Не расстраивайтесь, княжна

Время до бала тянулось медленно, неторопливо, во всяком случае для Веры. Она мало с кем разговаривал, мало смеялась, а когда удостоверилась, что никто в ее обществе особенно и не нуждался, поспешила скрыться в саду. Здесь все звуку отступали в глубину и начинало казаться, будто музыка исходила от травы и деревьев. Солнце палило все так же жарко, земля отдавала теплом так, что все едва успевали менять одежду, но всем было весело, все были в предвкушении костюмированного бала, а Вера даже и не знала, что за платье ей было уготовано. Зинаида Михайловна не приехала, хотя Вера и ждала ее прибытия, она телеграфировала, что останется с Леночкой в городе, однако сверток от нее должен был прийти ко времени, а телеграммы с поздравлением Ольги так и не доставили. Вера отодвинула заросли плакучей ивы и прошла к пруду, заросшему тиной; на зеленой глади плавали кувшинки. Иногда до сюда долетал ветер, и Вера ежилась, накрывалась такой же белой, как и платье, шалью. Было хорошо — мыслей не было, чувств не было, она ничего не делала и сидела у воды, смотря на то, как лягушки расторопно и со знанием дела прыгали с одного тугого листка на другой. Теперь ее душа была такой же, как это озеро, и все чувства к Владимиру, оставшиеся только из-за того, что времени достаточно не прошло, были на той же зелени, которая растворилась, кинь кто на нее неосторожный камень. Камень мог быть не таким гладким и блестящим, но на дно он ушел бы медленно, однако верно. Она вздрогнула, когда сзади нее послышался шум ломавшихся веток, и около скамейки показалась Наточка Ртищева — закадычная подруга Ольги, к которой, правда, Вера питала добрые чувства. — Ой, Верочка, я всюду тебя ищу! Пойдем, пойдем! — Что, бал уже начался? — часов у нее при себе не оказалось, но Вера полагала, что было не больше шести часов; Наточка отмахнулась. — Ну что ты! Еще часа два, не меньше! Нет, тут другое, — и увлекая за собой, она вывела ее к обществу; все были в доме. — Оленька предложила замечательную игру! — Какую игру? — внутри Веры зародилось подозрение. — В гадалку! — Очень мило. — Нет, Верочка, ты не понимаешь! Все закрывают глаза, а потом Оленька выберет того человека, которого обрядят в цыганский наряд и отведут в самую темную комнату! И этот человек будет всем рассказывать его прошлое, настоящее и будущее! А? Как замечательно! — захлопала она в ладоши, когда они вошли в бурлящий дом. Вера надеялась скрыться от толпы, но эта затея заинтересовала многих, и, сама не понимая как, она оказалась в гуще толпы. Львова нигде не было видно, как и Владимира, однако вряд ли первый мог быть гадалкой, скорее всего, ему повезло больше, и он успел скрыться от всего общества и сидел сейчас в комнатах, курил и смотрел за лес на реку. А вот Владимир на роль гадалки подходил вполне себе, в его духе было согласиться на такую глупость, и Вера могла себе представить, с каким предвкушением он сейчас наряжался в пестрые наряды. В конце концов, в комнатах установилось негромкое жужжание, занавески закрыли, и все погрузило в уютный полумрак. Все расселись по углам, кто-то в креслах, кто устроился на длинном диване, Вера же пристроилась рядом с Лидой и Фредериком, неодобрительно взиравшими на все собрание. — Верочька, мине фсе это не нравиться, — прошептал ей на ухо Фредерик, и Вера кивнула. — Как-то это фсе несерьезно! — У Ольги праздник, она — хозяйка. — Двадцать лет, а ума нисколько не прибавилось, — колко заметила Лида и вскинула голову, когда их сестра выбежала на середину комнаты. — Ерунда. — Господа, все готово! Кто пойдет первым? — Олечка, иди ты! — зашумели все вокруг. — Правда, Олечка, иди! — Это еще почему я должна идти первой? — забоченилась Ольга, но Вера видела, что все противоречия были напускными. — А если я боюсь?! — Ну Оленька! — Олечка, мы тоже боимся! — Ты — именинница, — подала голос Вера. — Тебе и идти. — Да, да, точно! — все зашумели вокруг, и Оля, поломавшись с минуту, тряхнула головой. — Я пойду! В отличие от своих сестер я не такая трусиха! Лида только покачала головой и посмотрела на Веру, но та состроила такую унылую физиономию, что Фредерик рассмеялся. Ольга пребывала в комнатах долго, вернулась растрепанной и раскрасневшейся, и Вера почувствовала все тот же легкий укол ревности. Теперь Владимир был не ее, но мало этого — он предал ее, сбежал с ее же сестрой, а такого подлого человека любить было нельзя. Постепенно толпа редела около нее, все сбивались в одну плотную кучу и что-то оживленно обсуждали; Лида и Фредерик ушли, сказав, что им нужно приготовиться к балу, и Вера осталась одна в углу, задумавшись. Настала ее очередь, и она подумала, почему не ушла раньше. — Гадалка говорит, что остался еще один человек! — торжественно объявила Оля; все посмотрели на Веру. — А без нее она не сможет никого выпустить отсюда. — Я не пойду. — отрезала Вера. — Верочка, ты испугалась? — рассмеялась Ольга. — Неужели думаешь, что тебе расскажут что-то страшное? Моя сестра — такая фантазерка! — обратилась она к остальным. — Да нет, — прерывая негромкий смех, поднялась с места Вера. — я боюсь, что расскажут нечто неприятное тебе. На короткое мгновение улыбка Оли чуть потускла, однако в ту же минуту она снова просияла. Чего она так хотела добиться от своей сестры и своего мужа — непонятно, но Вера понимала — сестра готовила еще одну авантюру, в которой Вере было отведено особенное место, и все это ей было ужасно неприятно. К тому же оставаться с Владимиром в одной комнате вовсе не хотелось. Сестра же не отступала; она подскочила к ней и едва заметным движением подтолкнула ее к выходу. — Иди, Верочка, иди! Она огляделась, однако дедушка говорил о чем-то со старым знакомым отца, Растаминским; Левушка увлеченно чирикал с очаровательной особой в розовом шелке, и помощи ждать было неоткуда. Пришлось под одобрительные звуки выйти из комнаты и закрыть за собой дверь. Она не знала, куда идти, и подумывала о том, чтобы снова уйти в сад, но кто-то в темноте открыл перед ней дверь и так же легко толкнул ее вперед. В комнате стоял полумрак, редкое трепетание свечей отражался на стенах, и пахло какими-то специями и почему-то елкой. Вера огляделась — это был старый кабинет