Оффлайн Ведьма

      Если вы не знали, то крики по утрам после бессонной ночи бодрят даже лучше, чем литр кофе. Нет, вы не думайте, я не била кота, хотя такое желание, скажу честно, было. Но орала я так, что кот Психа явно обзавёлся психологической травмой. Растеряв весь свой запал матёрого кота-рецидивиста, он спрятался за диван и носа оттуда не показывал, пока я возвращала книги на места, громко раскрывая весь свой матерный словарный запас. А он у меня был большой. На все книги с лихвой хватило.       Когда я вернула все пятьсот с чем-то книг на свои места и села на диван передохнуть, чувствовала я себя так, словно разгрузила вагон щебёнки. Но, как ни странно, сна у меня не было ни в одном глазу. А вот идея позвонить Серёже и выставить ему счёт в тот момент казалась мне очень даже заманчивой.       Вот только выходные ещё не закончились, а я накуролесила уже так, что мама не горюй. Поэтому, прежде чем звонить Психу с утра пораньше и филигранно срывать на нём злость за моих любимцев, которых повредил его кошара, я решила пойти на кухню и сварить себе чашечку кофе. А ещё успокоиться.       Серёжино эго явно не выдержит того факта, что в какой-то момент этого утра я была готова его бросить из-за книги и кота.       Сидя за столом и смакуя кофе маленькими глотками, я потихоньку успокаивалась и даже не швырнула в кота полотенце, когда Таз — эта мелкая паскуда — вылез из-под дивана и, щемясь к стеночке, как шпион из фильма, прошёл на кухню к миске с водой. О Боги, надо было видеть, как он пил: медленно, то и дело оборачиваясь на меня, а вся его поза говорила, что он готов стартануть прочь, стоит мне пошевелить хотя бы пальцем ноги.       Не знаю, почему, но меня эта картина слегка позабавила, и я даже насыпала Тазу корма в другую миску. Правда, пришлось мне это делать под его настороженным взглядом, который так и говорил: «Я не знаю, чего от тебя ожидать, буйнопомешанная». Однако стоило мне лишь отойти от его миски, как кошак набросился на корм с таким остервенением, словно не ел минимум неделю. Я глазом моргнуть не успела, а от корма уже ничего не осталось, даже крошек.       А Таз как ни в чём не бывало стоял у миски и вытирал морду лапкой.       — Интеллигент фигов, — хмыкнула я, почему-то улыбаясь.       Знаете, я в принципе не умею злиться на голодных существ, так что решила насыпать Тазу ещё корма. И когда Серёжин кот подобрал всё под чистую и, наевшись до состояния бочки на ножках, утопал на диван еле дыша, я поняла, что, возможно, мы с ним всё-таки подружимся, если он уяснит, что мои книги и мои шторы — это табу. При иных раскладах Таза ждёт смерть через гильотину. И плевать, что у меня её нет.       Придя к своему шаткому психическому равновесию, я решила не терять его впустую и, прихватив ноутбук с рабочего стола, уселась на диван — писать. Таз же, что удивительно, вытянулся на грядушке моего дивана и уставился в монитор. И вид у него был настолько заинтересованный, что в какой-то момент мне начало казаться, что он читает то, что пишу.       Паранойя, не иначе.       Я не стала возвращаться к рассказу про родителей. В то утро у меня почему-то не лежала к нему душа. Слёту я ворвалась в очередной рассказ о Кладбищенской проститутке по мотивам недавних событий. Хотя когда-то мне казалось, что о Юле я рассказала уже всё, что можно, однако же в моей памяти то и дело всплывали занимательные кусочки, которые не тянули на полноценную историю, но явно заслуживали упоминания.       В общем, я сидела и накидывала в мамин рассказ деталей, фразеологизмов и худо-бедно составленных описаний и, стоит признать, что делала я это вполне успешно, раз уж перестала совершенно следить за временем.       Так что раздавшийся после обеда телефонный звонок меня напугал — настолько я погрузилась в процесс.       Я, слегка потерянная во времени и пространстве, не глядя ответила на звонок и ошалело уставилась в стену, услышав:       — Саша, код красный! Папа записался вечером на приём к Марфе Васильевне!       — Что? — воскликнула я. — Как? Уже?       Более тупого набора вопросительных восклицаний свет ещё не видел. В своё оправдание могу сказать, что я не ожидала такого быстрого развития событий. Мне казалось, что Максим Геннадьевич будет мурыжиться минимум неделю и пройдёт все стадии принятия от гнева до торга со смирением, прежде чем пойдёт на приём к ведьме.       И да, я все ещё верила, что нормальный современный человек должен верить в науку и космос, а не прибегать за помощью к модному нынче эзотеризму. Меня не перестаёт удивлять то, какие стадии развития прошла мамина профессия от колдовства и язычества до оккультной науки. Само это название заставляло меня думать, что люди пытаются впихнуть свою веру в чудо в понятные рамки современного мира. Назови магию какой-нибудь наукой, а ведьму — «экстрасенсом» или «гадалкой» — и в ушах обывателя это будет уже звучать не так пугающе.       Но всё же я придерживалась мнения, что человек науки не пойдёт на приём к ведьме, потому что в нём слишком много знаний и фактов, и слишком мало веры в невозможное.       