Мирабелла

Последовало несколько лет затишья, и все началось вновь. Опять стали приезжать люди Чести. Приезжал среди прочих и нынешний барон Карлион. Как-то Мирабела уговорила дядюшку Ангеррана погостить подольше и завела с ним задушевную беседу. С этого дня барон на собрания не являлся. После благодарный дядя прислал в подарок огромную картину с видом Нового Карлиона. Это была единственная картина светского содержания в Надоре, не считая портретов. В Надоре не было даже приличной библиотеки. Что за люди эти Окделлы, размышляла Мирабела, фанатичные эсператисты, или неумные, ограниченные люди? Ведь судя по тому, что завалялось в сокровищнице, раньше красивыми безделушками и украшениями интерьера не брезговали. Надо срочно пригласить живописца, нарисовать портреты семьи и заказать что-нибудь из пейзажей. И не забывать следить за бунтовщиками. – У нас, людей Чести, хотят отнять наследственное право на высшие должности, – кипятился один из дворянчиков, – навозники потеснили нас даже в Высоком Совете, а теперь и должности в тессории, геренции отданы простолюдинам! – Наши права на откупа отняты Дораком… – Государственная монополия на зерно… – Урезание привилегий верховных чиновников ведет к ослабеванию власти аристократии и это касается всех нас! – С нас никогда не бралось столько налогов! Почему знать должна оплачивать войны? – Из армии увольняют преданных людей! – Мы должны уничтожить узурпацию власти кардиналом и Манриком! Король – марионетка в руках Дорака и Алвы! Политические амбиции большинства из гостей не простирались дальше доходных должностей. Только некоторые, такие как Придд, желали править напрямую. Помимо того аристократы хотели увеличить долю платежей от своих арендаторов с десятины до одной седьмой дохода и вернуть крестьян в юрисдикцию сюзерена. Право Франциска освободило всех вассалов и простолюдинов от сеньорального суда. И теперь всем правил чиновник от имени короля, что местами открывало путь для злоупотреблений на местах. Поэтому доходные должности были предметом вожделения всей знати. А придворные должности с минимумом обязанностей, введенные при королеве Алисе и розданные ею преданным людям, при новом короле были сокращены до необходимого количества. А еще заговорщики хотели ни много, ни мало возрождения эсператизма, ибо богопротивное олларианство поощряет простолюдинов (а кем считать новую знать, как не выскочками), считать себя равными старой знати. Франциск ввел в обиход получение потомственного дворянства, но даже кобыле понятно: мануфактурщик всегда останется мещанином, а из солдата не выйдет генерала. Мирабела соглашалась кое в чем с заговорщиками, а на прочее могла бы указать: ваша спесь неоправданна. Если взять Лучших людей, то они за четыреста лет так смешали свою кровь со старым дворянством, что еще не ясно, у кого кровь голубее. А олларианство не слишком отличается от эсператизма, лишь священники говорят на понятном простому человеку языке, да подчиняется церковь королю, а не Агарису. Мирабела считала, что недовольные Дораком мигом станут его сторонниками, если им подкинут кусочек послаще. Просто кто-то ухватил слишком большой кусок и хочет еще больше. Вот это и надо пресекать сильному королю, но король слаб. А что касается арестов, то Создатель свидетель, арестовывать надо превентивно, тогда и не будет бунтов. Заговорщики льстили герцогу Окделлу, называя его честным и неподкупным, истинным эорием, первым среди людей Чести. Ягненок на заклание, переводила для себя Мирабела. Под влиянием жены Эгмонт отмалчивался, ни прямо, ни косвенно не давая повода втянуть его в заговор. Мирабела на всякий случай записывала даты и имена приезжающих в Надор. Мирабела подумывала, не отдать ли эти списки всеведущему кардиналу, но после некоторых раздумий отказалась от этой мысли. Шпионы Дорака наверняка посчитали все визиты, а припрятанная информация может оказаться козырем в игре. А еще больше пригодились бы связи с правящей партией, но из Надора этого не сделать. Дочери еще малы для браков, а во-вторых, матери не хотелось, чтобы они повторили ее ошибку и стали собственностью какого-нибудь мерзавца. Во время редких визитов в Олларию Алва избегал Окделлов, вероятно из-за того, что Эгмонт принадлежал к недовольным засильем кардинала. В 391 году Эгмонт выявил желание вернуться на службу. В Надоре как раз формировались резервные полки для войны с Каданой и кому как не генералу Окделлу стать во главе этих полков? Сам губернатор уговаривал благородного Окделла и Мирабела дала свое согласие. Знала бы она тогда, чем