дедушки, с тяжелыми шкафами и громадными глобусами, в детстве она часто здесь пряталась, теперь же около стола на полу расположилась «гадалка», тщательно закутанная в платки и шаль. — Что ты хочешь узнать, дитя мое, — голос Владимира нельзя было переменить ничем. Вера поморщилась и подняла глаза к потолку — все это было абсурдно и неприятно. — Что тебя привело ко мне? — Будь добр, прекрати это петрушничество. Она прошла к окнам и попыталась раздвинуть шторы, но те были туго скручены в крепкие узлы. От осознания, что она была в этой комнате с Владимиром наедине, Вере стало нехорошо. Когда-то она даже себе не могла представить подобное в самых смелых мечтах, теперь же чувство отвращения взяло верх над остатками любви, и она встала около двери, чтобы при случае закричать. — Вера? — Владимир скинул удивленно с себя накидку, но по лицу его было видно, что он ждал ее. — Ты все-таки пришла? — Не по своему желанию. Помолчав, он размотал все платки; в сиянии свечей его лицо было прекраснее, чем когда-либо, но Вера с отчетливостью видела перед собой другого человека, пусть и не такого привлекательного, но горевшего изнутри таким ярким светом, что собой он затмевал всех остальных. Любовь к Владимиру была ряской на пруду; она чувствовала, что внутри нее все готовилось к чему-то большему. — Днем я сказал, что ты не изменилась, — голос его стал бархатным. — но был неправ, ты сильно переменилась. Он сделал шаг к ней, но Вера так шарахнулась от него, что Владимир от неожиданности вздрогнул. — Будь так любезен, не подходи ко мне. — Вера, — начал было он, но она его прервала. — Не вздумай воображать, что я боюсь тебя, ты просто неприятен мне. — Я понимаю, — прошептал он, снимая с себя цыганский наряд. — Я понимаю, каким ужасным человеком кажусь тебе, но я могу все объяснить. — Уволь, мне этого не нужно. — Нет, нужно, — горячо начал он, Вера потянула дверь на себя, но та оказалась заперта. Это было неприятно. — Когда я был с тобой, я всегда смотрел в сторону Ольги, думал, что она — моя душа, — Вера его перебила. — Я все это читала в твоем письме, ты можешь не продолжать. — Лишь в одном? Я писал тебе не одно. — Знаю, — кивнула Вера. — Остальные я либо сжигала, либо отдавала Лиде — она зачитывала их родителям. Вслух. — по лицу ее бывшего жениха пробежала судорога. — Ольга, кстати, о твоей любви к эпистолярному жанру даже не подозревала, однако я ее просветила. — Пусть, пусть она все знает. Я никогда не смогу разлюбить тебя, ты всегда будешь приходить ко мне во снах! — Какая пошлость. — Пошлость? — он быстро подошел к ней, и Вера отошла к двери. — Пусть так, можешь говорить, что угодно, я честен перед тобой! — Довольно! — Вера, — он неожиданно опустился перед ней на колени; она едва успела увернуться, чтобы Владимир не поймал ее руки. — Я люблю тебя, слышишь?! В комнате было душно и словно натоплено, Вера почувствовала, как все внутри нее начало обмякать, а этого допустить никак было нельзя, теперь Владимиру она не доверяла нисколько, кто знал, на что он мог решиться. На столе у дедушки всегда стоял нашатырный спирт, и запах от застоявшейся склянки был такой, что у Веры на глазах выступили слезы, но в голове чуть просветлело. — Вера, ты плачешь? — послышался голос около нее; Владимир порывался взять ее за руку, но она подошла к двери и постучала теперь куда громче. — Ангел мой, прошу тебя!.. Он не договорил. Вера смотрела на него и так же пыталась узнать, как и Ольгу. Где был тот человек, в которого она была влюблена все свое детство и свою юность? Вероятно, ушел вместе с приятными снами ее наивности и простодушия. За эти месяцы, за три мучительных месяца, Вера сильно повзрослела, даже постарела, и теперь с удивлением взирала на свой облик, нечаянно появившийся рядом с Владимиром — девочка с большими глазами и двумя косами, перекинутыми за спину; она была малоузнаваема в эти дни. И ничего, кроме ощущения гадливости, она не чувствовала. — Не роняйте своего достоинства, Владимир Алексеевич, оно и так у ваших ног. Владимир несколько озадаченно глядел на нее, но после весь подобрался, и на лице у него появилась та же усмешка, что Вера замечала у Ольги; они теперь были очень похожи, но кто чьи черты перенял, этого Вера с уверенностью сказать не могла. Он снял последний цветастый платок, размотал оранжевую косынку и изрядно потоптался на них ногами, следом одернул на себе белый китель и язвительно усмехнулся: — Если я так плох, то почему же ты за мою жизнь просила перед Львом? — Не хотела, чтобы его судили в случае твоей смерти на дуэли. — И все? — после паузы спросил Владимир. — И все. Он шумно вздохнул и подошел к окну, правда, через секунду порывисто обернулся и снова был рядом с ней. Вера не знала, как будут думать о ней после подобной ситуации и надеялась только на то, что мимо комнат будут проходить родители или дедушка. Хорошо было бы позвать Львова, но она даже не знала, где он был. — Я плох, — страстно заговорил он, но Вера его перебила. — Что это у вас с Ольгой желание все на себя определения навешать, — она снова подергала ручку двери, та будто бы чуть поддалась. — Я ужасна, я плох, я — чудовище и все подобное. Ребячество, пристрастие к романам, вот и все. — А дядюшка мой, — запальчиво воскликнул Владимир; Вера снова потянула дверь на себя, та поддалась еще больше. — Он, разумеется, великолепный человек! — У вас оба дядюшки замечательные, — Вера дернула ручку в последний раз, и щепка, запиравшая дверь снаружи, выпала на пол. В коридоре никого не было, и она вздохнула со спокойствием. — И Сергей Михайлович, и Николай Платонович. — Ах, ну да, конечно! Особенно, Николай Платонович, да?! — Я не могу сказать про него ничего, кроме хорошего. — Ты заблуждаешься, Верочка! — уже кричал Владимир. — Ты думаешь о нем, как о человеке дела, но ведь он обычный служака! Покупает, продает, снова покупает! Он ужасен, да! — И чем же он ужасен, — она уже начала выходить из себя. — Тем, что занят делом; тем, что хотел тебя на службу определить? — Владимир пораженно прервал свою речь; Вера распаленно продолжала. — Да, ужасный поступок — дать своему племяннику службу, дело! Какой ужасный человек! — Я не просил этого! — Конечно! — топнула ногой