И из того, что Нинин отец так быстро решился на поход к моей матери, я сделала вывод, что наша с Ниной встреча в кабинете Ведьмы была скорее закономерностью. Судьбой, навязанной Вселенной, нежели роковой случайностью.       — Ага! — торжественно ответила моя Вселенская подруга и пустилась в долгий рассказ о событиях минувшего утра, которым я, слава моему мозгу, не стала свидетелем, потому что вовремя свалила из их особнячка.       Проводив меня, Нина под слегка укоризненным взглядом матери, которая никогда не обладала чувством юмора, пошла к себе спать. Яйцевой оставалось только надеяться, что мама не побежит рассказывать своим подружкам о сегодняшней ночи.       А у Ирины Петровны ведь не залежится — большей сплетницы, чем она, мир ещё не видел. Каждый раз, когда мать выбалтывала очередной её секрет, Нина думала, какие всё-таки умные люди дали ей девичью фамилию.       Ирина Петровна Крысяткина в своё время с радостью взяла фамилию мужа. Вот только фамилию сменить можно, а натуру нет.       Однако же сплетничала мать не со зла, она просто не умела держать язык за зубами.       Так Нина однажды поведала маме, что влюблена в своего соседа по парте, и уже спустя каких-то полчаса об этом знала не только мама Коли, но и вся школа вместе с Колей, мать которого была такой же сплетницей, даром что фамилию носила в девичестве Нечаева. С того дня Нина зареклась делиться с матерью хоть чем-то сокровенным и между ними пробежала чёрная кошка: мать обижалась, что дочь постоянно от неё что-то утаивает, а Нина в принципе не воспринимала Ирину Петровну как человека, которому можно довериться.       Не зря же бабушка всегда говорила, мол, хочешь, чтобы что-то пошло не так — попроси сделать это Ирину, и тогда всё точно получится шиворот навыворот. Ярким и говорящим пятном из биографии той был случай, когда бабуля попросила маму сходить и аккуратно выманить у дедушки зарплату, чтобы тот не успел спустить её на ветер, ведь бабушке, работавшей в то время в детском саду, зарплату не платили вовсе, а жить на что-то было нужно. И вот мама пошла и просто сказала деду, что бабушка требует денег, на этой почве, естественно, разразился огромный скандал.       Так что Нине оставалось только надеяться, что отец зайдёт в кабинет и увидит погром раньше, чем мама доложит ему обо всех событиях уходящей ночи.       Но Нина и тут немного подсуетилась. Она взяла и заварила матери чай в отцовской кружке, где ещё оставалась заварка, понадеявшись, что повторно заваренная шикша действует не хуже, чем в первый раз.       И пока Нина не сказать чтобы мирно спала, маховик времени запускал события, которым уже никто не мог помешать.       Как всегда, рано вставшая Лерочка пришла на кухню делать ревизию продуктов и оказалось, что у них закончились макароны, которые любил Максим Геннадьевич. Ещё с детства любимым блюдом того были макароны со сливочным маслом. И, как он сам говорил, он в принципе мог питаться только ими. Попутно Лера поняла, что не хватает ещё пары-тройки продуктов и набросала целый список для магазина.       Она уже собиралась идти в единственный магазинчик на всю деревню, когда залезла в коробочку с наличкой, которую Максим Геннадьевич выдавал ей раз в месяц на кухонные расходы, а в коробочке оказалось пусто. Хотя Лера точно помнила, что с прошлого похода в магазин оставалось не менее пяти тысяч и ещё сколько-то мелочью.       Домработницу накрыло паникой. У них в доме никогда не пропадали вещи. А в вопросах финансов она была ну очень дотошной. Так что она, ничего не проверив, поспешила разбудить начальника, а тот, выслушав, пошёл поднимать дочь, почему-то решив, что именно она взяла деньги. Наверное, вспомнил, как Нина подтаскивала мелочь из этой самой коробочки в детстве, когда ей не давали на карманные.       Сонная Нина не сразу поняла, что происходит, когда её подняли криком:       — Как ты посмела воровать у своей же семьи?! Чего тебе не хватает, хулиганка?!       Стажёрка так и сидела на своей круглой кровати под розовым балдахином и глядела на отца, за чьим плечом маячила взволнованная Лерочка, такими же круглыми глазами. Нина переводила взгляд с отца на помощницу и обратно, но всё равно не могла понять, что случилось и почему такой крик в её сторону.       — Пап, ты о чём?       — Ты зачем деньги взяла?! — продолжал басить он.       — Какие деньги?       — Мои! — веско припечатал Максим Геннадьевич. Нина ещё никогда не чувствовала себя большей идиоткой, чем в этот момент. Папа пробил даже ту планку, что поставил Фимочка.       — Пап, — Нина вылезла из кровати, — так я всегда беру твои деньги. Ты, если не знал, меня содержишь.       — Вот поэтому я и не пойму, почему ты воруешь деньги!       — Да какие деньги?! — Нина тоже повысила голос, потому что, когда на тебя орут с утра пораньше ни за что, ни про что — это очень неприятно.       — Мои! — стоял на своём Максим Геннадьевич.       — Как я могу воровать твои деньги, если ты сам их мне даёшь?!       — Эти я тебе не давал!       Мыслительная система Нины в этот момент дала сбой. Уставившись на отца прищуренным взглядом, она почти сурово произнесла:       — Папа, о чём речь?       — Зачем ты взяла деньги? — не унимался отец.       Чувствуя себя попугаем, Нина всё-таки повторила свой вопрос:       — Какие деньги?       