Эфина

Сейчас Эфина желала, чтобы этот скучный праздник скорее закончился. Она решила на своем веку больше не проводить балы, торжества и пиры. И так она уже часто проводила это все, да настолько часто, что с нее уже хватит... Человеческая масса, находящаяся в тронном зале, была немного взбудоражена. Никто еще не осознал, что произошло несколько минут назад. Кто-то ел, настолько синхронно, будто эта трапеза была запланирована, кто-то обсуждал костюмы друг друга, еду, любовные связи, нередко порочные, а кто-то даже вопросы государственной важности. Герцоги Колбиан и Швебр и барон Гоббиант нашли еще один повод поспорить, но уже о еде, смешивая это с политическими вопросами: - Вот зачем так вычурно выставлять всякие ненужные яства? - начал Гоббиант, который жевал курицу. - Человеку хватит мяса, хлеба и воды. Больше ему ничего не надо. Зачем он еще чего-то требует? Он только развращает свой вкус. Так же и с политикой. Этим (он указал на толпу) лишь бы какие-то политические новшества. - Господин Гоббиант, - начал Швебр. - Вы, как я могу заметить, в своих выражениях противоречите своим действиям. Вы ели более изысканные блюда, нежели мы, и говорите о таком. - Да, я ем, потому что я также опошлился, как и все. Я попал под влияние и этим не горжусь. А признание собственных ошибок - превыше всего. - Господин Гоббиант, я полностью с вами согласен. Если бы я мог, я ел бы только мясо, хлеб и воду. Из-за всех этих изящных блюд я так погрузнел, что теперь даже передвигаюсь с трудом, - сказал Колбиан, перейдя от мяса к винограду. - Э-э-э... Все из-за внешности. Вот, что я тебе скажу: внешность - это пошлость. Чем красивее человек, тем он порочнее, - продолжил Гоббиант. - Да я не из-за внешности. У меня же уже со здоровьем проблемы, - оправдывался Колбиан. - Господин Гоббиант, - начал Швебр, ехидно улыбаясь. - опять Вы противоречите себе. Вы сами стараетесь наряжаться, чтобы выглядеть красивее. Уж поверьте, я это замечаю. - Да, я наряжаюсь, а потому что мое тело - это храм души, и как я за ним ухаживаю, так я ухаживаю за своей душой. Вот разве его тело можно назвать храмом? Посмотри на него! - сказал Гоббиант, указывая рукой на Колбиана. Споры продолжились. Так общались многие гости. Кто-то спорил, кто-то рассуждал о еде, а кто-то не спорил и не рассуждал, а сидел молча, и, от чувств, что переел, казался грустным. Никто не обращал внимания на герцога Вингордия, так как он, как и многие другие, сидел с недовольным видом и ничего не ел. Единственное, что отличало его от других - он как-то странно смотрел на барона Циракия, исподлобья, с злой ухмылкой. Однако, ни у кого не было ни желания, ни времени, смотреть на каждого и пытаться угадать, что у него на душе. Так и мысли Вингордия были закрыты от внешнего мира и доступны только ему, однако, он и не хотел никому их показывать... Через пару часов пиршество закончилось, столы убрали и, несмотря на то, что время подходило к самой веселой части - танцам, танцевали лишь люди, которые меньше всего ели - в основном, это была молодежь. Люди взрослые и солидные даже сейчас нашли необходимым сидеть и рассуждать о проблемах, которые не покидали их седые, седеющие, лысые, лысеющие головы - даже сейчас, во время формального отдыха, когда даже королева попыталась сделать какие-то движения, забыв о своих тяжелых мыслях. Лефан взял под руку Лину, которая пропустила всю официальную часть, так как якобы проспала, поэтому ему пришлось рассказывать ей все подробности во время танца, в конце которого в адрес Лефана посыпались равнодушные поздравления от любимой. Бенкрауз танцевал с Обенгалией, но она не выпускала из рук кошку, поэтому он чувствовал себя не особо комфортно. Бароны стали приглашать баронесс, надеясь на их