Не расстраивайтесь, княжна

Сборы в Крым проходили быстро, Зинаида Михайловна не любила Петербург, впрочем, как не любила всех столиц, где бы она не была, ей надоедал высший свет, надоедали лицемерные разговоры и постоянные расшаркивания с теми, кто терпеть не мог ее, и кого не выносила она, а таких было достаточно. К тому же связи Николая Платоновича, видимо, были так хороши, что Владимира и Ольгу доставляли в Петербург чуть ли не бандеролью, и через неделю они были уже сами в Крыму, а оттуда их было и вовсе рукой достать. Вера еще как-то хотела убедить тетю подождать хотя бы немного, собрать все оставшееся, что ей там понадобилось, но баронесса решительно махала рукой и говорила, что все можно послать вдогонку. В конце концов, Вера смиренно приняла свою участь и решила, что ей хватит двух платьев, трех книг и небольшого мешка с щетками, пастами, бельем, шпильками, одним словом, всем, что постоянно терялось и чего приобрести было не так уж и легко. Звали с собой и Анну Михайловну, но у нее на носу были финальные выезды ее филантропического общества, несколько раутов и вся прочая белиберда, которую она не могла никак отменить. К тому же близился день рождения Ольги, и назревал скандал — Лида наотрез отказалась от своего участия в этом событии, даже наоборот — убедила всю семью, что она обязательно сорвет все праздники, только стоит Ольге переступить порог дома. Анна Михайловна наравне с Дмитрием Алексеевичем пытались убедить старшую дочь проявить благонравие и мудрость и не делать Веру посмешищем всего общества, но Лида, вконец разревевшись, затопала ногой и закричала, что подобного предательства она не простит никогда. Вера на все эти вопли смотрела с мрачным недоумением и прятала за своей спиной Леночку, вернувшуюся из гостей, прячущуюся за всеми гардинами дома. — Лида! В конце концов, ты — старшая! Ты обязана проявить свою мудрость! — Вот оно как! Мудрость! И в чем будет заключаться моя мудрость?! В том, что мы примем блудную дочь обратно в дом? — Ну уж это нам решать, Лида! — Мама! — Пусть ты и повзрослела, и сама уже мать, но в этом доме, в этих стенах, ты все так же наша дочь, и наши решения принимаешь беспрекословно! До таких речей обычно в доме Тоцких не доходило, да и Лида обычно проявляла себя куда более выдержанно, серьезно. О ее резких перепадах настроения было известно и раньше, собственно говоря, Михаил Андреевич был уверен, что свою истерию Ольга либо переняла, либо благополучно приобрела именно от старшей сестры, но чаще Лида могла все-таки усмирить себя и свой характер, говорить ровно и выдержанно, а не биться в истериках и голосить на весь дом. Одним словом, отбытие в Крым было фееричным. — Вера, а что с Лидой? — шептала Леночка, спрятавшись в складках платья старшей сестры. — Она, что, заболела? — Это, брат, я и сама понять на могу, — пробормотала Вера и по привычке поправила бант в волосах сестры. — тут только, пожалуй, дедушка нам и поможет. Подобный случай уже был три дня назад, но тогда присутствие Дмитрия Алексеевича хоть немного, но отрезвило Лидию Дмитриевну, и истерика прекратилась так же быстро, как и началась — будто кран с водой взяли и выключили, — а в этот раз в доме не было ни Льва, ни отца семейства, ни дедушки, ни даже одного постороннего мужчины, кто смог бы напомнить Лиде о ее положении, после чего она обязательно царственным жестом вытерла бы нос платком, оправила прическу и, всхлипывая, бросилась к Анне Михайловне в объятия. В этот раз истерика буйствовала, и никто не мог этому помешать. К чести баронессы стоило добавить, что подобные случаи происходили не так часто, гораздо реже, чем у Ольги, но и эти редкие приступы пугали домочадцев не меньше. — А о Верочке вы подумали?! — раздался новый восклик, и Вера вместе с Леной попятились к дверям. До этой минуты их присутствие не было замечено, и им вовсе не