосами фестрала, расчёсывал и наматывал их на катушки.       — Мистер Руквуд с тобой закончил? Зачем ты вдруг ему понадобилась?       — Он расспрашивал меня про учёбу, как сейчас в Хогвартсе. Он ведь тоже учился там. Просил передавать учителям привет.       — А-а, хорошо! Надеюсь, ты не вздумала грубить ему?       — Нет, конечно нет!       — Мистер Руквуд — добрый человек. Без него мы бы давно уже были на улице. Ты должна быть ему благодарна и обращаться почтительно.       — Я только так и делаю, папа. Тебе помочь с волосами фестрала?       Отец вглянул на кучку, прикидывая.       — Нет, мне осталось лишь сделать порт-ключ и отправить заказчику. Ты ещё неумеха, чтобы творить порт-ключи. Лучше ступай на кухню, помоги матери сготовить обед.       Кухня притаилась в дальнем закутке на первом этаже, за хлипкой деревянной перемычкой. Древняя плита блестела от застарелого слоя жира, полки над ней, казалось, еле держались под весом мешков и мешочков с лапшой, рисом и пряностями. За столом мать стоя шинковала тонкие красные перцы. Воспоминания настолько старые, что казались сном, рисовали И Джинг самой красивой на свете женщиной с длинными-длинными волосами. Но сейчас, на кухне, она не походила на ту, из прошлого. Мама — чуть полноватая, с чёрным с лёгкой проседью каре. Говорят, руки — второе лицо женщины. Руки мамы были грубые от постоянной работы на складе.       — Как у тебя оценки в школе? — она подвинула к Лин горку огурцов.       — Всё хорошо, — Лин взяла нож и доску. Мать верила, что облегчать себе готовку магией — неуважение к еде. Допустимо лишь разводить огонь, но не больше.       — «Хорошо»? У других лучше оценки, чем у тебя?       — Такие, как у меня, только у одного парня с курса. Мы вдвоём самые лучшие.       — Парень? Я надеюсь, ты не вздумала там путаться с парнями?       — Нет, что ты. Они скучные.       — Будь с ними вежлива. Улыбайся, только не во весь рот, а то всех испугаешь своими кривыми зубами. А дружбы лучше не заводи, — она поджала губы, на секунду примолкла. — Ай, ну кто так позорно режет? Учила тебя всю жизнь, а ты за два месяца разучилась! Лучше иди, смешай соус. Там всё равно, какие куски, весь позор перемелется. И не пересыпь соли!       Смешно — ни мать, ни отец не заметили, что её зубы изменились. Лин всегда казалось, будто они смотрят не на неё, а сквозь неё. И мама сегодня даже «привет» не сказала. Такое бывает, только когда она очень раздражена или нервничает. Может, дело в Руквуде? Или во всём этом происшествии с волосами фестрала…       После обеда из куриного мяса с кисло-сладким соусом, овощами и рисом Лин поднялась наверх, в свой угол. Маленькая комнатушка с дощатым полом, кирпичными стенами и окном, которое было бы проще совсем заложить, чем пытаться замазать щели, встретила привычным холодом. Что дома, что в гостиной Слизерина — согреться, видимо, не судьба. Родители, скорее, сготовят полный котёл свинины и отдадут собакам, чем включат отопление раньше декабря. Несмотря на это, Лин предвкушала отдых. В последний раз она лежала в постели больше суток назад. Родной прогнутый диван манил, как распахнутые объятия лучшего друга. Проклятие Анн, предложение Руквуда — потом, всё потом решится… А сейчас — сон.       Лин уже разобрала постель, когда в комнату к ней, как всегда, без стука, явилась мама. В руке она сжимала нечто, отчего сердце Лин подскочила к горлу.       — Я нашла это, — прошипела мать, демонстрируя колдографию, — когда у тебя убиралась. Вылетело из щели в диване.       На колдографии улыбались две девочки, одной — шестнадцать лет, другой — десять. Обе в шелковых ханьфу, с роскошными высокими причёсками, украшенными золотыми шпильками. У старшей ещё и браслеты, и драгоценные напалечники на мизинце и безымянном пальце. А позади — парадная анфилада дворца Императора. Колдография была чёрно-белой, но Лин помнила, как дворец пламенел на солнце золотом и багрянцем. Ханьфу Юйлань в тот день было голубое, с фазанами, а её — зелёное с розовыми цветами сливы. Они только приехали ко двору, и добродушный жулньлан из волшебников предложил их запечатлеть с помощью диковины из Европы, «аппарата для колдографии». «Аппарат? Забавная вещица, но лучше бы мой портрет написали», — засмеялась тогда Юйлань. «Не сомневаюсь, многие придворные живописцы этого пожелают. Вы прелестны, как только что распустившая лепестки орхидея, госпожа Цзиньхуа».       Голос матери вырвал из вихря воспоминаний.       — …Ты спрятала от нас, как прячут крысы. Как у тебя хватило наглости…       — Мама! — взмолилась Лин. — Мама, ты тоже по ней скучаешь, я вижу! У нас уже всё наладилось. Не будет вреда от одной колдографии! Ты не веришь всерьёз, что она принесет несчастье.       Глаза матери на миг смягчились. Но затем полыхнули ещё острей, и слова ударили, как ножи:       — Ты не понимаешь, какая опасная глупость вышла сейчас у тебя изо рта! Она лишила нас дома, навлекла на нас страшный позор, бесчестье, безденежье! Наши дела пошли в гору, только когда мы избавились от её вещей и изображений. Возьми, — она протянула Лин колдографию, — и разорви это немедленно.       — Мама…       — Сейчас же!       Лин взяла колдографию, взглянула на смеющееся лицо сестры — и разорвала пополам, разделила её и себя. Затем — ещё пополам, их головы оторвались от тел. И ещё, и ещё… Клочки она бросила на пол.       — Incendio, — мать взмахнула палочкой, и клочки обратились в пепел. — Теперь убери это.       И шагнула к двери. От той мамы, из прошлого, в ней осталось одно — походка. Она ходила плавно и мягко, заложив за спину руки, и её спина всегда была безупречно прямой. Уже на пороге она добавила, обернувшись:       — Я слышала, как ты сегодня выручила отца. Это похвальный поступок, потому я ему не скажу и не стану тебя наказывать. Спи.       Лин смела пепел в совок и высыпала в мусорную корзину. Затем достала из шкафа с поломанной полкой пижаму, переоделась, завернулась на диване в три одеяла.       — Юйлань… — прошептала она, засыпая. В хогвартской спальне, под обложкой её записной книжки, лежала ещё одна колдография, копия этой. Лин тайком успела снять на Косой Аллее перед отъездом первого сентября.       Единственная мысль, которая грела сейчас — завтра она вернётся обратно в Хогвартс, к друзьям.