Эфина

Пока все многочисленные гости, находившиеся в тронном зале, смотрели друг на друга с ненавистью, ожидая возможности о чем-нибудь посплетничать, пока все многочисленные гости разглядывали друг друга, не обращая внимания ни на картины, ни на статуи, ни на внутреннюю архитектуру замка, снаружи жизнь практически приостановилась, или, лучше сказать, наоборот, началась. Тихие звуки вечерней поры, сумрачные потрескивания цикад, наводили то редкое и ценное молчание. Казалось, лишь в одной пустоте существует жизнь. Сумасшедшие и беспорядочные разговоры текли из всех прощелин замка, давая ощутить каждому проезжающему или проходящему чувство внутренней тревоги, будто бы там, в уютных и животрепещущих покоях, кипит жизнь, пока здесь, на улице, все умерло. Но, на самом деле, та "умертвленность", что творится на улице, есть ни что иное, как перерождение чего-то родного. В детские годы, человек мог насладиться пением птиц днем и насекомых ночью и на всю жизнь запомнить эту прекрасную музыку, а после, в зрелом возрасте, выйти из своего душного и суетливого дома и, как в детстве, услышать те прекрасные и родные звуки. Природа. Вот настоящий хранитель человеческого прошлого, лишь она способна успокоить бушующие гневные чувства. Она своей простотой и в то же время сложностью, может сказать нам, что в жизни нет ничего непреодолимого, и что каждое наше действие лишь услаждает нас, что бы мы ни делали. Теперь, в этой ночной тишине, казалось, жизни не было, все пропадало в сумерках, скрывалось и пряталось в потемках, растворялось между деревьями, пряталось в кусты. Жизнь во всех ее проявлениях, расползалась, и уже почти не существовало ее. Чья-то встревоженная фигура металась около конюшни, наступая на хрустящую, подобно снегу, траву. Этой фигурой был никто иной, как конюх Альрин, который смотрел под ноги, пытаясь найти что-то потерянное. Когда лошади Вингордия были заведены в конюшню, Альрин, вероятно, обронил бумажку, которой еще сегодня днем надоедал королеве Эфине, когда читал. Он осматривал кусты, траву под забором, но никак не мог найти ее. Время шло к вечеру, и уже виднелись первые упоминания сумерек. Окна замка уже выливали из себя потоки жизнерадостного света, а нескончаемый топот гостей, сливаемый с разговорами, и по какой-то причине, передаваемый на улицу в виде шепота, приглушал стрекотание цикад. - Да где же она? Вот где мне теперь ее искать?!- Спрашивал себя Альрин, взбивая руками траву.- Может, ее просто ветром унесло? Хотя, после того ветра, что был на болоте, я прицепил на нее грузик, для таких случаев... не должно. В этот момент, кучер услышал, что к нему кто-то приближается. "Неужели она..." - Подумал Альрин. Он обернулся. К конюшне подошел незнакомый человек, который был очень хорошо одет. Он подошел к забору, который отделял конюшенный двор от маленького леса, и облокотился на него. Альрин подумал, что этот человек - заблудившийся гость, и поэтому подошел к нему. - Здравствуйте господин, вы, верно, заблудились. Вход в замок находится с другой стороны. Незнакомец ничего не ответил, а лишь вздохнул. Альрин подумал, что этот человек просто устал от бала (Альрин не знал, когда начинается бал), и теперь хочет отдохнуть от суеты. Кучер решил его больше не тревожить. - Скажи, кучер, - Вдруг заговорил незнакомец. - Ты рад своему нынешнему положению? Вот каково тебе каждый день осознавать то, что ты самый добрый и самый отреченный в мире человек? Без всякого зазрения совести, без вечной вины, вот каково тебе? "Все теперь понятно. Он пьян" - Подумал Альрин и решил поскорее уйти. - Я по дороге сюда кое-что нашел. Не твое? - Незнакомец вытащил из кармана небольшую бумажку, на