хотелось, чтобы их сейчас здесь обнаружили. — Как ей будет появляться на именинах сестры, которая разбила ей сердце! Вера поджала губы и взглянула на белый потолок; их дом был единственным на весь Петербург, где не было на потолках ни единой росписи, ни одного барельефа — Дмитрий Алексеевич все это считал пошлостью и предпочитал белую простоту. Вера и Анна Михайловна его в этом поддерживали, а со стороны Ольги и Лиды они встретили, как ни странно, яростное сопротивление; сестры в один голос утверждали, что это пусто, некрасиво и просто не по его положению. Вероятно, это был последний спор, в котором они были едины. — Мы говорили об этом с Верой, — сдержанно ответила Анна Михайловна. — Она не возражает. — Не возражает! Разве у нее есть выбор?! Выбора, действительно, как такового у Веры особо и не было, однако она и правда не возражала, да и был ли в этом смысл? Именины Ольги отменить было нельзя, хотела этого Вера или нет, но то было традицией, да и потом, нельзя же было всю жизнь прятаться от Ольги и Владимира по городам и весям. Рано или поздно, но настал бы тот момент, когда Вере пришлось столкнуться с ними лицом к лицу, и лучше бы это произошло у них дома, чем в каком-нибудь Баден-Бадене, где Вера бы была не так свободна в отражении шуток сестры. — Лида! Немедленно прекрати истерику! — Как ее можно пустить на порог?! Ее и этого мерзавца! Почему Вера отказала Льву в праве на дуэль с ним! — Лида! В уме ли ты? Но Вера уже по своему опыту знала, что взывать к разуму старшей сестры было бесполезно — Лидия Дмитриевна была в своем настроении, и унимать ее смысла не было. Теперь главное было то, чтобы их с Леной не заметили, иначе баронесса непременно решила бы, что Вера очень несчастна, Лена только что и делает как страдает в этом доме, и тогда их обязательно задушили бы в объятиях. Следовало тактически начать отступление, и, прихватив одной рукой Леночку, а другой нащупав дверь, Вера попятилась было осторожно назад. Но, вот, Леночка нечаянно наступила на старый квадрат паркета, и душераздирающий скрип пронесся по всей зале. — Ой, — только и смогла произнести девочка. — Вот и «ой», — проворчала Вера; в зале уже наступила зловещая тишина. — Сейчас сестрица нас с вами, графиня, заобнимает. Говорила же, ступай тише! — Я и старалась, — понурилась Леночка. — Неужели в институте не научили, когда от мадам Наке сбегали? — Так я уже все позабыла! Понимаешь, Вера, — увлеченно заговорила Лена. — я как только домой приезжаю, сразу все об институте забываю, сразу все! Будто бы и не было ничего! — Тише, — погладила ее по голове Вера и прислушалась к голосам из зала. — Чувствую я, сейчас придут по нашу душу. И правда. Сначала там стояла все та же тишина, а потом начали раздаваться снова всхлипы, громче и громче; Лида если начинала плакать, то уже ничем ее остановить было невозможно. Потом раздалось легкое покашливание и шуршание платья; Вере немного стало стыдно — наверное, маме было нужно сейчас ее присутствие, и прятаться было не совсем красиво. — Вера, ты здесь? — раздался голос Анны Михайловны. — Будь добра, выйди к нам на минуту. Лена испуганно попятилась назад, но когда ее старшая сестра, вздохнув, пошла к зале, вдруг встрепенулась и побежала вслед за ней. Оля всегда посмеивалась над этой связью сестер, однако Лида однажды шепнула Вере, что та просто завидует подобной привязанности Леночки, но вот сама заниматься ей совсем не хочет. И правда, Лена и Оля, будучи родными, совсем не знали друг друга, да и виделись только по праздникам, а чем старше становилась младшая и чем чаще она начинала разбирать истинный смысл шуток Ольги над Верой, тем сильнее в ней время от времени начинало взыгрывать недовольство, похожее даже на гнев, и чьи вспышки каждый раз заканчивались неизменно ссорами. — Вера! — воскликнула Лида, увидев сестру, и опасения Веры Дмитриевны сбылись — стоило ей войти, как она уже была зажата в плотный и чрезмерно душистый халат. — Верочка, как ты можешь такое допустить?! Вера стоически держалась в объятиях, однако в ней начало назревать то же недовольство, что встречалось в Лене. Присутствовало оно в детстве и появлялось каждый раз, когда Вере что-то не нравилось. Ольга привычно называла поведение своей сестры плохим тоном и презрительно пожимала плечами, говоря, что не привыкла общаться с уличными мальчишками; в институте же на это свойство характера Веры была накинута тонкая вуаль из светской холодности и медленного цедения слов, а дома, где больше ее ничего не сковывало, и скорое замужество, как и выход в свет, больше не грозили ей, все оковы воспитания мадам Наке спали, и она больше уже ничего не стеснялась. Вот и теперь, замуровання в крепкой хватке сестры, Вера старательно не обращала внимания на умоляющий взгляд Анны Михайловны; Лидочку она, конечно, любила, но потворствовать ее поведению не собиралась. — Вера!.. — хотела что-то еще сказать баронесса, но Вера вывернулась из объятий и строго посмотрела на сестру. — Ну довольно, у нас в доме скоро реки и озера потекут новые. — Лена фыркнула и, не обратив внимания на взгляд старшей сестры, подбежала к Анне Михайловне. — Хватит, Лида! Это не цирк и не театр, уже скучно, честное слово. — Ах, вот как! Вера только махнула рукой и размашисто села в кресло, правда, потом, под взглядом матери, снова встала, и, заново оправив платье, села обратно. Она хорошо знала — после истерики у Лидии Дмитриевны, если ее оборвать, обычно случалось отрезвление рассудка, и мыслить она начинала гораздо более ясно, хотя и злилась. А уж после Ольгиных припадков Вере и вовсе бояться было нечего. — Вот как? — снова повторила Лида, вытирая лицо платком. — Вот как? — Да, вот так. — Вот как? — Лида, ты собралась это весь разговор повторять? — Вера, как ты можешь! — и снова раздался новый восклик; этот припадок, вероятно, должен был продлиться дольше всех прочих. — Я, между прочим, волнуюсь только за тебя! — Я польщена, благодарю, — Вера отвесила мрачный поклон и перешла на диван — оттуда вид на улицу открывался куда приятнее. — Еще приятнее было бы, если все перестали мне напоминать о том, что случилось. — Так это все только случится! — торжествующе выпалила Лидия Дмитриевна. — Они хотят справить ее именины! Это невозможно! — Ольга все же появилась на свет, обратно этого не воротишь; Лида, смирись с этим. — Вера! А это уже был голос Анны Михайловны. Вера угрюмо кивнула и сильнее уперлась в подушки. Она слабо могла себе представить, каково было родителям — выбирать между дочерьми, занимать сторону, да и сам выбор; это же было так противоестественно — отрывать от себя кусок своей плоти и своей крови, почти что отказываться от него, ведь даже несмотря на предательство, Ольга оставалась их дочерью. — То есть, тебе все равно на это? Все равно, что Ольга закатит пир на весь Петербург, вырядится в кокошники и душегрею, как десять лет назад, и все будут восхищаться ей, и никто не осудит ее, никто не покажет на нее пальцем? Тебе и правда на это все равно? Вера непонимающе взглянула на Анну Михайловну, но та неопределенно пожала плечами. Правда, Вера что-то помнила, как Ольга говорила о своих будущих именинах, как только ей исполнится двадцать лет — с того императорского бала она все мечтала и для себя устроить нечто подобное, мечтала о кокошниках, обсыпанных жемчугом и изумрудами, мечтала о повойнике из чистого шелка, мечтала о сафьяновых сапожках, о марципановых лебедях, словом, о всем, чего Вере в глубине души тоже хотелось, но признаться она не могла. Теперь же подобные именины казались абсурдом, и она почувствовала, как внутри снова пробудился нехороший зверек, тот же самый, что потирал лапы при виде Сергея Михайловича и загадочной дамы, и Вера с обидой посмотрела на маму. — И