расположение. Девушки были востребованы, а многие мужчины не нашли себе пар. Таковым был и Циракий, который отчаялся и вышел в сад королевы, который в эти часы был открыт для всех. Вингордий же будто весь вечер и ждал лишь этого момента. В эти минуты парой Вингордия в танце стала Лина, однако, увидев поблизости Лефана и найдя в нем какое-то спасение, он сразу передал девушку ему. Его лицо было каким-то растерянным и очень грустным. Глаза так и бегали по всему зданию, рассматривая то лепнину, то вазы, то других гостей. Лефан не мог не заметить этого странного поведения, которое никак не было присуще старому герцогу. Вингордий торопливым шагом удалился из тронного зала, и по темному коридору, который будто бы забыли осветить, прошел в сад. Свечи горели, но слишком тускло. Тьма манила людей, играющих жизнью и смертью и не оставляла шансов победить в неравном бою... Выходя из замка, герцог достал из внутреннего кармана своей шубы кинжал и вылил на него какую-то жидкость из флакончика, который он достал из другого кармана. Циракия он нашел достаточно быстро. Тот сидел на лавочке, которая была совсем недалеко от замка, и проговаривал разные несвязные слова: - Погибель... Молодость... Наивность... Жестокость. Вингордий не вслушивался в это. Все, что проговаривал Циракий для него было лишь пустыми звуками, которые помогли ему найти его. А Циракий вспоминал свою жестокую жизнь, отравленную ненавистью ко всем и всегда, кроме последних дней - как-то резко он опомнился и ожил. Он вспомнил себя как военного человека, прославленного своей жестокостью. Он запомнился Габриэллии, как один из самых беспощадных военачальников. Долгое время Циракий проявлял себя, как один из самых сильных полководцев. Несколько лет он верно служил королеве Эфине, но к помощи его войска она в последнее время стала прибегать реже, так как самое жестокое оружие зачастую не было необходимо. Он мог сжигать целые деревни, жители которых были лишь заподозрены в государственной измене, он мог прибегать даже к пыткам, финалом которых чаще всего была смерть, но теперь, когда все страны стремились к гуманизму, его армия осталась без заданий и получила позже нового генерала, более гуманного. Но, когда Циракий был еще военачальником, в его армии состоял один из его самых нелюбимых воинов, который постоянно спорил с ним, перечил, иногда подсмеивался, выказывал ехидные издевки и за спиной, и даже в лицо. Этот воин и был ярым противником жестоких методов Циракия. Все время, пока он служил в его армии, он пытался добиться отставки Циракия. Он и отрекомендовал Эфине нового генерала. Королева долгое время сомневалась, но в результате решила сменить Циракия как можно быстрее кем бы то ни было, а если воины сами предлагают кандидатов, то не возникает даже проблем с поисками. Это было последней каплей для Циракия. Он всегда ненавидел воина, который и послужил причиной его отставки. И вот, он выждал момент для того, чтобы вызвать его на дуэль. Причина не озвучивалась, но была и так очевидна. И тогда Арлаур Циракий, не зная, во что выльется последняя кровь последнего убитого им человека, убил молодого, дерзкого воина. Совесть в последнее время изводила Циракия и во сне, и наяву, портила его вид, превращая его в неухоженного старика, тем самым заставляя его постоянно думать о бессмысленности проведенной жизни. Была еще обида со стороны отца убитого им воина, который не мог смириться с таким безнравственным и жестоким убийством. Этот случай стал для него настоящим потрясением, так как он даже ничего не подозревал о намечавшейся дуэли, а после убийства прекрасно знал, кто был противником его сына. Сейчас, сидя на лавочке в саду, Циракий даже не догадывался, что тот человек, который три года назад