все обернется! Через год, когда подошли конные полки из Эпине, тайное стало явным. Это был бунт: полки, призванные защищать границы, обернули оружие против законной власти. Как и в прошлый раз, дриксы и гаунау вторглись в пределы Талига. Верным частям в Торке и бергерам пришлось в тяжелейших условиях отражать атаки исконных врагов и мятежников, зашедших с тыла. Герцогство Эпине восстало тоже, но все же большинство графств Нового Эпине осталось лояльным королю. Юная Салина оказалась заложницей в Старом Эпине. Со зловредного Анри-Гийома еще станется жениться на будущей снохе. Ужасом для герцогини стало то, что вождем мятежников был герцог Окделл. Когда же его обработали заговорщики, как дурак стал вождем мятежа и главной жертвой в случае поражения? Мирабела прямо таки чувствовала руку неизвестного, кого-то умнее, чем она, того, кто был в тени, не являя своего лица. Мирабела бросилась к тайнику в церкви, где хранилось золото от продажи особняка в Олларии. Тайник был пуст. Недоносок Эйвон ходил со скорбным видом, поскольку его Эгмонт посвятил в свои планы, уже став бунтовщиком, но пространно распространялся про свой долг ближайшего родича. – Хоть я калека, но в случае поражения восстания, кузина, вы можете рассчитывать на мою шпагу. Вскоре они узнали, что из Олларии на бунтовщиков движутся правительственные войска во главе с генералами Рокэ Алвой и Эмилем Савиньяком. Бунт обречен с таким полководцем, как Эгмонт. Молодые Эпине не командовали ничем крупнее полка, а дриксы и гаунау были связаны боями с пограничными войсками и откатились назад, едва услышав о подкреплениях, идущим к врагам. Они не собирались жертвовать своими людьми, а только отщипнуть кусочек чужой земли под шумок. Мирабела потеряла покой. Восстание обречено, это она понимала отчетливо. Что будет с ними? Детей не тронут, но семья попадет под опеку и надзор, реквизиции и обыски будут следовать друг за другом. Позор и опалу нести тяжело, но гораздо труднее удержать хотя бы часть того, что будет утрачено навсегда. Время старых семей прошло бесследно, настает время дельцов и крупных чиновников. А кто знает, может от них предпочтут избавиться, разобьют герб, отнимут земли. По ночам она представляла, как замок рушится под чудовищными ударами пушек, а ее с детьми заваливает рушащимся потолком в церкви. А саваном им станет белый снег. Иногда мысли принимали совсем другое течение – она представляла, что Эгмонт победит, а плененного и израненного Алву в цепях привезут в Надор и бросят ей под ноги. О, она помнит годы небрежения ею и сполна насладится торжеством над красавцем! Она подойдет и поднимет его голову и взглянет в страдающее лицо. Она скажет: «Ты умрешь в муках, за то …» … Что же она творит в мечтах?! Она вскакивала и била себя по губам, хлестала по щекам, выдирала волосы. Наскоро накинув теплый пеньюар, подземным ходом бежала в церковь. Мирабела ранее не была верующей, только соблюдала положенные ритуалы, но сейчас ее молитвы были полны верой в высшую силу. Она молила Создателя: – Накажи меня, Создатель милосердный, но пощади его! Его, не меня! Покарай меня за грешные мысли! Пусть он живет! Пусть минует его страдание, пусть пуля не коснется его, пусть он победит врагов своих! Она рыдала и твердила одно и то же. Отец Маттео находил ее на рассвете распростертой на холодных базальтовых плитах и отводил в покои. Все считали, что она молится о муже и восставших. Отец Маттео готов был признать ее новой святой, а истеричная Аурелия пришла в восторг и обратилась в экзальтированное почитание Мирабелы. – О, моя дорогая! – твердила дурочка. – Вы сама святая! Увы, я не обладаю вашей силой духа, и все что я могу сделать, это дать обет хранить целомудрие, пока наше дело не восторжествует … Эйвона воздержание не обрадовало, он был слишком робок, чтобы тискать служанок, но подвиг святой Мирабелы превозносил и он: – Дорогая кузина! Я клянусь вам, что дело Эгмонта будет для меня важнее жизней моей жены и сына, я отдам свое состояние на правое дело! Я клянусь служить вам, как если бы был солдатом. – Поверьте мне на слово, замок неприступен! Ни разу неприятель не попирал плиты замка! Да уж, неприступен, неужто Эйвон близорук? Стены обветшали, земляной вал размыт дождями, во рву ила на четыре бье! А скоро ров замерзнет и по нему ездить можно будет! В самом замке скрипят перекрытия, того гляди, пол провалится, да и кому сдался этот замок за последние четыреста лет? Лараки овладели им без боя, получив из рук Марагонского Бастарда. Эгмонт ходил по стене замка, изображая то ли караульного, то