Вера. — Ты никогда не просил труда, ты желал только одного — сладкого безделья! Что же, поздравляю, вы с Ольгой обрели гармонию в лице друг друга, только прошу тебя, оставь меня в покое! — Он сломает тебя, — прошептал мстительно Владимир, когда Вера вышла в коридор. — Вот увидишь. — Меня даже вы не смогли сломать, Владимир Алексеевич, а вас по подлости трудно перещеголять. Он пораженно замолчал, и Вера, пользуясь моментов, вышла из комнат. Она думала, что ее лицо будет гореть, но в отражении зеркал было только ее бледное лицо. Вся прежняя любовь прошла без остатка. *** На ужин все собрались в той зале, что примыкала к бальной, чтобы сразу же, после окончания ужина, все веселой толпой перетекли к вальсам и кадрили. Вера полагала, что удобнее сначала было провести ужин, однако Ольга хотела, чтобы ничто не отвлекало гостей от танцевальных фигур, а потому приказала подавать ужин чуть раньше обычного — не в девять часов вечера, а в восемь. Толпа собралась вся разная, все снова шумели, говорили что-то друг другу громко и с вызовом и упорно складывали подарки на изящный буфет из ольхи. После недолгих размышлений Ольга снова выскочила на середину зала и заявила, что раз это ее именины, то все будет по ее желанию, а, значит, пить чай они будут раньше всех остальных. Все приняли эту новость с радостью, снова что-то начали громко говорить, перебивая друг друга, но Вера знала — вразумления Лиды, скрытые от общего глаза, но весьма слышимые в ее, Вериной, комнате, дошли до Ольги. Все разбежались по своим спальням, что-то радостно обсуждая, а Вера радовалась только тому, что этот длинный день близился к концу. Удостоверившись, что ее сестры не было в комнате, она резко отворила дверь; там была только Маша, с гордостью разглаживающая костюм Зинаиды Михайловны. Каким бы ужасным у нее не было настроение, но Вера была вынуждена признать, что вкус тетушки не поддавался ни осуждению, ни обсуждению. Царевна-лебедь — вот, кем должна была быть Вера на общем снимке. — Самой красивой будете, барышня, — с гордостью сказала Маша и приложила к ней платье. — Загляденье просто! И Вера согласилась. Невозможно было не согласиться. Приглядевшись, стало понятно, что это было не платье, а как будто бы настоящий русский костюм — и сарафан, и рубаха, и даже легкий летник, но все было таким воздушным, таким сказочным, что она даже боялась тронуть это рукой. Рубаха по вкусу Зинаиды Михайловны больше напоминало английскую блузку, но народные мотивы угадывались в расшитых жемчугом узорах; рукава чуть расширялись к низу, а на них накидывался летник, из тончайшего муслина, украшенного серебряными нитками, рукава же летника расширялись к полу и доходили до самых туфель, они были так сшиты, что казались настоящими крыльями лебедя; сарафан был белым, весь не то в звездах, не в то крупных снежинках, но и те сверкали на солнце и переливались, а на голову Маша надела Вере газовую шаль; не хватало только кокошника, но и так Вера не могла поверить, что в отражении зеркала была она, а не загадочная искусница из русских сказок. — Чудо, как хороши! — прошептала Маша. — Красивее вашей сестрицы, вот уж точно! — А кем Ольга нарядилась? — Так этой же птицей, только черной, — презрительно хмыкнула горничная. — Не обижайтесь, барышня, — заговорщически зашептала она, — но вот будто твоя ворона, ни дать ни взять! — Ну ладно уж, Маша, думаю, она тоже хороша. Горничная развела руками; часы тем временем пробили восемь вечера, следовало появиться в зале. Вера вздохнула — выходить к гостям и снова видеть Ольгу не хотелось совсем, но с Лидой она была согласна — кого ее желания интересовали. Чуть пошатываясь от усталости, она вышла в полутемный коридор и снова почувствовала, как неприятное чувство тоски опустилось на нее. От этого нельзя было ни спрятаться, ни скрыться, с этим в последнее Вера жила, но жила с трудом, хотелось бежать, скинуть с себя все, и новый костюм, недавно обрадовавший ее, Вере опротивел. Снизу уже доносились раскаты оркестра, веселые голоса, и Вера пошла на звуки нового вальса. К несчастью, по коридору решила пройтись не она одна — когда Вера увидела Владимира, то отпрянула от него так, будто он был призраком, но было уже поздно — он заметил ее, и трудно было не заметить ее в новом наряде. — Вера! Дай мне объясниться, прошу! Он пошел за ней, каблуки сапог, начищенных до блеска, резали ей слух, и она вбежала в первую попавшуюся кладовую, так старательно удерживая дверь, будто в нее кто-то ломился. В темноте откуда-то вначале слышались негромкие звуки гитары — вероятно, бальный зал был недалеко — пахло какими-то ягодами. — Вера, — тихонько постучали в дверь; она уже завыла от раздражения и топнула ногой. — Вера, прошу открой, пожалуйста. Я не причиню тебе вреда! — Владимир Алексеевич, будьте так добры, оставьте меня в покое. — Вера, я повел себя, как идиот, — не унимался тот. — Да, я — последний болван, я испугал тебя, — Вера его перебила. — Вы слишком много думаете о себе, раз считаете, что можете меня испугать. — Вера, мы слишком плохо расстались, прошу, дай мне с тобой поговорить. — Я смотрю, мой племянник все никак не теряет надежды, — послышался из глубины комнаты тихий голос, и Вера не поспешила оборачиваться. — Что учи его уму-разуму, что не учи — никакой пользы нет. Вечер именин Ольги превращался в один из тех непонятных спектаклей, на который ее сестра затащила Веру, когда они были еще дружны. Все события там разворачивались так сумбурно, непоследовательно и глупо, что она едва досидела до конца, однако кто же мог ей сказать, что подобное стало бы происходить и в ее жизни? Мягкая мелодия прекратилась, и Львов, удивительно легко спрыгнув с подоконника, подошел к ней чуть ближе, ровно так, чтобы ничем не нарушить правил приличий. Ужасно, но с этим человеком, которого она знала всего ничего, ей было и то лучше, чем с Владимиром, чье знакомство продолжалось всю жизнь. — Вы музицируете, — угрюмо отметила Вера. — Иногда, когда присутствует желание. — Не хотела вам мешать, извините. — Вы и не помешали, — безмятежно ответил Львов и прислушался к тому, что происходило за дверью. — И давно он вам докучает? — Давно. — Вот как, — проворчал Николай Платонович и как-то