за какие же заслуги Ольге Дмитриевне такой подарок? Она старалась говорить выдержанно, спокойно, но ревность и обида все равно пробивались сквозь ровный тон, и она слышала, как внутри все кричало: «Несправедливо! Как же это все несправедливо! Тебя совсем не любят!» И Лидия Дмитриевна все качала головой как бы в подтверждение ее слов, и все в Вере уже начинало гореть, когда прохладная рука мамы легла ей на щеку, и Анна Михайловна тихо заговорила. — Мы с отцом никакого праздника затевать не собирались и не собираемся, и денег под это не дадим, — но ее перебила Лида. — Так ведь она сама найдет! — Лида! — такой строгой маму Вера никогда не видела. — Не прерывай меня. Но вот ведь в чем дело, Верочка: у Ольги есть свои собственные деньги, к тому же после ее замужества Дмитрий Алексеевич просто обязан отдать ее приданое, а уж им она сможет распоряжаться, как сама пожелает. Лишить же приданого… — Означало бы признать ее брак незаконным, а, значит, о побеге бы все узнали, — задумчиво закончила за нее Вера. — Это резонно. — Но Вера! — воскликнула Лида, и Леночка подскочила на месте. — Представь себе! — Нет, Лида, это ты представь себе! — терпение Веры лопнуло, и она, не заботясь о своем тоне, вскочила с места и заходила по зале. — Ты уже давно в нашей семье не живешь, и тебе это понять будет трудно, но, сделай милость, попробуй. Ольга — моя сестра, она — наша семья, как бы мне не хотелось обратного, и будут показывать пальцем на нее, так будут и на нас, отодвинутся от нее, отодвинутся и от нас! Никто делить и спрашивать, кто же виноват, не будет! Лида, я в свете не была, ты же там живешь, казалось, всю жизнь, но только, вот, я эти вещи понимаю, а ты почему-то нет! Верно, все наставления мадам Наке прошли впустую — Вера все равно кричала, не стараясь говорить тише или соблюдать правила приличия. Где-то в отголосках слышались сухие поучения — девушки из приличных семей не размахивают руками, не носятся по комнатам, не раскачиваются на одном месте, не стучат нетерпеливо ногой по полу, не живут, одним словом. И все это теперь начинало лезть из Веры, словно сундук, который насильно закрыли, наконец, распахнулся, и все мешки вываливались на пол. Что из этого стоило поднимать, а что — выкинуть, Вера еще не знала. Она мрачно смотрела на пустую улицу и пожевывала край от пояса, когда в дверь позвонили, и всхлипы Лиды на минуту прекратились. — Как ты можешь так себя вести, Вера, это же невозможно — ничего не чувствовать! — Поблагодари за это мадам Наке, — угрюмо откликнулась ее сестра. Вера выглянула в окно — у подъезда стоял такой же автомобиль, о котором, захлебываясь от восторга, рассказывал Лев. Вера его восторгов не разделяла, напротив, подобное чудо прогресса ее больше пугало, чем восхищало, тем более, что Дмитрий Алексеевич читал каждый день, как подобные изобретения в Англии давили людей чуть ли не пачками. Странно, подумала Вера, что она не услышала шума, но, вероятно, их заменой вечного двигателя были слезы Лиды. Конечно, во многом Ольга пошла в нее, теперь Вера это отчетливо видела — и в том, как она морщила нос, и в том, как она мельком, даже не замечая этого, смотрелась в зеркало, как оправляла платье, и как снова куксилась, приготовясь заплакать. Только вот у Лиды все это было так естественно, она никогда не преследовала никаких целей, а плач Ольги всегда раздавался очень вовремя, и все знали — после наказания, так и не случившегося, обязательно наступит индульгенция. — Лида, — попыталась остановить ее Анна Михайловна, но Лидия Дмитриевна, степенная баронесса, мать семейства, вдруг снова покраснела, слезы полились из глаз, и была она такова. — К отцу побежала, — вздохнула Анна Михайловна и пристроилась около Веры. — Будет жаловаться. — Разве это папа? Он, казалось, все еще на лошадях ездит. — А Николаша хотел зайти, — Анна Михайловна встала и