со слезами на глазах обещал отомстить за смерть сына, стоит в двух шагах от него. Но Вингордий не видел мучений совести: перед ним предстал враг и все, что до этого было только в планах герцога, могло осуществиться, наконец! Ненависть перекрыла все чувства и эмоции, убило в нем человека. В безумных, расширенных глазах потемнело. Цель была рядом с ним. Как ему сладко было осознавать, что никто не сможет помешать осуществить дерзкие и прекрасные планы, что деваться Циракию некуда - что бы он ни пытался сделать, смерть неминуема. А с ядом она будет еще мучительнее, еще обворожительнее, еще прекраснее. Вингордий хотел видеть предсмертные муки своего врага, слышать, как медленно умирает его каменное сердце, которое является главным, злейшим врагом герцога, потому что именно оно дает жизнь этому презренному существу. Вингордий желал чувствовать проникновение яда внутрь этого ничтожного организма, который должен прекратить пульсировать, чтобы доставить ему безумное наслаждение и сумасшедшее удовольствие, доведя его до крайней точки блаженства. Долго не раздумывая, Вингордий подошел к Циракию сзади и ударил ножом, прочувствовав все этапы удовольствия. Сначала пробежали мурашки по всему телу, дальше кровь прилила к голове, сердце стало биться чаще. После, он наблюдал, как у барона изо рта идет кровь. Он захотел большего и бил его ножом все чаще и чаще. Кровь струилась на землю, и Вингордий чувствовал, что цель его жизни, наконец, осуществилась. Однако Циракий очень быстро перестал мучиться, и герцог почувствовал отлив удовольствия. Вингордий успокоился, взял с собой кинжал и вымыл руки в пруду. Далее, герцог будто лишился разума: его тело двигалось само собой, он не мог контролировать свое тело, и потому оно само вело его куда-то, заставляя делать разные действия. Через какое-то время, сухие ветки под чьими-то ногами начали похрустывать. Чьи-то шаги издавались невдалеке. Вингордию пришлось быстро удалиться. Ноги будто понесли его куда-то. Сам он не понимал, что делает, зачем делает, он просто шел, подчиняясь собственному телу и не осознавая, что будет дальше. Он просто шел, шел, и, подобно зайцу, который убегает от хищника, пытался найти место, куда можно было спрятаться. К месту преступления медленным прогулочным шагом подошел Кранкий. Вытерев слезы, которые надул ему хоть и летний, но холодный ветер, он увидел окровавленный труп. Это было неожиданно. Более того, это не входило ни в какие рамки. Перед Кранкием произошло какое-то революционное действие, которое его даже ненадолго вдохновило, оставив на лице след улыбки, но потом, когда Кранкий понял, что система была сломана не самым положительным действием, он в растерянности вбежал в замок: - Убийство, убийство!- начал он, поднимая все живое и неживое на уши. Лефан стоял у арки, которая выводила из тронного зала, поэтому видел не только все происходящее в тронном зале, но и замечал всякое движение в коридоре. Кранкий вбежал в тронный зал, однако Лефан видел, что, помимо отвлекающего на себя внимание Карлика, в коридоре стояла, будто пряталась, еще одна фигура, причем до боли знакомая. Пряталась не просто посреди коридора, а прижавшись к ложному окну, будто опасаясь быть замеченной, стараясь сливаться с каменной массой. Лефан стоял рядом с двумя девушками - Линой и Обенгалией, которые как-то сразу не понравились друг другу. Во время скучного разговора, Лефан рассматривал Обенгалию. Ему казалось, что она действительно загорается неким огнем, когда смотрит на Лину. Этот огонь загорается в людях, когда они ведут разговор с интересным человеком. Лина таковым не являлась, она все время молчала, на шутки Обенгалии лишь вяло улыбалась, на вопросы отвечала односложно поэтому было удивительно