по-совиному повертел головой. — Очень интересно. Полагаю, если открыть дверь сейчас, ваша репутация будет испорчена? — Она и так испорчена, — мрачно отозвалась Вера. — Вы слишком пессимистично смотрите на жизнь, ваша репутация все еще белее снега. Вот что, — перебил сам себя Львов. — а в этом громадном доме нет комнат, которые были бы связаны друг с другом потайной дверью? Лицо Веры просветлело. Неспеша комната приобретала знакомые черты, и Вера вспоминала, что недалеко должна была быть Голубая гостиная, однако никто не знал, почему ее так называли, но это было неважно; важным было другое — что из гостиной был ход в одну из кладовых. Так придумала еще бабушка, чтобы чай и пироги никогда не запаздывали, а приходились ровно ко времени. — Да, — затрясла она головой. — да, есть. Где-то здесь, слева, она должна быть. Но она закрыта, скорее всего. — А вот мы и узнаем, — Львов аккуратно толкнул дверь, та заскрипела, но не поддалась. — Интересно, куда она ведет, — пробормотал он. — В райские кущи, — угрюмо ляпнула Вера, не подумав; ответом ей была насмешливая улыбка, однако никакого ехидства она не заметила. Но все равно было неудобно; она откашлялась. — Простите, я не то хотела сказать. Я не знаю, куда ведет эта дверь. — Надеюсь, что все-таки мы поймем. — Вера! — в комнату продолжали стучать, и Львов с еще большей силой надавил на ручку; Вере оставалось надеяться, что и эта дверь была такой же рассохшейся, как и в кабинете. — Прошу, мне надо с тобой поговорить! — Не замечал раньше за своим племянником такой настойчивости, — дверь все-таки поддалась и с грохотом распахнулась; в коридоре замолчали. — Прошу вас. — Благодарю. — А теперь прошу простить, но придется открыть, иначе он всю комнату разнесет. Вера неопределенно кивнула и хотела закрыть за собой дверь — она действительно оказалась в какой-то другой комнате, но не ушла, а спряталась за занавеской. Подслушивать было нехорошо, повторила она про себя уже рассеянно, чтобы совесть не особенно разглагольствовала по этому поводу, однако вреда бы ей этого никакого не причинило. Она слышала, как Николай Платонович неторопливо прошел к двери, как брякнул замок, и в комнату кто-то ввалился. — Вера!.. Вы? — до нее донесся глухой голос Владимира. — Что вы тут делаете? — Исследую дом. — А где Вера? — Я не знаю. — Вы лжете! — запальчиво крикнул Владимир. — Я могу поклясться, что слышал ее голос, где она? — А я могу поклясться, что не понимаю твоих слов, — спокойно говорил Николай Платонович. — Ее здесь нет. — Вы спрятали ее, — Вера юркнула за портьеру и притаилась; шаги промаршировали совсем рядом с ней. — Что вы с ней сделали? — Владимир, я напомню тебе не забываться. — Какая прелесть! — издевательски рассмеялся тот. — Вы мне будете советовать? Я не потерплю ваших советов! — Почему же? Я все же твой дядя, я имею право принимать участие в твоей жизни. — Это какое же? Услать меня в Самару? Конторским делом заниматься? Хотели меня подальше удалить, чтобы я вам не мешал?! — Я хотел, чтобы твоя жена не пошла по миру с протянутой рукой, — голос у Львова стал уставшим. — впрочем, теперь меня это мало интересует. — Вам не нравится моя жена? — едко спросил Владимир. — Нет, не нравится. И очень не нравится ее поступок. — А вот мне она очень нравится! — Забавно, учитывая, что минуту назад ты признавался в любви ее сестре; той, которую ты предал. — Я не предавал ее! — голос Владимира поднялся до визга. — Вы не смеете судить о моем поведении! — Но, полагаю, Вера Дмитриевна может. — Не смейте говорить о ней! Вы не имеете права произносить ее имя! — Ну, довольно. — прервал эту истерику Львов. — Это уже начинает надоедать. Вере и правда это уже набило оскомину, и что самое печальное — она перестала уважать своего бывшего жениха. Признайся он сразу же, скажи ей честно даже сегодня, что полюбил, что не смог справиться с чувством, то, возможно, она бы посмотрела на него если не с прежним чувством, то хотя бы не с презрением. — А что мне остается, — крикнул Владимир. — Предательство в моей крови! Вера насторожилась — а вот это обещало быть интересным. Те же слова он упоминал в письме, о чем-то обещал рассказать Николай Платонович, но не рассказал, и всем нутром Вера чувствовала, что страшная тайна вот-вот должна была раскрыться. — Ты говоришь пошлыми фразами. — Что поделать, дядюшка, не все такие совершенства, как вы и Сергей Михайлович! — За что ты так его ненавидишь? — чуть помолчав, спросил Львов. — Меня — понятное дело, но Сергея… — воцарилось молчание, нарушаемое только отчаянным сопением Владимира. — Он же все тебе позволял, баловал, в офицеры отдал, только когда тебе четырнадцать исполнилось. — Да просто сущий ангел! — расхохотался ее бывший избранник. — Да он же ненавидел меня в душе всегда! — Это ты его ненавидел, — резко перебил его Львов. — разворошил прошлое, а потом стал им щеголять — посмотрите на меня, я не племянник, я — бастард! Вера вздрогнула; давние слова Зинаиды Михайловны вспомнились очень вовремя, и картинка стала дополняться недостающими деталями с чудовищной скоростью. — Кто тебя просил искать ответ на этот вопрос?! — громко отчитывал племянника Львов. — Кто просил тебя рыться в бюро тогда? — А что, вы все это скрывали бы, да?! А дядюшка преисполнялся бы гордостью за самого себя — посмотрите: я воспитываю своего племянника, сына своего брата и своей же жены! В дальней комнате от порыва ветра упала ваза, и Вера вся сжалась. На минуту прошлое чувство вернулось, чтобы, вероятно, теперь уйти совсем, но вернулось с жалостью и состраданием — разве мог он подумать, что она не приняла бы его, разве мог он думать, что это имело бы для нее хоть какое-то значение, ведь любила она его не за титулы и происхождение. Она любила обычного мальчика, который всегда с ней был галантен, учтив и очень мил, и она стремилась к нему, потому что Володенька очень ей нравился, и она хотела сделать его счастливым — этого хмурого, не по годам мрачного, мальчика. Тень ее детства тихо мелькнула около ее плеча и исчезла — того мальчика больше не было, не было и ее любви. — Разве тебя хоть кто-то в этом упрекнул? — глухо раздался голос Николая Платоновича. — Разве хоть Сергей, хоть я об этом сказали? Отвергли