уголке которой была металлическая скрепка. - Я так решил, потому что написано это ужасным почерком. В целом, таким же ужасным, как и грамотность самого текста. - Да. Благодарю вас, - произнес Альрин, радостно выхватывая лист из плотных рук мужчины. - Скажи, как тебя зовут, кучер? - Поинтересовался незнакомец, отойдя от забора. - Альрин. - А я... герцог Арлаур Циракий, ну, или просто Циракий. - Очень рад знакомству. Но почему вы не на балу у королевы? - Я решил немного передохнуть. Тут такие живописные места... Этот лес я будто где-то видел, но не помню где. - Циракий обвел взглядом лес. - Понятно, - не зная, что ответить, сказал Альрин. Для него было странно, что герцог ведет с кучером беседу, где вместо слов: «Быстрей, быстрей; конем...» были совершенно другие фразы, не похожие на "песнопения" Лефана или Эфины. Эти фразы были какие-то очеловеченные... Циракий не останавливал разговор: – Вот скажи мне, кучер, только честно. Как ты относишься к завоеванию Кагариэллии? - Хорошо. Наше государство смогло одолеть одну из сильнейших стран. - Эххх... Я видимо не так спросил, - начал Циракий. - Как ты относишься к тысячам или миллионом убийств, или, как ты относишься к тому, что сам Лефан способен говорить об этих убийствах за столом, во время ужина, не испытывая ни капли сострадания? - Но война всегда есть... - Вот именно! - внезапно, будто бы разозлившись на кого-то, начал Циракий и тогда показался Альрину страшным. - Мы все ничем не отличаемся от животных, пускающих свои когти в других животных, ничем! Нас способно удовлетворить только оружие и насилие, они приносит нам настоящее удовольствие. И те люди, кто чаще всех называют себя и свое государство цивилизованным, сильнее всех других наполнены инстинктами и жаждой крови... уж поверь. Альрин замялся. Он хотел поначалу ответить, что без войны не добьёшься мира, и что если бы мы на кагариэльцев не напали, то с войной те не заставили бы себя долго ждать. Однако... что-то в голове Альрина промелькнуло, что-то доброе, нежное и такое родное. - Я с вами согласен, - начал он. - Я был в Кагариэллии проездом, когда она еще принадлежала Розаэллии. Я был тогда почти ребенок... лет так шестнадцать, тогда я еще не был доверенным лицом королевы, я не помню, когда я это звание получил. Я тогда на улице, когда ехал, встретил одну девушку. Она несла на руках собаку, которая пыталась ее укусить. Это было... непередаваемое зрелище. Были так забавны нелепые попытки собаки укусить ее руку, но было так жалко эту девушку. Ее измученное лицо, ее горькая улыбка... до сих пор мне вспоминаются... Тогда, ее мне стало так жалко и... Я прокричал, что могу ее довезти, она долго не соглашалась, стеснялась, опускала глаза, но... когда я настоял, она села. Ее обноски, ее растрепанные волосы сначала смутили меня, я уже даже разозлился на свою жалостливость. Но, когда она заговорила... Она говорила, как Вы сейчас... Она действительно была во многом, как Вы, наверное... Мы говорили о мелочах, которые мне до этого и не приходили в голову... Но мне сейчас тяжело это вспоминать. И мне как-то... Мне очень тяжело думать о том, что она погибла во время этой... ужасной войны. Она показалась мне очень доброй и нежной. Но, скорее, доброй. Помню, я даже влюбился в нее... однажды. Это был очень чистый и... любящий всех человек. Тогда, когда мы сидели рядом, я ощущал, что ее доброта проникает в меня, и я становлюсь... таким возвышенным. Это чувство не передать, и я сейчас скорей всего запутал или рассмешил вас... - Да нет. Все хорошо, - сказал Циракий. - Я тебе вот что скажу... Судя, по твоим словам, на бумаге, которые я еле разобрал, ты в кого-то опять влюблен? Альрин