Максим Геннадьевич уже открывал рот, чтобы выдать своё весомое «мои», но Лера, поняв, что они так никогда не придут к пониманию, перебила его:       — Кухонные. С кухни деньги пропали.       От этого заявления Нина в конец растерялась и спросила:       — А я-то тут причём?       — Зачем ты их взяла?! — вновь взвился отец.       — Не брала, — спокойно ответила девушка. Когда она осознала, что это утро — одно сплошное недопонимание, стало как-то легче, и желание отвечать криком на вопли отца исчезло.       — Нет, брала!       У Максима Геннадьевича имелась кличка «упёртый баран», и если в бизнесе от его упёртости был толк, то вот в делах семейных — нет. И, пожалуй, только отца Нине периодически хотелось стукнуть, чтобы привести в чувства.       У них очень часто случались стычки подобного толка. То отец разбрасывал носки, а потом искал их и в упор не видел сложенную Лерочкой пару на полке. То без заднего умысла он ставил лопату где-то не там, а потом поднимал всех на уши, и семейство дружным строем под вопли сумасшедшего генерала шло искать несчастный инвентарь, который Максим Геннадьевич сам же занёс к себе в кабинет, а потом сильно удивлялся, как тот мог там оказаться.       Нина даже одно время думала поставить по всему дому камеры, чтобы ткнуть отца носом в его временами накатывающую безалаберность и забывчивость. Жаль, что ей никто не позволит так поступить — а сколько бы нервных клеток им всем это сохранило бы!       — Папуль, — ласково начала она, — а вы точно везде смотрели?       Мускулы на лице отца дрогнули, а брови нахмурились, словно он сам себе задавал тот же вопрос. Вот только упёртые бараны не умеют признавать свои ошибки. Так что, отринув все свои сомнения, отец Нины с уверенностью чиновника, отчитывающегося за украденный асфальт, произнёс:       — Конечно!       А на Лерочником лице читалось продолжение фразы: «Конечно же, нет!» — вот, что хотел сказать Максим Геннадьевич, но совесть не позволила. Или же гордость? О нет, ему не позволили его комплексы. В такие моменты бабушка обычно говорила, что признать себя неправыми мужчинам не даёт Вера. Та, что шпалоукладчица. То была тонкая шутка закостенелой атеистки на тему религии. Неудивительно, что бабушка и Лерочка между собой не ладили.       — Давайте посмотрим ещё раз! — с улыбкой в тридцать два зуба предложила Нина, прекрасно зная, что её отца на понт не возьмёшь — ему можно только давить на совесть и мило улыбаться.       Максим Геннадьевич долго думал и хмурил брови, но в итоге сдался:       — Ладно, но только посмей подбросить деньги обратно. Я тебя тогда высеку, как детсадовца. Умей признавать свои ошибки, дочь!       «Кто бы говорил», — подумала Нина, а вслух произнесла:       — Конечно, папуля.       И так всей своей нехилой процессией из двух женщин, понимающих, к чему всё идёт, и одного упёртого барана они побрели на кухню искать несчастные пять тысяч. Несчастные в представлении Нининого отца.       Поиски же оказались недолгими — всего каких-то пять минут, и Нина уже держала заветную бумажку, что завалилась между банок с крупами и коробочкой с деньгами. С видом человека, полного триумфа, она достала купюру на свет под внимательным взглядом всех собравшихся и с милой улыбкой выдала:       — Пап, а ты точно здесь смотрел?       Отец нахмурился и даже немного покраснел, но, стараясь не падать в грязь лицом, ответил:       — Да! Раза четыре, не меньше! Все банки переворачивал.       Нина честно старалась не засмеяться, когда увидела Леру, вопросительно-удивлённо смотрящую на её отца. В этом взгляде так и читалось: «Где ты четыре раза-то смотрел, врун несчастный?»       — Хм, — протянула Нина, — наверное, их перепрятал домовой. Раз уж никто не в курсе, где были деньги.       — Сто процентов, — подвёл итог отец и вышел из кухни, а Нина зажала рот рукой, чтобы не ржать. И так каждый раз. Одно и тоже.       Лера же, подойдя к Нине, шёпотом произнесла:       — Вообще-то там лежала сумма купюрами по пятьсот. Ты точно не брала?       — Клянусь, — заверила Нина, и они вместе уставились на дверной проём, за которым скрылся мужчина.       В её голове тут же нарисовалась картина, как отец взял деньги из коробочки, чтобы расплатиться, скажем, с доставщиком сразу, а не идти в кабинет за деньгами, затем не глядя вернул бумажку на место, просто кинув её в ящик, и благополучно забыл о сём инциденте. Почему Нина решила именно так? Да всё просто — именно в его сейфе хранились в основном крупные купюры.       — Да уж, — протянула Лерочка и спросила: — Может, кофе с бутербродами?       Нина посмотрела на настенные часы и прикинула, что с последнего приёма пищи прошло уже больше десяти часов, и кивнула. Генетика, увы, не наградила её худосочным телом, как у матери. Нина в большей степени пошла в отца. И именно ему она была обязана своими вечными боевыми действиями с лишним весом. Нина оставалась такой худой только потому, что придерживалась многих принципов в питании и, если не считать редких срывов, то сидела на постоянной и бесконечной диете. И съеденные из вежливости у Сашиной бабушки пирожки могли стоить нескольких часов в спортзале.       