тебя? А Вера Дмитриевна? Ты не найдешь человека, который был готов любить тебя так, как она. — Да Вера бы первая меня за это возненавидела бы! — закричал Владимир. — она, такая чистая, светлая и непорочная душа! Да она первая стала бы от меня шарахаться! Не сразу же, но день за днем я замечал бы это! Крик Владимира пришелся Вере ударом ножа в сердце. Она думала, что подобное случалось только в литературе, но последнее разочарование старой любви было именно таковым. Неужели она так мало его любила, чтобы дать повод подобным мыслям? Неужели он так мало ее знал, чтобы думать о ней подобным образом? Разве она не?.. Вера замотала головой в ответ на все слова. Что толку было в них, если в душе этот человек все равно никогда ей не верил, зачем нужно было себя лишний раз растравливать? — Не говори ерунды. — ровно отрезал Львов. — Ты все ищешь повод своему поступку, пытаешься оправдать себя в своих же глазах; ну что же, ври дальше. Только вот любовь такой женщины, как Вера Дмитриевна, дорогого стоит, а ты ее по глупости потерял. Глупый ты, Владимир, — послышался глубокий вздох. — в этом твоя главная беда. — Я в ваших оценках не нуждаюсь, — надменно выговорил тот. — Где Вера? — Умоляю, уйди, ты меня утомил своими вопросами. Была тишина. Потом кто-ток, вероятно, Владимир круто развернулся, заскрипел пол, и уже открылась дверь, как тот замер на пороге и торжествующе произнес: — Но вам она, дядюшка, не достанется! Дверь громко захлопнулась. Пользуясь этим, Вера тихо отошла в комнату и бросилась бежать на цыпочках до другой двери. В щелке она видела, как Владимир быстро прошагал по направлению спальни Ольги и, осторожно потянув ручку на себя, выскользнула в коридор. Сначала действовать, а потом думать о горьких событиях — этому она научилась еще в институте. Она прошла в залу, примыкающую к бальной; там Львов ее и нашел. Думать о словах Владимира не хотелось, они были бессмысленны. Если за все то время он не смог довериться ей и рассказать о том, что его мучило — что же, таково было его решение. — Я полагаю, вы все слышали. — она мотнула головой. — Великая тайна больше не тайна для вас. — Я думала, что он скрывал нечто ужасное, — проговорила она. — Семейный скелет в шкафу или родовой ужас — кто знает; что угодно, но только не это. — Подобное вас не испугало бы? — внимательно смотря на нее, спросил Львов. — Не отвернуло бы от него? — Как подобное может отвернуть? Отворачивает ложь, отворачивает предательство. — пожала плечами Вера. — Дети не отвечают за грехи родителей. Напротив, — помолчав, через силу сказала она. — я думаю, что любила бы его больше. — горло перехватил сухой спазм, она закашлялась, но от стакана воды отказалась. — Если бы он мне позволил, я бы очень его любила. — Вера говорила это, смотря на свои чувства как бы со стороны. — Но, впрочем, он сам все разрушил, — сухо заключила она и поправила летник. — Теперь жалеть его у меня нет никакого желания. Теперь это все - заботы Ольги. Только пусть потом не жалуется, какое яром навесила себе на шею. — Прошу вас, — помолчав, Львов протянул ей небольшой сверток, и Вера посмотрела на сероватую бумагу. — Поговорим о чем-то более приятном. Должен признать, что в упаковке я не силён, но, надеюсь, подарок придется по вкусу. Вера еще хотела продолжения разговора, еще хотела сказать немало слов в адрес Владимира, но почему-то желание Львова оказалось для нее весомее бередения прошлых ран. Она глубоко вздохнула и кивнула. — Уверяю вас, что я и сама не умею обращаться со всеми бантами и лентами. Еще в институте, когда мы дарили подарки Маман, мои были самыми некрасивыми. — Однако, я полагаю, важно не внешнее, а содержимое. — Соглашусь. Вера неловко держала подарок в руках и думала — как же все это несправедливо: именины Ольги, праздник, шампанское, лившееся рекой, марципановые лебеди; словом, вся та пошлость, которая Оле так шла, а Вера чуралась, но и хотела того же самого. Из зала раздавались веселые звуки кадрили, все смеялось, пело, а она снова была лишней на этом празднике, лишней в этой семье. Она вздрогнула, когда Львов негромко произнес: — Откройте подарок, будьте так добры. Вера быстро взглянула на него, рука на минуту замерла — Ольга бы наверняка залилась злыми слезами, что ее подношения увидела первой ее сестра, она бы рыдала и рыдала так, что даже Лида могла к ней снизойти. Но ведь Ольга бы наверняка и не обратила бы внимания на подарок в такой бумаге, презрительно пожала плечами и бросила в дальний угол, а Вера чувствовала — Николай Платонович принес нечто особенное, удивительное. Она все-таки колебалась — праздник был не ее, но Львов спокойно наблюдал за ней — он словно следил за всей ее внутренней борьбой со стороны, и Вера решительно сорвала бумагу с коробки. Вера подавила восторженное аханье — как бы глупо она выглядела тогда, — но тихого вздоха не сдержала. Усыпанный камнями, расшитый жемчугом по плотно сбитому серому шелку, в ее руках лежал кокошник тончайшей работы, достойный самой Зинаиды Николаевны. Вера осторожно повернула его в руках, и в свете электрических ламп засверкал, не видимый до той минуты, прелестный кабошон горного хрусталя. Роскошный подарок, так славно подходивший под ее, Верин, белый наряд Царевны-Лебеди, и его следовало отдать Ольге, потому что в этот день все было для нее, весь мир принадлежал одной ей. Стоило немного подождать, всего-то до октября, и тогда Вере тоже что-то подарили бы, но такого роскошного подарка, разумеется, у нее не оказалось. Жаль; она полагала, что Львов не поддался на чары ее сестры, но, видимо, Ольга очаровывала всех беспорядочно. Под пристальным взглядом Николая Платоновича Вера хмуро улыбнулась и протянула подарок обратно: — У вас прекрасный вкус. — Сделан по моде губернии, откуда вы родом. — Моя сестра будет в восторге, можете не сомневаться. — Этот подарок не Ольге Дмитриевне, — сказал спокойно Николай Платонович. — Кому же? — Вам. Вере показалось, что она ослышалась, она непонимающе взглянула на Львова, однако выражение его лица хранило то же привычное спокойствие и невозмутимость. Значит, ей не придется отдавать подарок, это все ей, одной только ей! Вера с трудом приказала себе проявить благоразумие и с