замялся, и на его лице появился слабый румянец. - Не советую я тебе так сильно унижаться перед ней. Девушки любят романтиков, но в этих словах слишком много самопожертвования. Я бы на твоем месте никогда их не показал бы... Девушке. "Я жизнь отдам", "Как можно" - наивно. Альрин явно расстроился этим словам, и, будто бы защищая бумажку, положил ее в карман. Циракий заметил это, похлопал его по плечу, попрощался и прошел в замок. Сидя на пне, рядом с тем забором, на который чуть ранее облокачивался Циракий, Альрин перечитывал все то, что было написано на бумажке. Все, что казалось ему ранее поэтичным, красивым, одухотворенным, сейчас казалось пошлым, вульгарным и косноязычным. Теперь Альрин действительно не хотел читать этого не только ей, но и самому себе. Перечитывая каждое слово, его душа будто высмеивала его же самого, будто он сам насмехался над своими тогдашними порывами. Лишь несколько часов назад, он горел жаждой прочитать это, произнести перед девушкой слова любви, но теперь, услышав критику в свой адрес, в нем вновь проснулось нежелание жить. Ему уже было противно то, что он написал. Альрин разочаровался настолько, что ему даже не хватило душевных сил дочитать свое творение до конца. Он уже решил выбросить бумажку и пойти в замок, как вдруг увидел невдалеке женский образ. "Она. Точно она" - прошептал кучер и пошел прямо к ней. Это была Надия, которая направлялась в сторону колодца, откуда ей нужно было, по всей видимости, набрать воды. Дойдя до колодца, она подцепила ведро, и, сбросив его, начала крутить ворот. В это время к ней и подбежал Альрин. - А я не знал, что теперь в обязанности горничной входит и добыча воды, - неудачно пошутил кучер. - Тебе чего надо? - отреченно и холодно спросила Надия. - Может, помочь... тут сила погрубее нужна. - Нет. Иди куда шел, - сказала горничная, даже не посмотрев на извозчика. - Да что ты такая злая сегодня? Я, может, тебе в любви признаться хотел... Тут у горничной дрогнула рука и ведро полетело вниз. - Что ты сказал? - Опять спросила Надия. - Я тебя люблю. Вот что я хотел тебе сказать. Прошу, и ты полюби меня. Я это долго держал в себе и теперь... Надия поначалу пребывала в состоянии шока, а после, рассмеявшись, сказала: - Прости меня, но я тебя не люблю. Ты слишком простой и ненадежный человек. - Это почему? - обиженно спросил Альрин. - Ты все время подхалимничаешь. То королеве, то Лефану, то герцогам... Я понимаю, что ты всего лишь слуга, но твое служение так отвратительно. А еще ты очень труслив, не можешь никому ничего сказать. Будь я твоей женой, я бы была в вечном страхе за себя. Ведь ты не смог бы меня защитить. Вот Лефан! Он тот человек, который способен любого поставить на место, он сильный и могущественный. К тому же, он еще и превосходный романтик, - говорила Надия медленно, выбирая слова, чтобы не обидеть Альрина. - Так он король. - В первую очередь... Он мужчина. Вот. Так что... прости меня... Если хочешь, не прощай, мне все равно. Альрин со злобой взглянул в ехидные глаза Надии, и, бросив бумажку в колодец, пошел к замку. *** Все было готово для начала торжества. Бароны и герцоги уже успели наговориться и потому молча и гордо сидели, каждый в выбранной им позе. Все ждали речи Эфины. Собралась большая часть элиты Габриэлии. Лефан расположился справа от королевы, Кранкий же сидел слева, не отрывая рук от затылка. Ему казалось, что все тысячи взглядов герцогов устремились не на Эфину, которая сидела рядом, а именно на него. Помимо этого, Кранкий в очередной раз увидел дерзкие глаза с ягодными зрачками, которые подсмеивались над ним – глаза серебряного рыцаря, который сидел рядом с ним. После, совсем