оправила юбки — голос Лиды раздавался все громче, а шаги гостей замерли отчего-то внизу. Образ Николая Платоновича возник неожиданно, и Вера помотала головой — никак она не могла представить себе, что этого человека можно было называть «Николашей». — А он подобные изобретения обожает. Вниз они спустились вовремя — старшая уже вовсю высматривала Дмитрия Алексеевича в пролете, и в глазах у нее уже стояли слезы, так красиво катившиеся одна за одной по щекам. Вера так красиво плакать не умела никогда, у нее сразу краснело все лицо, она начинала ужасно некрасиво и неприлично шмыгать носом, а потом обязательно принималась искать платок, которого обычно не находилось ни в кармане, ни в небольшом мешочке, сшитом мамой, и тогда в ход пускался незаметно воротник платья или запасная манжета. А потом, конечно, следовали наставления Лиды и ехидство Ольги. В эти дни грубость последней особенно ярко вставала перед Верой, и она начинала вспоминать все, что раньше как-то забывалось и проходило незамеченным. — Лида, не мешай отцу, — тянула Вера сестру за рукав. — он не один. — Вера, оставь. — а старшая сестра, все благонравие и воспитание, при этом умудрялась пихаться. — Лида! Ты меня слышишь? — А ты меня?! — дернула ее за рукав Лида. — Ольга везде только что и делает как пакостит! Она все делает назло нам, тебе! Она жизни спокойной дать не может! А ты, ты, бедная моя девочка, ты обязана все это терпеть! Нет уж! — Лида! — Папа! Папочка! Напрасано Вера пыталась ухватить баронессу за хвост платья, напрасно Анна Михайловна, спустившаяся вперед них, пыталась вразумить свою старшую дочь, нет, Лидия Дмитриевна, совсем не стесняясь ни своей тетушки и дедушки, внезапно возникших из-за плеча весьма удивленного Николая Платоновича, кинулась к отцу на шею и так громко заплакала, что бедный Дмитрий Алексеевич едва устоял на месте. Из нечленораздельных бормотаний сложно было что-то понять, и Вера, нахмуренная, сердито нахохлившаяся, смотрела за тем, как отец только гладил сестру по спине и тихо приговаривал: «Лидочка, все хорошо!» Истерики баронессы случались гораздо реже, а потому к ним привыкнуть было намного сложнее, и все каждый раз пугались — не случилось ли чего страшного. — Здравствуй, папа. — в этот солнечный день Вера напоминала унылый ноябрь — такая же сумрачная и угрюмая. — Дедушка, — она обняла его, и от привычного запаха табака и дорожных пролеток ей стало спокойнее. — Хорошо, что ты пришел. Михаил Андреевич только кивнул, рассеянно поцеловал в щеку внучку и ласково подозвал к себе Леночку — та стояла на лестнице, испуганная и притихшая — таких концертов в институте она была лишена. Быстро застучали каблуки ботинок по ступенькам, скрипнули двери, и наверху все забегало, зашуршало, а потом снова утихло. — Что это с ней? — Зинаида Михайловна если и была удивлена, то этого не показывала. Быстро потрепав племянницу по щеке, она сбросила мантилью и повернула Вера лицом к свету. — Ты слишком бледная, ты пьешь железо? — Конечно, гвозди растворяю и каждый день употребляю перед завтраком. — Остришь, — заметила тетушка и качнула головой в сторону Николая Платоновича — тот в исключительной деликатности рассматривал картину на стене. — Это хорошо. Видите, Николай, еще не все потеряно в этой семье. Так что с ней? — снова спросила она. — Истерика. — сухо сказала Вера. — Не прихоть, как у Ольги, а припадок. Здравствуйте, Николай Платонович. Она не была как будто бы рада его видеть, слишком многим ее семья была ему обязана, а Вера терпеть не могла этого чувства по отношению к человеку незнакомому. Сразу же она должна была как будто становиться вежливой, учтивой, как бы этот человек себя не вел, а эти качества были совсем не в ее характере, как бы она не сокрушалась. И все же в этой чуть неповоротливой фигуре, стянутой черным плащом, было что-то успокаивающее, что, однако, Веру