таким же трудом протянула роскошное подношение Львову; тот не шелохнулся. Она не могла принять кокошник, сколько бы раз мысленно не надела его на голову и не представила себя красивейшей из всех. Потому что прими она его, это означало бы, что… Одним словом, ничего приличного это значить не могло, и даже Вера, которая терпеть не могла наставлений мадам Наке, не могла не согласиться, что правильнее всего было вернуть подарок. — Николай Платонович, я благодарна вам, однако я не смогу его принять. — Почему? — он был искренне удивлен. — Он вам пришелся не по вкусу? — Вы сами знаете почему. — сухо ответила Вера. — Я часто ругаю методы мадам Наке, но тут спорить не приходится — я не могу его принять. — Если вы волнуетесь о приличиях — не стоит. — усмехнулся Львов. — Я спрашивал ваших родителей, можно ли в день именин одаривать другую сестру; они сказали — да. — Вера удивилась, но вида не подала — интересно же поступали Тоцкие. — Да и потом, благодаря вашей школе, я теперь слыву не иначе как филантропом, так что, это я должен благодарить вас. — Я обижу этим сестру. Это будет некрасиво. — Некрасиво? — иронически улыбнулся он; повеяло немного холодом. — А разве так, как поступила она с вами — это красиво? — Николай Платонович, — хотела Вера возразить, но он продолжал. — Ваша сестра предала вас, сбежала с вашим женихом, ваш жених пошел на самое страшное — на измену, а вы все еще думаете о том, как не задеть их чувства? Это или же глупость, Вера Дмитриевна, или же излишняя сердобольность. — Вы забываетесь. — Вы не глупы, Вера Дмитриевна, в этом сомневаться не приходится. А вашу сердобольность следует оставить для тех, кто этого заслуживает. Вера почувствовала, как у нее покраснели уши — верный признак ее гнева. Да, Львов говорил верные слова; говорил то, о чем Вера думала в последнее время, за что иногда ругала себя, — за излишнюю глупость, наивность — но разве кто-то давал ему на это право? Разве мог он об этом ей говорить, будто был ей близким и родным человеком? Вера хотела протестовать, но протест был бы глупым и несуразным — что она могла сказать ему на его правду? Что он не мог озвучивать ее вслух? Да он, верно, и сам это знал, однако решился и озвучил. Что-то странное витало в воздухе этой комнаты, где с трудом был слышен оркестр из залы, где про них все позабыли. Почему их никто не звал? — Вы говорите так, будто имеете на это основания, — холодно заметила Вера. — Однако разве они у вас есть? — Нет, — пораздумав, ответил Львов. — Если только основанием можно считать мое искреннее желание облегчить вам жизнь в этом обществе. — Это очень трогательно, однако повторюсь — у вас нет на этого права. — А если бы вы его мне дали? — внезапно спросил Николай Платонович. Вера не сразу же обернулась; она подумала, что ошиблась. — Что? Я вас не понимаю. — Я желал просить вас стать моей женой. Вера запнулась о ножку стола и в последнюю минуту успела ухватиться за спинку венского кресла. В голове у нее все перемешалось, но одно оставалось неизменным — бесстрастное лицо Львова. Он будто бы нисколько не волновался и говорил так, как об обычном деле. «Он — страшный человек, Вера!» — вспомнились слова Владимира, но разве он был таким, машинально подумала она. Забавно, но от лица Владимира ей было куда более жутко, чем от Николая Платоновича, от него веяло спокойствием и уверенностью. И она стала бы его женой? «Так предложения не делаются…» — пронеслось в ее голове. — Вы шутите? — Я не похож на человека, который умеет хорошо шутить. — Да, потому как эта шутка совсем не смешна. — Оттого, что это не шутка. — произнес Львов и, оттолкнувшись каблуками от пола, прошелся по комнате. — Я думал все эти дни и решил, что женщины лучше вас мне не найти. — Мерси, — мрачно отозвалась Вера. — Моего желания вы не учитываете? — Отнюдь, я лишь пытаюсь выиграть время, чтобы описать себя с лучшей стороны. Последнее слово останется за вами в любом случае. Вы позволите мне продолжить? В любое другое время с другим человеком Вера затряслась бы от ярости и гордости — как ей посмели сделать предложение, ей наконец-то сделали предложение! однако общество Львова почему-то не располагало к гневным отповедям, и Вера, сама не зная почему, не стала прерывать его. Она устало отодвинула кресло и присела. — Прошу, начинайте. — Вас я смогу защитить, никто слова не скажет про вас. В этом браке вы будете делать то, что сами пожелаете. — он замолчал, а после с неопределенной осторожностью продолжил. — Вы однажды сказали, что уважаете меня, а большего для содружества ничего и не нужно. Я знаю, что вы желаете найти любовь, — Вера свирепо взглянула на него, но Львов был сама деликатность. — настоящую, но сколько лет может на это уйти — один Бог знает. Я же дам вам столько, сколько нужно, ни к чему не принужу и отпущу вас, если вы эту любовь найдете. Вера молчала. Молчала долго. Проиграл не один вальс, а Львов не уходил. Он стоял у открытого окна, смотрел на то, как молча догорал закат, слушал соловья и не говорил ни слова. Вера прислушалась к этой тишине; она не была давящей, не была настойчивой, с этим человеком было приятно молчать, но ведь не в одном молчании была вся жизнь. Нужно было говорить… Вера осеклась, когда вспомнила, сколько разговоров у них было, а ведь знакомство их длилось совсем ничего, недавно она видела этого человека в кабинете отца, и вот, нате вам. С Владимиром они за все годы столько не говорили, сколько с Николаем Платоновичем, но ведь она не любила его, а он, скорее всего, не любил ее. Следовало спросить: — Зачем вам это нужно? — В моем положении без жены никак нельзя; — рассудительно отозвался Львов. — знаю, звучит ужасно, — сказал он на ее усмешку. — однако я откровенен с вами и скажу, что будучи моей женой, никто криво на вас не взглянет, ни одного слова вы от всех не услышите. К тому же, — прибавил он. — я не покривлю душой, если скажу, что вы мне искренне симпатичны, очень нравитесь, и я никогда в своей жизни не встречал человека, похожего на вас. Я знаю, что вы умны, благородны и сердцем, и душой; одним словом, вы удивительны. — Я вас не знаю. — А те, кого вы знали — они были добры к вам? Вера пошатнулась, как от удара плетью. Да, Львов мог бить точно