ли полководца, без теплого плаща, и конечно же, схватил простуду. Но даже в горячке он стремился на стену, а потом умудрился убежать на гору со священными камнями. Когда его нашли, он бормотал что-то про Эгмонта, который пришел к нему из тумана. Мирабела догадалась, что Эйвон видел горного призрака , но все остальные приняли это за дурной знак. Восстание Окделла закончилось быстро. Алва обошел восставших по замершим топям Ренквахи, умудрившись протащить даже пушки, покуда бунтовщики атаковали позиции бергеров и отражали атаки кавалерии Савиньяка. Беглецы разнесли слухи о поражении задолго до появления бергерского полка, который осадил гнездо мятежников по всем правилам осадного искусства. Эйвон, оправившийся от болезни, рвался проявить отвагу. Но в замке не было ни войска, способного выдержать продолжительную осаду, ни достаточного количества припасов. Две старинные пушчонки были малого калибра, и ядер к ним также недоставало. Большую часть гвардейцев увел с собой Эгмонт, и теперь в замке было полтораста солдат, хорошо хоть капитан Рут остался с ними. Кроме того, в замок сбежались окрестные крестьяне и некоторые из беглых солдат. Челядь и крестьяне, вооруженные чем попало из арсенала, не могли сравниться с закаленными ветеранами Торкских войн. Несколько дней вокруг сооружались укрепления, и после загрохотали пушки. Когда было пробито несколько ужасающих брешей в ветхих стенах, герцогиня приняла решение о сдаче. Опоив Эйвона кошачьим корнем, она приказала не выпускать его из комнаты, а капитану Руту с десятком верных людей охранять крыло с юными герцогинями и служанками. Сама надела платье фамильных цветов и вышла на надвратную башню, где уже трепетал серый флаг. Когда стрельба прекратилась, герцогиня велела прокричать, что сдает замок. Подъемный мост опустился и настороженные солдаты ручейками потекли во двор. Герцогиня уже стояла во главе маленького гарнизона, держа сына за руку. К ней подъехал офицер и представился полковником Мэйрхофером. – Я герцогиня Окделл, а это мой сын Ричард, граф Горик. Господин полковник, мы сдаемся, и я надеюсь на вашу честь. – Вам и вашим слугам не будет причинено никакого вреда, но солдат придется задержать до выяснения обстоятельств. Замок будет занят войсками, в ближайшее время представители супрема будут здесь для проведения расследования. Молодому герцогу и вашей семье будет назначен опекун. Молодому герцогу, вот как. Ричард еще ничего не понял, но его отец мертв. Из замка вывезли все, что представляло собой какую-либо ценность: золото, как в деньгах, так и в посуде; провиант и фураж; оружие, кроме старинных доспехов; увели верховых лошадей: гвардейских и герцогских. Солдаты простукивали стены, ломали полы, повсюду слышалась бергерская брань. Из башни Алана увезли все книги и документы, но Мирабела успела провести ревизию еще до осады, и победителям не досталось никаких улик. Тайник в церкви тоже был обнаружен, но в нем не было денег, а только предметы эсператистского культа. Их также приобщили к уликам . Герцогиня поспевала повсюду, твердя одну фразу: «Под опись и с распиской». К делу она приставила управляющего, отца Маттео, Ларака и все они твердили: «Под опись и с распиской». Офицеры рычали, но полковник согласился с требованием герцогини. Ценности поступали на хранение в местное отделение тессории до особого распоряжения военного губернатора либо указа короля, но Мирабела подозревала, что все это растворится бесследно. Возможно, дети Ричарда войдут в милость к королю и получат компенсацию за утраченное. Пока же придется выживать, но к счастью, они не разбалованы. Увезли даже заржавленную решетку от ворот. Подъемный механизм моста был выломан и разбит, дубовые ворота сняты, обиталище лягушек и комаров – ров с водой был спущен, разобраны лестницы и перекрытия в башнях. Через месяц приехал Эмиль Савиньяк. Одетая в траур, Мирабела встретила его на крыльце, Ричард прятался за её спиной. Савиньяк привез шпагу Эгмонта и коротко рассказал, что смерть пришла к герцогу Окделлу за пару дней до решающей битвы от шпаги Алвы на дуэли. Герцогиня пригласила гостя к ужину, но Эмиль Савиньяк сослался на дела и откланялся. Ему была неприятна его миссия, и он был рад оставить разоренный замок за спиной. Он воевал немало, но видеть такое в глубине страны и знать, что ты имеешь прямое отношение к случившемуся, было муторно. Опасаться ему не стоило – травить кузена Мирабела не собиралась, ей важно было переговорить с ним, как с представителем семьи, близкой к власти, хотя его брат подошел бы лучше.