Припомнив их и испытав некоторые муки совести, Нина покачала головой и произнесла:       — Давай пока только чай. Что-то мне не хочется пока есть.       Лера с грустным пониманием посмотрела на Нину и пошла ставить чайник. Домработница прекрасно помнила и Нинины слёзы из-за смешков в школе, и то, что Коля Митрошин когда-то дразнил девочку, называя её Милкой, потому что на шоколадке была нарисована корова.       В тот момент, когда по дому пронёсся оглушительный матерный вопль, Нина чинно пила чай, как героиня какого-нибудь сериала про домохозяек. Они с Лерой переглянулись и, оставив недопитый чай и недоготовленный завтрак, ломанулись наверх — туда, откуда доносился вопль, — чуть не столкнувшись на лестнице с сонной мамочкой.       В тот момент Нина резко осознала две вещи: во-первых, отец-таки зашёл в кабинет, а во-вторых, мать туда пускать нельзя ни в коем случае.       И пока Лера продолжила путь на третий этаж, Нина, схватив мать за талию, поволокла её обратно к спальням.       Ничего не понимающая Ирина Петровна пыталась вырваться и причитала:       — Нина! Нина, ты что творишь? Нина, хватит!       Но Нина, действуя на чистом адреналине, оказалась сильнее своей матери. Однако в нешуточной борьбе препятствием к победе стал ковёр. Он, наверное, решил, что ему не лежится на месте, и поехал куда-то в сторону. И Нинины ноги вместе с ним.       Ирина Петровна же, понимая, что дело пахнет чем-то тухлым, не мешкала и, скинув руки дочери с талии, поспешила к лестнице. А Нина, которую держала только мать, бухнулась на колени. Больно так приложившись о деревянный пол и ободрав голые коленки жёстким ворсом.       Но медлить было нельзя, и Нина, опёршись на стенку, вскочила на ноги и понеслась вслед за матерью, которая не могла быстро идти, так как путалась в узком подоле длинной ночнушки. У Нины же таких ограничений не было. Когда-нибудь короткие шорты точно спасут мир!       Так и получилось, что на нужном этаже они с матерью оказались почти одновременно. И причёски у обеих оказались одинаково взъерошенными.       Запыхавшиеся, они стояли в паре метров от двери кабинета, когда услышали Лерин голос:       — Максим Геннадьевич, это точно домовой! Вы сами подумайте, у вас постоянно куда-то деваются то лопаты, то грабли, то носки. Потом коровы! Да и деньги начали менять свои места, а теперь это!       Нина схватила мать за руку и загробным шёпотом произнесла:       — Мама, пожалуйста, только молчи!       У Ирины Петровны глаза на лоб полезли.       — Нина… — начала она, но тут из кабинета вышли Лерочка с отцом, и мать закрыла рот.       — А с вами-то что? — спросил Максим Геннадьевич, остолбенело застыв в дверях и уставившись на дочь с женой.       — Аэробикой занимались, — тут же нашлась с ответом Нина, так же широко улыбаясь, как и всегда. А из-за плеча отца ей подмигивала Лера. И в этот момент Нина опять осознала две вещи: во-первых, её раскусили, а во-вторых… Лерочка на её стороне.       Но была ещё и третья вещь. Что-то уже из ряда фантастики — Ирина Петровна молчала, так и не выдав дочь.

***

      Я лежала на своём диванчике и ухахатывалась под вопросительным взглядом кота, пока Нина завершала свой рассказ.       — В общем, я дала Лере номер Марфы Васильевны, и она преподнесла его папе со словами, мол, это моя хорошая ведьма, уж она-то разберётся в происходящем. И проследила, чтобы он позвонил и записался на приём.       — А Ирина Петровна? — спросила я, отдышавшись.       — Мама объявила нам всем бойкот. Даже папе. Ходит по дому, обиженная на весь свет.       — А ты что делаешь?       — Лежу в кроватке, — ответила Нина, и по её голосу стало понятно, что она в этот момент потянулась. — И думаю.       — О чём?       — Я же не могу пойти с папой на приём, это будет странно и даже подозрительно, — выдала она вполне разумную мысль. — Но я хочу знать, что там происходит.       — И-и-и? — протянула я, уже понимая, что Нина задумала что-то не то, и, в принципе, своими следующими словами она меня не разочаровала.       — Может, мы можем посидеть в шкафу в кабинете у Марфы Васильевны? Тихо, как мышки.       Я сделала глубокий вдох, встретилась взглядом с Тазом. Кот, кажется, тоже не понимал, что творится в голове Яйцевой. Что это за великий разгон от гениальных мыслей до желания посидеть в чьём-то шкафу?       Понимая, что моя новая подружаня сейчас расстроится, я всё-таки ответила:       — Нет, Нин, нельзя. Да и нет у неё такого шкафа, в который поместились бы мы обе.       — Блин. Жалко, — по её интонации я сразу поняла, что ей самой идея со шкафом казалась гениальной.       Меня, конечно, вся эта ситуация позабавила, и на волне поднятого настроения я предложила:       — Ладно, Нин, приезжай ко мне. Что-нибудь придумаем.       Ну, я и придумала. И даже согласовала всё с Марфой Васильевной, которая, что удивительно, согласилась на моё предложение. Когда-то давно я думала, что моя мать — взрослый и разумный человек, но чем старше я становилась, тем сильнее убеждалась в том, что моя мать — всего-то более старая версия той же идиотской натуры, что сидит во мне. Разве что куда больше повёрнутая на контроле, чем я.       