и прямо в цель. Они стояли у бальной залы, пылание свеч смешивалось с тенями, игрой света, бродившей по потолку. Как в тумане Вера видела фигуру сестры и Владимира, смеющихся, улыбающихся, он, не стесняясь, обвивал Ольгу, как дерево своими корнями землю; они были счастливы, какой же была она? Брошенной, покинутой, оставленной без мужа и без детей, и пусть кто-то мечтал о свободе, но Вера всю жизнь мечтала о своей семье, ей прививали это, ничего другого из мечтаний, кроме школы, у нее не было, а потом это взяло и пропало без права на возвращение своего. Теперь Вера понимала, зачем Ольга послала ее в те комнаты: показать, какие бы красивые слова Владимир не говорил ей, как бы не признавался, возвращался бы он всегда к ней. Они смеялись так же, как в тот вечер, когда Вера слышала непонятный шум в комнате, но уверила себя в том, что не понимала всего происходящего. «Ты всегда все понимала, Верочка, только боялась себе признаться», — ее собственный голос был еще беспощаднее Львова. — Взгляните на них, Вера Дмитриевна. Ни один не думает о том, каково вам, ни одного не заботит мысль — а что же вы чувствуете? — слышала она его голос за спиной; странно он на нее действовал, как колыбельная. — А вы все радеете за них, переживаете. Тихие звуки проникали внутрь нее самой; ее мысли, тайные и недоступные даже временами самой ей, говорили его голосом. Спокойным, тихим, немного севшим, будто бы он пил целыми стаканами эту холодную воду, и все тайное выходило наружу. Дурман — вот что это было, но дурман приятный, и что самое интересное — правдивый. Вера помотала головой и проскрежетала с досадой: — Перестаньте. — Прошу только об одном — не отказывайтесь сразу. — все так же тихо произнес Львов. — Подумайте еще чуть-чуть. Если же я получу от вас решительный ответ, уверяю — больше не потревожу. А подарок мой, прошу, не снимайте. Он вам очень к лицу. Вера, силясь, кивнула, хотя думала, что ответит отповедью и скажет, что никогда в своей жизни не свяжет себя узами с каким-либо человеком. Она ведь давно все решила для себя — одна из дочерей непременно должна была остаться дома, чтобы семейное гнездо не опустело, но почему тогда она сразу же ему не отказала. Не задумываясь, она надела кокошник на голову и посмотрелась в зеркало — Львова рядом с ней не было, этот человек и правда решил дать ей время все обдумать, все решить. Вера старательно пытылась придумать возможные отказы — она слишком молода, они слишком разные, она не желает выходить замуж, но как назло, на все находились разумные ответы. Она была обычного возраста, да и она хотела выйти замуж сразу после выпуска. Разными они не были, напротив, Веру временами даже злила их схожесть взглядов, мнений и поведения. А замуж… Она пыталась нащупать в себе открытое противостояние этой перспективе, но внутри будто все онемело. — Не выйду замуж за него, не выйду ни за кого другого, — услышала она себя словно из зеркала. Быть его женой. Она ждала дрожи непринятия, нежелания, но ничего подобного не было. Наоборот, внутри нее будто все успокоилось, как будто подспудно Вера ждала этих слов с того момента, как увидела этого угрюмого человека в кабинете отца. Она совсем его не знала, но знала его взгляды на жизнь, знала, о чем он думает, знала, что с ней он откровенен; знала еще и то, что все о нем отзывались очень хорошо, и улыбка, когда она была обращена к его близким, была радушной и хорошей. Нет, она не любила этого человека, однако он и не любил ее; они были на равных позициях с открытыми помыслами; кто же еще мог так поступить с ней? Когда прозвонил гонг к ужину, она вышла в столовую, ярко щурясь от электрического света. Ей было приятно, когда по всем углам прокатились восхищенные вздохи, и кабошон разбился брызгами, отражаясь во всех зеркальных стенах. Ее посадили вместе со Львом, и он что-то прошептал ей на ухо восхищенно, Вера слов не разобрала. Она видела, как смотрела на нее сестра, видела, что взгляд той был прикован к ее кокошнику, и непривычное чувство собственничества разобрало Веру. Как же было приятно осознавать, что какая-то вещь была только ее, и ни с кем не нужно было ею делиться, никому не надо было ее отдавать; как же было приятно, наверное, иметь такого человека. Зашуршали салфетки, заблестело столовое серебро, забелели фарфоровые салфетки, и потекла приятная беседа. Подавали крабов, устриц, других заморских гадов, но ни Ольга, ни Вера к еде не притронулись, одна все пила шампанское и что-то шептала Владимиру на ухо, другая сидела за солом, вцепившись в скатерть. Почему бы ей действительно не выйти замуж за этого человека? Он был не хуже остальных, напротив, Вера сомневалась, что в мире существовал человек лучше него. Он был честен, откровенен, да и, в сущности, весьма симпатичен ей. Что же лучше? Кто еще бы так поддержал ее бы со школой, кто бы так отнесся к ее решениям? Ведь все остальные бы просто посмеялись над ней, а Львов, даже не зная ее, согласился помочь. Почему ей не выйти за него? — Господа, господа! — зазвенели бокалы, Владимир встал, и со стороны стены отделилась фигура, скрытая тенью темной комнаты — это был Львов. — Я хотел бы поднять этот фужер в честь моей жены, Ольги Дмитриевны, — все захлопали; Львов аккуратно присел с другой стороны Веры, однако ничего не говоря. — Оленька, нет никого прекраснее тебя, ты — счастье мое и радость, я, — он запнулся и мельком посмотрел на Веру, однако взгляд на ней задержался дольше положенного. — Нас свела удача случая, та сила, которой я буду вечно благодарен, — со стороны Льва послышалось сдавленное фырканье. — но я буду век ей благодарен. — А вы, господа, верно, и не знаете этой истории! — рассмеялась Оленька; Львову протянули шампанское, но он того не принял. — Ведь за нашу свадьбу я Верочку должна благодарить! — она почувствовала, как горло сдавил спазм, ее замутило. — Оля, не надо, — сдавленно пробормотала она, но та ее словно не слышала. — Подумайте только, не будь она так очаровательно по-детски влюблена в Володю, я бы и не заметила его никогда! Верочка, уж не обессудь, что твои секреты раскрываю, — она рассмеялась, и вместе с ней засмеялся весь зал; робко, нерешительно. Вера посмотрела на Львова — мрачный, он