видеть, что Обенгалии с ней интересно. Однако, улыбки и горящие глаза не могли показать, какая бурлящая ненависть за ними прячется. Этот разговор не имел в себе никакой искры и был самым обычным, светским разговором. Говорили о моде других стран, говорили даже о политике, но ничего серьезного не было, лишь поверхностные рассуждения, присущие несерьезным, вынужденным беседам на подобных раутах. Кранкий своим вторжением прервал этот скучный и бессмысленный разговор, чуть ли не откинув Обенгалию от Лефана: - Лефан, в саду что-то невообразимое, - кричал он. - Выйди со мной, ты сам все поймешь. - Ты смеешь... Посмел... Что творишь... Ты... - негодуя, возмущалась Обенгалия, у которой не получалось связать слова в одно предложение. На нее никто и не обратил внимания, поэтому ей пришлось удалиться к мужу, что она и выполнила неохотно. - О чем ты вообще, что за глупости? - разозлился Лефан. - Пошли, сам увидишь, я тебе все покажу! - сказал Кранкий, дергая Лефана за рукав, из-за чего тому пришлось идти за ним. Эфина заметила, что два брата куда-то пошли. Ее это встревожило, поэтому она сразу отправилась за братьями. Они вышли в сад. На одной из лавочек было много крови. Даже близ стоящая береза была немного запачкана брызгами. Труп же был покрыт кровью, будто одеялом. - Ч... Что это? - заикаясь, закричал Лефан. - Я слышал, что кто-то пришел, потом еще кто-то. Между ними что-то произошло, а потом.... Как видишь... - Кранкий показал на окровавленный труп. В сад вышла Эфина. - Бабушка, см... смот.... ри... - сказал Лефан и видя реакцию Эфины, быстро подошел к ней, поддержав ее руками. Той стало плохо. - Пригласите Суллию, живо! - Крикнул Лефан. - Необходимо прервать бал, - сказала Эфина и сделала два шага назад. Вскоре старушку увела лекарь замка - Суллия. В сад стали выходить мужчины, женщины, гости, слуги, был и Вингордий, который, пытаясь хладнокровно смотреть на Циракия, сказал рядом стоящему Бенкраузу: - Печально. - Печально? Это все, что вы можете сказать?! Человек убит, неужели вам не страшно? Ведь на его месте мог быть кто угодно. Даже вы! - Возмутился серебряный рыцарь. У Вингордия потемнело в глазах, и он с яростью, тяжело дыша, ответил: - Не переживаю, меня не убьют... никогда не делай гадостей другому, сынок, чтобы жить без опасений. Бенкрауз ничего не ответил и отошел к жене, которая создала видимость предобморочного состояния, чтобы муж ее поддержал. - Пойдем, лебедушка моя! - театрально промолвил рыцарь и увел жену, которая не выпускала из рук кошку. Лина стояла рядом с Лефаном и холодно, с явным оттенком цинизма, произнесла: - У вас каждый день заканчивается убийством, или я вовремя приехала? - Лина, на моей памяти не было настолько вопиющих случаев. - пытаясь оправдаться перед невестой, будто он совершил это убийство, сказал Лефан. - Я понимаю, что тебе тяжело, посмотри, всем тяжело (он указал на Бенкрауза, уводящего Обенгалию). Пойдем тоже в спальню, тебе необходимо прилечь и успокоиться. - Ладно, я попробую заснуть, - сказала Лина и удалилась. Народ стал отходить. Суллия начала осмотр трупа, опустившись на колени. Герцоги обнимали своих герцогинь, бароны обнимали баронесс, кто-то уходил от этих "низких сцен", кто-то подходил, изображал на лице различные гримасы. У кого-то лучше получалось изображать ужас, волнение, испуг, у кого-то соболезнование, у кого-то презрение... Все меньше и меньше людей оставалось в саду. Суллия, наконец, встала с колен и немногочисленной публике, громко и внятно, произнесла: - Убийство. Произошло около часа назад. Герцог Вингордий посмотрел на башенные часы и подумал: "По-моему, прошло больше часа... Ну и хорошо!"