Так и получилось, что уже спустя какие-то полтора часа мы с Ниной опять ехали в Подгорное. Мне даже показалось забавным, что, прежде чем знакомить родителей со своим парнем, я знакомлю их с подругой. Причём это знакомство явно менее странное, чем моё с Ириной Петровной. Хотя как посмотреть. В первую встречу Марфы Васильевны с Ниной я вывалила ту из кабинета чуть ли не за волосы. Можно считать, что первый раунд нашей настольной игры закончился ничьей.       Машину я припарковала на соседней улице на всякий случай. Вдруг Нинин отец запомнил мою малышку, когда караулил вчера дочь. Хотя я — человек, который в принципе плохо запоминает номера, — сильно сомневалась в подобном. Но, как говорится, лучше перебдеть, чем недобдеть.       В общем, к дому мы шли, таща на себе мой старый компьютер, сумку с ноутбуком и провода. Работницы низкобюджетной шпионской организации, которым не выплачивают зарплату и не дают классное обмундирование, как в одном мультике, что я смотрела подростком. И миссия у нас не очень, и костюмов нет, и третья брюнетка где-то потерялась. А курирует нас не стильный старикан, а ведьма.       Мы с Ниной шли по деревне и ржали, подкручивая шутку до каких-то небывалых высот.       Забавно, конечно, но почему-то именно с Яйцевой я чувствовала какое-то душевное единение. Мы с ней были в равной степени отбитыми на голову. И в какой-то момент мне даже стало малость стыдно, что я до сих пор не рассказала ей про спор на неё. Но я решила пока отложить сей разговор и подождать окончания эпопеи с Максимом Геннадьевичем и домовым в лице двух профессиональных сумасшедших.       А так-то, если подумать, мужчине ведь реально не повезло, лучше бы у него действительно домовой взбесился. Явно же приятнее, чем подпольная война, объявленная бабским синдикатом.       Веселились мы и тогда, когда под спокойным, но заинтересованным взглядом Марфы Васильевны подключали старую веб-камеру от компьютера к моему ноутбуку и незаметно прятали её меж лапок маминой выдры. Ноутбук же мы спрятали на полках, заставив его всякими баночками, травами и солью, и на всякий случай ещё и платком прикрыли. Затем установили компьютер в моей спальне и принялись проверять, всё ли у нас сработало.       В целом, все было хорошо и на экране появилась картинка, а из колонок полился звук. Баб Вася сидела в мамином кабинете и громко обсуждала, чтобы приготовить на ужин, а Княгиня стояла в дверях и смотрела на всё убранство комнаты со смесью страха и отвращения. Мне кажется, именно так выглядел бы неподготовленный человек, которого завели в операционную как раз на моменте вскрытия чего-нибудь живота.       Мы же с Ниной и мамой настраивали звук, на стареньком компьютере в моей спальне. Было это после того, как я с горем пополам смогла установить мессенджер на эту допотопную развалюху.       — А вас точно будет не слышно в кабинете? — в очередной раз спросила мать, чем немного меня взбесила, ведь о том, что мы выключили звук на ноутбуке, я говорила уже раз пять, не меньше. Но тотальная нелюбовь матери к современным технологиям иногда доходила до абсурда. — Почему ты на меня так смотришь? А вдруг он сам включится? Моя репутация как специалиста будет подорвана.       Я сделала глубокий вдох, прежде чем ответить:       — Не включится.       — А вдруг? — не унималась она.       — Мама, — повысила голос я, — мне тебе что, кровью подписаться?       — Не смей кричать на меня прилюдно! Я что, виновата, что не разбираюсь в этой твоей технике?       Вспомнив, как Марфа Васильевна однажды чуть не сломала новую стиральную машину, а было это в мои школьные годы, когда только появилась техника подобного рода, сменив стиралки, в которые самим нужно было заливать воду по несколько раз, я поняла, что у неё это что-то генетическое. Её неумение и, главное, нежелание учиться работать с техникой — это нечто поистине волшебное. Мать до последнего не меняла кнопочный телефон на сенсорный, а, когда всё-таки решилась на такой экспромт, полгода орала на всех и каждого пока не смогла худо-бедно разобраться в операционной системе. С тех пор она ни разу не изменила производителю. Хотя о какой измене может быть речь, если она пользовалась старым сенсорным телефоном до тех пор, пока у неё в пятый раз не поплыл экран, а в сервисном центре ей сказали, что на данную модель экраны больше не производят. И был очередной виток обучения, за который она достала всех и каждого. Благо, в тот момент я уже жила отдельно и участь учителя выпала на плечи папы.       Сделав очередной глубокий вдох, я заверила маму:       — Гарантирую, вы нас слышать не будете, а мы вас — да.       — Ладно, — сурово ответила мать, и в этой фразе прозвучало предостережение в духе «если хоть что-то пойдёт не так, я с вас три шкуры сдеру».       Хотелось бы в ответ сказать, что её в афёры никто за уши не тянул, и она вообще-то на всё сама подписалась, но с Марфой Васильевной иногда лучше помолчать.       До приезда Нининого отца оставался ещё где-то час, поэтому бабушка поволокла нас на кухню — пить чаёк с оставшимися со вчерашнего вечера пирожками чисто бабским обществом, хотя Княгиню я бы всё-таки отнесла к инопланетянам в буквальном и фигуральном смысле.       