потеряв чувство такта, не стесняясь никого, надеясь, что его никто не видит, Бенкрауз начал толкать Кранкия ногой. Кранкий стал наносить ответные удары, пока его не остановила Обенгалия, разъяренно шикнув. Эфина, не заметив этой глупой ситуации, начала свою долгожданную речь. Она встала, опираясь на деревянную палку. - Здравствуйте, мои верные друзья. Я очень рада, что вы прибыли на мое торжество. Сегодня очень важный день - мне исполняется восемьдесят лет. Зал наполнился громкими аплодисментами, несмотря на то, что никакого грандиозного объявления не было. Когда неуместные аплодисменты утихли, старушка продолжила: - Давайте вспомним, как я пришла к власти 61 год назад. Это было очень трагично, мои родители погибли в результате переворота, и, чтобы восстановить порядок, я взяла управление в свои руки. Все эти годы я оглядываюсь назад и вспоминаю те беды, которые преследовали меня и мой народ. Однако, с каждым годом, я собственноручно, не без помощи моих верноподданных, улучшала страну, поднимала её с колен, восстанавливала из обломков. Я стремилась быть современной правительницей, и двигаться только вперед. Но, как известно, идти вперед можно только, оглядываясь назад, разглядывая ошибки предыдущих правителей и находя в них урок для самих себя. Вся моя жизнь, все мои заботы - только для улучшения государства, только для признания нашей Габриэллии лучшей и величайшей страной во всем мире. Я добилась всех целей, которые ставила перед собой много лет назад. Так вот: я очень рада, что теперь, спустя такой большой промежуток времени, я могу спокойно вздохнуть и доверить судьбу страны моим верным наследникам. В этот день мое правление подходит к концу. Я отдаю престол... Лефану! Зал хрюкнул. После все громко зааплодировали. Лефан довольно и удивленно посмотрел на бабушку, будто она ему спасла жизнь, злобно улыбнулся Кранкию, радостно - серебряному рыцарю, который вяло улыбнулся в ответ. Обенгалия посмотрела на Эфину с оттенком недовольства. Огр стоял в отдалении и плакал. Кранкий смотрел на бабушку, однако мысленно он не мог оценить того, что сейчас произошло. Он был разочарован, только не понимал, почему. Тревожное, мутное чувство овладело Кранкием. Аплодисменты смешивались с улыбками, взгляды смешивались с голосами, и все это так давило на Кранкия, что он не мог более оставаться здесь. Наконец, не вытерпев шума, он встал и, попрощавшись лишь с проходившим мимо него герцогом Держевоном, вышел из зала. Выбежав из тронного зала, Кранкий пошел в неизвестном направлении. Ноги водили его по множеству коридоров. Он шел лишь там, где не было людей. Это, к его счастью, было легко: большая часть жителей замка была в тронном зале. В те минуты, когда Кранкий рассуждал о будущем, о том, что оно может быть счастливым, Лефан уже был счастлив. Он дождался этого, ему не пришлось идти на подлость, чтобы получить престол и, наконец, он сможет сделать страну такой, какой хотел бы ее видеть. Ведь, нет ничего сложного в преобразованиях: если хочешь что-то менять – меняй,- именно такие мысли были у него в голове, когда он становился на колено перед старухой, когда он целовал королеве руку, когда Эфина надевала корону ему на голову. В зале, однако, начинался какой-то хаос. Вингордий попивал вино, ощущая, что голова его начинает немного кружиться, однако что-то ему не давало напиться так, как он хотел. Герцог Циракий сидел недалеко, и за все это время не отвел взгляда со своего полного бокала. Глава семейства Гончоров не стесняясь показывал пальцем на главу семейства Тургонов, что-то оживленно говоря вокруг себя. Единственный мещанин с недовольством посматривал на королеву, и неодобрительно покачивал