- после, он развернулся и зашагал в сторону замка. А замок жил своей странной, разношерстной жизнью: Кто-то пытался спать, а кто-то знал, что заснуть не получится, как ни старайся. Эфина заснула быстро, она реагировала на стрессы подобным образом. Весь остальной замок жил своей жизнью. *** Как только серебряный рыцарь с женой вернулись к себе, они сразу выдохнули с облегчением. Бенкрауз начал разговор первым: - Надо запереть окна. Хотя все равно ночью не сомкну глаз. Кто бы мог подумать, что праздник королевы может так ужасно закончиться? - Ахх, как это ужасно, - садясь в кресло, сказала Обенгалия. - теперь у меня болит голова. Какой подлец мог так поступить? - Кранкий, конечно, - пробормотал Бенкрауз. - Это мерзкое существо... - Прекрати, может, и не он... Ах, что же делать, моя голова, что теперь с нами всеми будет? - Вообще-то я помню, как он прибежал к Лефану... Вспомни, я уверен, что эта дрянь, болезнь замка, все натворила. - Кто бы это ни был, это ужасный подлец! Моя голова, охх, не могу. - Конечно, Кранкий подлец. Боже мой, мне необходимо доказать это Лефану. - Вот здесь вот сжимает, - завопила девушка, указывая на лоб. Разговор не ладился, муж и жена говорили каждый о своем. - Вспомни, как он разозлился на Эфину и Лефана, во время коронации... - Ахх, все, не могу более, - взмолилась Обенгалия. Она прервала речь и стала чаще дышать. Бенкрауз схватился за голову и тяжело вздохнул. - Что с тобой опять? - заботливо протянул Бенкрауз. - У меня мигрень, я прилягу. Наверное, перенервничала, - промолвила девушка и легла на кровать, обняв кошку. - Хорошо, отдохни, я все равно спать не буду, - сказал серебряный рыцарь и сел в кресло, тревожно рассуждая о всем произошедшем. Он не понимал гуманности Эфины, ведь таких "людей", как Кранкий, он истреблял на поле боя десятками, сотнями, тысячами... Почему нельзя уничтожить одного такого? Почему нельзя вырезать из тела замка гнилой кусок, от которого гниль передается всему государству? Он не понимал этого. Он не понимал Лефана, который сам ненавидел братца, но не принимал никаких действий по его устранению, хотя Бенкрауз предлагал множество вариантов, как можно избавиться от него. Он не понимал Эфину, которая держала в замке человека неблагородного. Он вспомнил, что дал обещание Обенгалии не спать всю ночь, однако нарушил его, захрапев в кресле через полчаса. *** Когда Лефан зашел в свою комнату, он увидел, что в кровати уже лежала Лина. Он даже не заметил отсутствия дворецкого, так как еще думал об убийстве. Девушка лежала, подобно мертвецу. Ее гладкую, но в то же время высохшую кожу озаряла Луна, навязчиво проникающая из окна в комнату. Лефан с жалостью посмотрел на Лину и, думая обо всем произошедшем, подошел к окну. «Кто из нашего окружения мог это сотворить? - витали мысли в его голове. - Если рассматривать случай и надеяться, что мои глаза меня до сих пор не обманывали, то вырисовывается довольно знакомый образ, прячущийся в ложном окне. До боли тот образ был полноват. Этот образ явно имел длинные волосы, которые трудно было не заметить даже в темноте... И, возможно, мне это показалось, но тень была облачена в толстую шубу. Для огра это слишком низкий человек... Хотя, у нас, конечно, было много гостей, но в шубе были только двое – огр и Вингордий. Все мы знаем, что он ненавидел Циракия всей душой после того, как тот расправился с его сыном. Все ясно, как день. Но Вингордий – слишком уважаемая персона, чтобы поступать с ним, как с преступником. Стоит, конечно рискнуть как-нибудь, намекнуть. Главное - не обидеть. А так как в этой неприятной истории замешан Кранкий, он первым заметил убитого, то… Свидетель очень легко станет обвиняемым. Вот тебе, бабушка, новоиспеченный убийца и государственный преступник. Теперь можно с чистой совестью не просто изгнать его из замка, а… убить!