Признаюсь честно, то была одна из самых терпимых семейных посиделок. Вот только от попыток Княгини показать Нинке, какая она классная бабушка и как сильно она всех нас любит, меня корёжило. Есть выражение «испанский стыд», и я испытала, наверное, именно его, когда бабка обращалась ко мне ласково — вроде «Дриечки» или «внученьки». От её бесконечных попыток пустить пыль в глаза и показать, какая мы идеальная семья, зубы сводило не хуже, чем от предстоящего визита к стоматологу.       Я сидела за общим столом, крутила чашку в руках и, глядя на её потуги казаться хорошей, задавалась вопросом: зачем? Зачем ей это нужно? Неужели она не понимает, что таким поведением ещё больше отталкивает меня от себя? Неужто не видит следы гадливости на моём лице, которые у меня не получалось скрыть? Немого укора во взгляде баб Васи? И тонкой ухмылки на губах Марфы Васильевны, которая всё понимала, но молчала?       Нина же либо не замечала напряжения вовсе, либо делала вид, что не замечает. Я склонялось ко второму варианту, ведь теперь знала, насколько хорошо Яйцева умеет держать маску дурочки-хохотушки.       В тот день меня сильно коробило от присутствия Княгини в доме. Но ведь не запрёшь её, как сумасшедшую жену, на чердаке? Да и в теплице не закроешь.       Оставалось только надеяться, что из-за неё весь наш план не полетит к чертям. К Юлиным чертям, конечно же.       Когда Княгиня в очередной раз решила поиграть в заботливую бабушку и предложила всем нам чаю, сработал уличный звонок, и, повернувшись к окну, я увидела за кованым забором припаркованный чёрный джип и мужчину, что стоял у ворот.       — А вот и папуля приехал, — выдала Нина.       В этом громадном мужчине в брюках и футболке поло с уложенными светлыми волосами и большими солнцезащитными очками, закрывающими глаза, я не сразу признала ту огромную храпящую в полумраке спальни гору.       И, когда Нина своим милым голоском поставила нас в известность о том, кто явился в наш дом, завертелась нешуточная суматоха.       Пока я спешила в кабинет, чтобы запустить звонок заново, Яйцева стартовала в коридор за своими туфлями, наверное, наученная недавним опытом, и, прижимая их к груди, поспешила наверх, чтобы ответить на звонок, который я запустила. Марфа Васильевна же медленным размеренным шагом королевы ситуации пошла встречать гостя.       И пока они медленно и чинно поднимались по ступенькам крыльца, я уже со всех ног неслась наверх, молясь всем своим предкам, чтобы баб Вася удержала Княгиню от любых поступков. Хорошо, если б она её ещё и связала, а лучше увела в курятник, где этой альтернативно одарённой самое место.       Через какие-то несчастные три минуты, если верить таймеру созвона, мы с Ниной уже сидели в моей комнате и делили на двоих подключённую к древним колонкам пару проводных наушников, а тем временем на экране разворачивалось действо.       Марфа Васильевна своей извечной медлительной походкой, слегка покачивая бёдрами, вошла в кабинет, а за ней следовала гора. Нининому отцу пришлось пригнуться, чтобы войти в стандартный двухметровый проём. А когда мужчина, с позволения Марфы Васильевны, сел на стул для клиентов, пока она вольготно располагалась в своём тёмно-красном — почти царском — кресле, у меня создалось впечатление, словно я увидела, как родитель пришёл на собрание в детский сад, и ему пришлось сесть на маленький стульчик за неудобный маленький столик. Наверное, именно тогда я поняла, почему в доме у Яйцевых вся мебель была такой огромной. Просто рядом с нормальной человеческой мебелью Максим Геннадьевич выглядел великаном.       Наверное, именно такими людьми, как он, художники вдохновлялись, когда рисовали горцев или викингов. И рядом с ним Марфа Васильевна, женщина с внушительным характером, казалась какой-то маленькой и хрупкой.       Забавный диссонанс.       В начале они даже толком не разговаривали и не приближались к волнующей нас с Ниной теме. Марфа Васильевна, тасуя в руках колоду, предложила ему расписать ситуацию, и Максим Геннадьевич скупо, в общих чертах, принялся рассказывать, не вдаваясь в подробности. Я не могла разобрать выражения его лица — качество картинки было не очень хорошим, — но по тону и тому, как он держался, я решила, что Нинин отец скептически относится к происходящему. И пришёл скорее чисто для галочки, нежели действительно надеясь на помощь.       Марфа Васильевна кивала в такт его словам, продолжая тасовать колоду. Медленно, и даже медитативно, годами отработанными движениями, она перекидывала вытертые до белизны карты из руки в руку, и в какой-то момент его циничной речи, принялась раскладывать те на столе.       Камеру мы расположили с Ниной так, что в принципе могли разглядеть карты, хотя скорее просто отследить последовательность, нежели чем действительно рассмотреть ту или иную карту, которую Марфа Васильевна выкладывала на тёмную скатерть. Так что я с первых же карт поняла, что раскладывает она «кельтский крест» на ситуацию. Для этого хватило моих скудных познаний в Таро, которые я получила, так сказать, с молоком матери.       