головой, Вальт разочарованно посматривал на своего приятеля - Дуглона и часто переводил взгляд на Бенкрауза, выражая удовлетворение довольной гримасой. Толстоны посматривали на Гоголоннов, не понимая, почему они так вычурно разоделись. Несмотря на всю творившуюся суету, Эфина продолжала: - Друзья! Завтра по традиции король Лефан издаст свой первый указ, во всеуслышание на королевской площади. Прошу всех быть. Итак, мы начинаем пир, - последняя фраза была произнесена без особой надобности, так как все, кто хотел есть, уже давно приступили к трапезе. Эфина смотрела на жующих, видела, что все вокруг нее едят, однако у самой старушки аппетита не было. Ее терзали абсолютно другие мысли: крестьянам всегда выгодна смена правительства, особенно если король молодой и неопытный. Стоит ожидать в ближайшее время бунтов и нападений. Купцам смена правительства не нужна. Новые цены на товар, новые покупатели, неудобно. Баронам все равно - главное, чтобы у них не отбирали их титулов и земель. Герцоги, как всегда, будут сидеть по своим герцогствам, и будут рассуждать о жизни и ее вечных проблемах. Так, кажется, будет при любом правителе. Так что единственную опасность составляют крестьяне и мещане, которые будут надеяться на наивность правителя. Да, большинство крестьян наивны сами, однако есть в них такой слой, бунташный слой, который своей хитростью пытается вытянуть себя за волосы из общественного болота. Люди этого слоя всегда чем-то недовольны, и будь ты хоть самым лучшим правителем, ты покажешься им бандитом, тираном, вором и деспотом. Всегда есть недовольные. Однако, что насчет Лефана? Он сможет править достойно, ведь энтузиазм молодости идет на пользу королю. Старушка была уверена, что Лефан вознесет государство к еще большим вершинам. Подобно его военным успехам, будут успехи и в дипломатии, и в политике, ведь новое поколение всегда доминирует над старым. А бунты... Так Лефан с ними справится. Его никак нельзя назвать наивным. В первое время, конечно, ему будут помогать герцоги. Очень вовремя старик Вингордий изъявил желание пожить в замке. Ему Эфина доверяла. Вокруг Лефана были также молодые люди, к которым Эфина относилась с некоторым подозрением, но о них она старалась думать меньше, так как осознавала, что эти люди еще могут исправиться и служить на пользу государству. Однако, какое-то беспокойство все еще гнездилось в душе Эфины. Подозрение вызывала у Эфины Лина, больше даже не она сама, а отношение Лефана к ней. Уж очень жалостлив он был к этой девушке. А она - даже не пришла на торжество. Где она была все это время? Одной ей известно. Ведь это явное проявление неуважения в первый же день ее пребывания в замке. В это время Лина, закрыв свои тусклые веки, лежала на холодной постели в комнате Лефана. Ее болотного цвета глаза не выражали никакого присутствия мыслей. Сторонний наблюдатель, посмотрев на девушку, не смог бы определить, о чем она думала в эти минуты, что тревожило ее, что было ее главной мукой, и чем она могла оправдать свое полное бездействие, отсутствие хоть какого-то намека на жизнь. Ее мысли были пусты. Она не понимала, что здесь делает, для кого она здесь лежит, по какому велению она здесь находится и вообще существует? Что ею управляет? Кто ею управляет? Вместо вопросов был сплошной туман, вместо ответов - пустота. Вот сейчас она лежит в этой комнате, ничем не отличаясь от кровати, которая служит ей как подставка для вещи. Даже комната Лефана, учитывая, что она была всегда преисполнена каким-то воинским духом, тлела от бездыханного тела Лины: будто мертвец поселился в стенах этой комнаты и теперь точит ее изнутри, как червь грызет еще зеленый плод.