настораживало не меньше. Николай Платонович мало ответил на слова Зинаиды Михайловны, он только покосился в сторону Веры и легко кивнул в ответ. — Добрый день. — он снял шляпу, но плаща не расстегнул. — Я, пожалуй, пойду; вероятно, я не вовремя. Дверь распахнулась, и на пороге комнаты показалась фигура отца. Теперь он был не так встревожен, но складка тревоги и неприязни к кому-то третьему, кого не могли досчитаться в этих комнатах, явственно проявилась на его лице. — Ни в коем случае, — бросил через плечо отец. — Подожди меня в кабинете, я скоро подойду. Анечка, что же случилось?.. — и снова он исчез в комнатах. — Возможно, я и правда не ко времени, — с холодной учтивостью сказал Николай Платонович; сквозь черный отсвет его очков она не могла увидеть его взгляда. — Верно, случилось что-то важное? — он взглянул на Зинаиду Михайловну, но та только развела руками. — Вера, объясни наконец, если это не тайна, что произошло? — Ничего важного и страшного. — отрезала Вера и немного сгорбилась, будто ей на плечи положил камень. — Ожидаем триумфальное возвращение моей сестры и вашего племянника. Львов снял очки, и в быстром взгляде, обращенном внезапно к ней, Вера увидела улыбку. Ему было смешно, но и кому бы не было — ей и самой порой все происходившее напоминало исключительный фарс. Улыбка была мимолетная, она бы не смогла объяснить ее, но насмешки над ней самой там не было. — Это она так из-за Ольги распереживалась? — Зинаида Михайловна что-то искал в своем портмоне и удовлетворительно крякнула — искомым оказалась небольшая пилюля. — Надо отдать Анне, ей это обычно помогало. Так из-за чего? Они почему-то не шли в гостиную, а все стояли в коридоре; Вера ждала дедушку, вести Николая Платоновича в кабинет одной ей почему-то не хотелось, хотя ничего тревожащего и опасного от него она не чувствовала. Обычные правила приличия; временами те все-таки в ней просыпались. — Нет, из-за ее именин. — А что же такое? — Лида считает кощунством позволить ей собрать такой веселый пир. — Ну в этом я с госпожой баронессой согласна, — пожала плечами Зинаида Михайловна. — действительно, чем это она заслужила? — А Ольга ни у кого спрашивать не будет. У нее теперь есть свои собственные средства, тем более, что она вправе рассчитывать на приданое, которого отец ее лишить не может. Да и вероятно, Владимиру тоже что-то перепадет. — Не перепадет, — отозвался Николай Платонович; прямая его фигура была повернута к окнам, и свет падал на блестящие пуговицы. — В этом можете быть уверены. — Значит, она все устроит на свои собственные деньги. — И что же, — прищурилась тетушка. — в этом и есть вся соль? — Нет, — еще сильнее нахмурилась Вера, хотя, казалось, куда уж больше. — Лида считает, что я ужасно бездушна, если не протестую против этого вместе с ней и не пытаюсь проклясть Ольгу и Владимира. — А ты не пытаешься? — улыбнулась тетя и обняла ее. — И правильно поступаешь, одна мудрая голова на всю семью. Тебе о ее празднестве и думать не надо, все равно мы на него не пойдем. — Отчего же, — Вера выпрямилась и уставилась на ту же картину, что и Николай Платонович. — Я пойду, обязательно. — Вот как? — Конечно. И вы, тетя, будете тоже, — баронесса усмехнулась, — и родители, и Лида, и Сергей Михайлович, и вы, Николай Платонович, — он искоса взглянул на нее, и улыбка теперь была несколько заметнее. — Все мы будем на этом пиру. — Вы решаете за всех? — В этом случае — да. Поймите, иначе тень будет брошена не только на Ольгу, но и на всю семью, и на вашу в том числе, а ведь Катя не заслужила того, чтобы в ее сторону косились и смеялись над ней. Тетушка снова крякнула, а Николай Платонович помрачнел — вероятно, Катенька была лишена того презрения, появлявшееся в эти дни каждый раз, когда Оболенский или Львов заговаривали о своих племянниках. Плакать, бить вазочки и бросать пуфики в стену — все это