Нина же смотрела на экран заворожённо, следила за каждым движением Марфы Васильевны, чем в какой-то степени даже умиляла меня. В её глазах так и читалась детская, совершенно не наигранная восторженность, которой никогда не было у меня по отношению к магии. Я была скорее циничным пользователем, чем ярым фанатом. Мои глаза горели так только в книжном магазине или библиотеке.       Марфа Васильевна была не из тех тарологов, что тычут клиентам в нос карты и сразу начинают забивать голову несведущим людям их трактовкой, чтобы задурить голову и не дать точных ответов. Она как-то раз сказала мне, что хорошего таролога от плохого можно отличить по тому, способен он или нет человеческим языком раскрыть ситуацию. Потому что сказать, что карта «Башни» несёт изменения, может каждый, а вот поведать, о каких конкретно изменениях идёт речь, уже сложнее.       Я лично считала, что Марфа Васильевна в своей профессии существует где-то на грани между магией и психологией. А её умение говорить с посторонними людьми по душам и вовсе вызывало во мне трепет.       И тот факт, что сейчас она собиралась заняться постановкой на место мозгов спесивого громилы, нежели классической диагностикой клиента, моего мнения о ней не менял.       Когда Максим Геннадьевич закончил свою речь, она в последний раз кивнула и произнесла:       — В одном вы действительно правы — домовой на вас обижен.       Нинин отец недоверчиво хмыкнул и спросил:       — И за что же?       — Вы не разрешили провести у себя дома какое-то значимое мероприятие, — слегка размыто ответила Марфа Васильевна, и мы с Ниной затаили дыхание в ожидании реакции мужчины.       Тот откинулся на спинку стула, который под его весом поскрипывал, и, почесав затылок, с усмешкой поинтересовался:       — И какое дело моему домовому до того, что я не разрешаю посторонним людям приходить в мой дом и устраивать в нём дебош?       — Собственно, никакого, — после недолгого молчания выдала мать, и Нина уставилась на меня с немым вопросом. Я же пожала плечами, в принципе не понимая, что задумала моя личная ведьма и почему вдруг сказала то, что совершенно противоречило нашей задумке.       Максим Геннадьевич, похоже, удивился смене маршрута, так же как и мы, потому что, подавшись вперёд он, с долей угрозы в голосе произнёс:       — Вы же только минуту назад сказали, что он обижен на меня из-за…       — Я знаю, что я сказала, — сухо перебила его Марфа Васильевна и, постучав по одной из карт ногтем, продолжила. — Вашему домовому нет, в общем-то, никакого дела до посторонних людей. Ему всё равно, будете ли вы проводить у себя дома встречи или нет. Ему всё равно, будут это поминки, свадьбы или похороны. Ему есть дело только до вашей семьи. А вы собственноручно раз за разом разрушали его доверие к вам.       — Это чем же я ему так неугоден? Что, не ставлю ему кружечку молока на порог? — с издёвкой неверующего скептика спросил мужчина.       Марфа Васильевна откинулась на спинку кресла и с усмешкой человека, которого забавляет глупость окружающих, произнесла:       — Если бы всё было так просто, вас бы тут не было. А если вы не нуждаетесь в моей помощи, дверь открыта.       — Куда же я пойду? Вы же так и не ответили на мой вопрос.       — А вам действительно так нужен мой ответ?       — Просто интересно.       Марфа Васильевна усмехнулась и, пожав плечами, протянула:       — Интересно ему… Что ж, раз интересно, то слушайте. Домовой — создание примитивное. Простейшая бестелесная сущность. У него лишь одна задача — защищать и оберегать людей, что живут в его доме.       — Это мой дом! — вспылил Нинин отец. — А не какой-то там сущности.       — Вы правы, физически и юридически дом ваш. Или же в долях с вашей женой, это не так важно. А вот в энергетическом плане — он не ваш. Он принадлежит вашему домовому, который за него отвечает. Именно он оберегает дом и вас.       — И как это связано с тем, что он на меня обижен?       — Всё просто: он оберегает не только вас, но и всю вашу семью. Он мстит вам потому, что вы обижаете членов своей семьи. Не только словом, но и делом. От раза к разу вы не держите свои обещания, говорите обидные вещи. А ваш домовой понимает, что делаете вы это не со зла. Домовой же обязан защищать всех членов семьи, и когда в семье есть раздор, то сущность неспокойна, а своё напряжение она сбрасывает мелкими пакостями. И чаще отыгрывается на том, кто старше.       Пока Марфа Васильевна говорила, я замечала мелкие изменения в поведении Максима Геннадьевича. Его плечи опустились, он начал немного сутулиться. И если бы я могла разглядеть в тот момент его лицо, мне кажется, оно было бы задумчивым.       В кабинете на какое-то время воцарилась тишина. Я бы не сказала, что она была тягостной или мучительной, скорее полной размышлений.       — Вы мне на что намекаете? — всё же спросил мужчина, и к моей великой радости из его тона пропала всякая надменность.       — Я ни на что не намекаю, а говорю прямо. Решите конфликты в семье — и ваш домовой успокоится. Сдержите свои обещания, возьмите под контроль свой язык. Перестаньте пытаться добиться всего силой. Ваши близкие вам не враги, и срывать на них свою злость — глупо. Попытайтесь не только слышать, но и слушать. А лучше ослабьте контроль и просто выдохните. Временами это очень полезно.       — Меня вообще-то к ведьме отправляли, а не к мозгоправу, — коротко хотонул Максим Геннадьевич, а Марфа Васильевна в ответ лишь пожала плечами. — И что, вы не дадите мне никаких зелий? Парочку волшебных слов? Инструкций для обряда?       — Я уже дала вам руководство к действию, — ответила она. — Если есть ещё какие-то вопросы — задавайте, посмотрим.       Мужчина немного помолчал, гадая, стоить ли задавать вопросы, что явно вертелись у него на языке, или нет. И, как мне кажется, он собирался что-то спросить, но в этот момент мой допотопный компьютер мигнул и погас.       Мы с Ниной, два разочаровавшихся шпиона, уставились на свои отражения в экране, не зная, что нам теперь делать. Я на всякий случай щёлкнула выключателем рядом с кроватью, чтобы наверняка проверить, сдох ли компьютер в неравной борьбе с современными технологиями или же это свет отключили. Оказалось, что света нет во всем доме.       — Может, попробуем подслушать под дверью? — предложила Нина, и я отрицательно мотнула головой.       — Ни в коем случае! Мы из коридора быстро не убежим.       Решив быть разумными, мы остались сидеть в спальне. Ожидая, когда закончится консультация, мы то и дело смотрели в одно из окон моей комнаты — то что выходило на дорогу, отслеживая Максима Геннадьевича.       И, к нашему немалому удивлению, он вышел практически спустя час, за который мы избавились от нетерпения, а подстанция умудрилась ещё трижды включить и выключить свет. Я думала, узнать всё досконально нам может помешать Княгиня, но даже подумать не могла, что современные технологии могу вставить нам палки в колёса не хуже полоумной бабки.       Сидя на широком подоконнике, мы с Ниной смотрели, как огромный упёртый, как баран, мужчина медленно бредёт по подъездной дорожке Ведьминого дома, и вид у него был такой задумчивый, что Нина, казалось, начинала нервничать…       Он дошёл до машины и, облокотившись на капот, закурил, уставившись на начинающее розоветь небо. Он простоял так минут десять, прежде чем достал телефон и набрал кому-то.       Мы с Ниной настолько загляделись на эту картину, что не сразу осознали, что мелодия звонящего телефона нам не мерещится.       Чертыхнувшись, подруга спрыгнула с подоконника и кинулась к сумке, что лежала на моей кровати. Вытащив телефончик, она ошалело произнесла:       — Папа звонит.       — Отвечай! — приказала я.       Нина слегка помешкала, но успела ответить прежде, чем звонок скинулся бы автоматически.       — Привет, пап! — первой начала она разговор, ставя телефон на громкую связь.       — И тебе привет, дочь, — ответил он, и по его тону я поняла, что оба они чувствовали себя немного сконфуженно и не знали, как начать разговор. — Ты где?       — У подруги, — решила не врать Нина.       — У той невесты? Как там её звали, Юля?       — Вообще-то Наташа, — поправила Нина.       — Разве? Мне казалось, что её звали Юлей.       Нина вопросительно посмотрела на меня, и я развела руки в стороны, не зная, что сказать.       — Пап, ты что-то путаешь, — сыграла под дурочку Нина. — Но, если я не ошибаюсь, Никитину сестру зовут Юлей.       — Да? — с сомнением спросил он, явно вспомнив наш с ним диалог. — Ладно, не суть важно. Юля, Наташа, да хоть Зина. Ты там с ней?       — Нет, я с Сашей.       — Иногда меня пугает то количество друзей, что у тебя имеется, — признался мужчина. — И не все они мне нравятся.       — Пап, ты что хотел-то?       Мужчина тяжело вздохнул, собираясь с мыслями, и произнёс:       — Ладно, Нинуль, скажи своей Наташе, что они могут провести свадьбу у нас в саду. Не бесплатно, конечно, но пусть проводят.       Нинины глаза стали круглыми, как блюдца, и, взвизгнув от радости, она начала причитать:       — Спасибо, спасибо, спасибо, папочка!       Примерно так и закончилась наша подпольная операция. Дело о бабском синдикате и одном упёртом мужчине можно считать закрытым.       Тем вечером, отвозя Нину домой, я всё гадала, что такого Максим Геннадьевич спросил у Марфы Васильевны, что выглядел таким задумчивым. Меня настолько захватила эта тема, что, высадив Яйцеву у их особняка и возвращаясь домой, я позвонила маме и спросила, о чём они говорили после того, как выключился свет.       — Дрия, выражение «профессиональная тайна» тебе ни о чём не говорит? — поинтересовалась Марфа Васильевна вместо того, чтобы ответить на мой вопрос.       — Ну, мам, — заканючила я.       Мать помолчала, но всё-таки ответила:       — Он спросил, любит ли его дочь. Я ответила то, что показали карты.       — И что же они показали?       — Что любить — не значит доверять, — уклончиво ответила Марфа Васильевна, и больше я не смогла вытянуть из неё ни слова. Словно я всё ещё была ребёнком, которому недоступны тайны взрослых. Да и вряд ли часовой разговор можно было объяснить одной лишь этой фразой. Мне почему-то казалось, что у Ведьмы и Яичного здоровяка сложился разговор по душам.       Возвращаясь домой, я прокручивала в голове её слова. Любовь не равняется доверию. В этом было зерно правды и логичности. Так странно было осознать, что можно любить человека, но не доверять ему всецело. И это утверждение имело смысл не только в отношении Нины, но и меня.