стоял и не спускал взгляда со своего племянника, и не было никакого удовлетворения, что его слова были правдой — этих людей Вера знала всю жизнь, и разве они были добры к ней? — Так вот, Верочка всю жизнь была влюблена в Володю, а я, право, никогда и не видела его, пока в один вечер… — Оля выдержала театральную паузу, и Лев вскочил со своего стула. — Ольга! — Перестань, — Вера удержала его за китель; ее судьба была решена. — Пусть продолжает. — Ольга Дмитриевна, — перебил ее Львов. — нельзя ли обойтись без семейных историй? По-моему это неприлично. — Разве? — удивилась та. — Как вы щепетильны, Николай Платонович! Теперь я понимаю, от кого достался Володе характер! — Едва ли, — бросил тот, и Володя вскочил из-за стола; удержала его только рука Льва. — Но а я все же доскажу! Так вот, одним вечером я увидела этого прекрасного юношу на маскараде, и судьбы моя решилась! — залпом она выпила шампанское и бросила фужер на пол. — Вот так вот! — Как это мило! — Верочка, вы просто добрый гений! — Оленька, это история из романа! Признайтесь, вы нам рассказываете сказки! — А Вера, — послышался робкий вопрос Наточки Ртищевой. — Разве Вера не страдала? Ведь это, господа, — она робко обвела глазами весь зал. — как-то не очень уж и красиво, разве нет? — Вовсе нет, — замотала головой Ольга. — Вовсе нет! Ведь Верочка так благородна и так мила, она нас уже давно простила! Правда, Верочка? Вера, посидев с минуту, резко отодвинула стул, встала и кивнула всем гостям. Она прекрасно понимала, что крылось за этим взглядом, таким веселым и притворным. Выбрала, Верочка, эту жертвенную стезю, так и иди по ней, а Оленька еще не так постарается, чтобы дать тебе проявить преданность семье. Она, разумеется, знала, что так будет, но надеялась, что хорошие качества в ее сестре восторжествуют. — Я действительно должна тебя поблагодарить, Оля. Ведь если не твоя свадьба ходом, я, может быть, так и питала бы чувства к другу детства. — Владимир вздрогнул. — И не увидела бы другого человека — решительного, смелого, человека дела, того, кого я уважаю. Того, с кем, возможно, следует мне связать жизнь. — она уловила движение сзади себя. — Извините, господа, я выйду в сад. Мне немного нехорошо. Удивительно, но стоило ей согласиться на предложение Львова, как все сложности и трудности перестали видеться такими ужасными и страшными. Казалось бы — одно предложение руки и сердца, что оно могло поменять в сегодняшней Вере, но верно говорили — смотря с каким человеком следовало связать свою жизнь. Каждый раз, когда она думала о Владимире, ее все время охватывало беспокойство, причем не то завлекающее и интригующее, а тянущее и неприятное; Вера каждый раз старательно отгоняла от себя все сомнения — а будет ли их жизнь такой, как она успела ее вообразить? И каждый раз не получала ответа на этот вопрос. Со Львовым же все было просто. Вера обошла весь дом кругом, пока не вспомнила, что он сидел вместе со всеми в столовой и слушал речь Ольги. Она быстро прошла мимо комнат, заглянула в освещенный зал, но, увидев фигуру Владимира, повернула назад. Собирались сумерки, а света никак зажигали, во всем доме проносились гулкие голоса, вдалеке, за лугом, запускали салют, и Вера сама не заметила, как вышла к небольшому причалу. Там у реки белел сюртук Николая Платоновича; заслыша ее шаги, он обернулся. — Николай Платонович, я согласна. Огонек сигареты тлел в полумраке; Львов чуть кашлянул и подошел ближе. — Вера Дмитриевна, я пойму, если вы соглашаетесь на это из-за слов вашей сестры, — Вера пораженно смотрела на него. — не думайте, что я как-то заставляю вас, вы сможете разорвать все обещания спустя месяц-другой. — Вы ошибаетесь, если думаете, будто я решила согласиться из-за вздорного характера. Я решила: если не выйду замуж за вас, не выйду больше ни за кого и никогда. Теперь какое-то время молчал Львов, однако Вера ждала, куда меньше его. Огонек погас в ночи, и она почувствовала, как над ее рукой быстро склонились. — В таком случае я рад. — залп салюта осветил поляну, и на мгновение стало светло, как днем. Вера увидела, как черты лица его стали мягкими, и сама невольно улыбнулась этой перемене. И снова нахмурилась. — Искренне рад. — Осталось только сообщить Лиде, — он предложил ей руку, и они пошли к дому — оттуда уже неслись радостные крики. — Представляю, что она скажет. — А родители? — Они вас любят, а вот Лида будет пребывать в гневе. — При всем уважении к баронессе ее ярость меня нисколько не пугает. Они вышли к дому как раз вовремя: Владимир настраивал фотографический аппарат — один из многочисленных подарков Ольге. ей было хорошо идти рядом с ним, ноги ее не проваливались в траву, чувство дурноты прошло; и правда, с этим человеком, вероятно, было бы хорошо идти нога в ногу. Их присутствия никто бы не заметил, но красный залп салюта взлетел прямо над ними, и все поглядели в их сторону. Вера покосилась на Николая Платоновича, но Львов осторожно похлопал ее по руке и вышел чуть вперед. — Господа, я попрошу минуту! — громко и неторопливо произнес он; Вера встала около него. — Прошу прощения, Ольга Дмитриевна, что забираю ваше право на всеобщее внимание в этот день, однако, — он сделал паузу и посмотрел на всех присутствующих. — такими новостями, как эта принято делиться сразу же. Я имел честь просить руки Веры Дмитриевны Тоцкой, — Вера услышала, как все зашептались; Левушка чуть ли не подбежал к ней, но она остановила его движением руки. — И Вера Дмитриевна ответила согласием. — все восторженно ахнули. — Поздравьте нас, господа. Все зашумели вокруг них, заохали, заобнимали ее, кинулись жать руку Николаю Платоновичу, но никакого волнения и тревоги Вера не чувствовала, наоборот — теперь все вставало на свои места, и пусть еще много чего неизвестного ждало ее впереди — Вера видела это по удивленным лицам родителей и рассерженному — Лиды, но ее это не страшило. Сзади них раздался шум; Вера и Николай Платонович обернулись — Владимир стоял у фотографического аппарата, а у его ног лежала разбитая линза. — Это на счастье, — невозмутимо заметил Львов. Она почувствовала, как ее руку легко взяли в свою, так же легко прикоснулись к ней поцелуем, и тихо Вера сказала: — Благодарю вас.