было можно, разумеется, но только вот зачем? Все равно Ольга была женой Владимира, и стоило думать о том, чтобы сохранить лицо, когда они явятся сюда. — Это разумно, — помолчав, сказала тетушка. — Думаю, так и нужно сделать. Правда, платье тебе стоит заказать уже сейчас, иначе не управимся к сроку. Что она выдумала на этот раз? — спросила она, поднимаясь по лестнице. — Английского стиля захотелось? — Напротив, Ольга решила вернуться к своим истокам, к земле, так сказать, — Вера уже и не скрывала своего тона. — Хочет повторить бал третьего года. — О, вот оно что! Царской роскоши душа Ольги Дмитриевны затребовала! — Именно так. — Что же, хорошо, — угрожающе протянула Зинаида Михайловна. — Будет этой Царевне-Лебеди такой пир, что еще долго не забудет. Двери наверху захлопнулись, и Вера застыла в недоумении — одно дело болтать часами с Сергеем Михайловичем, которого она знала столько лет и уже не разделяла между ним и приличиями никакой линии, и совсем другое — быть в таком положении с человеком все еще незнакомым для нее. Она незаметно посмотрела на него, однако Николай Платонович, вероятно, размышлял о чем-то своем, глаза его бесцельно смотрели на потолок, мыслями он был не здесь. Странные это были глаза, странный был этот человек — некрасив, многие его сочли бы некрасивым, с резкими чертами лица, но Вера отчего-то так не могла сказать. Она всегда определяла красоту человека по его глазам — в них должно было быть нечто определенное, пронзительное, и на самом деле в глубине души, как бы она себя не убеждала, глаза Владимира никогда ей не нравились. Красивый внешне, она всегда опасалась отвечать себе на вопрос — каков он внутри, потому что в его глазах никогда ничего не было. Продолжать смотреть дальше было неприлично, даже Зинаида Михайловна обязательно бы сделала ей замечание, и Вера откашлялась и чуть сгорбилась — мадам Наке за такое обязательно надавала бы ей палкой по плечам. — Вы к отцу? — Николай Платонович встрепенулся и чуть нахмурился. — Подождите немного, он скоро спустится. — Боюсь, что не могу, — из кармана показался именной брегет, часы пропели ровно три дня. — Важное собрание в Думе, если не успею к сроку, будет скандал. — Тогда я ему передам, что вы зайдете позже. — Откровенно говоря, я зашел к вам. Вера остановилась на полшаге к лестнице и замолчала. Воспоминания оо теперь уже общем деле испарились, и это спустя пять минут ей должно было быть стыдно, она бы смутилась, что смогла позабыть о такой важной вещи, но сейчас она стояла истуканом и судорожно пыталась понять, чем было вызвано подобное внимание к ее персоне. А Николай Платонович спокойно ждал; Вера знала этого человека всего ничего, даже не знала, честно говоря, но его равнодушие начинало ее выводить из себя. — Ко мне? — За вашими бумагами, — невозмутимо пояснил Львов. — Вы хотели их отдать, чтобы я посмотрел. Вера никогда не краснела от смущения, она всегда белела так, что в институте все бросались сразу же за солями, нашатырным спиртом и начинали ее тормошить, крича, что она непременно упадет в обморок. В такие минуты замешательства Вера и правда мечтала, чтобы темнота, всегда так пугавшая, наконец опустилась на нее, и ровно в эти минуты она была здоровее всех здоровых. Правда, угрюмость, пожалуй, проявлялась еще ярче; Лев говорил, что тогда его сестра начинала напоминать обиженного медведя из городского зоопарка; сравнение, конечно, было очень лестное. — Простите, я забыла, — Вера захлопала рукой по карманам платья и вытащила те, которые собиралась отдать отцу. — Это не те, которые я показывала, я… — Меня устроят и эти. Она наблюдала за тем, как Львов все внимательно читал, смотря на бумагу из-под своих очков, и боялась снова увидеть насмешливую улыбку — по-другому он будто бы и не мог улыбаться. Но он лишь тщательно изучал счета и все выписки и что-то подчеркивал химическим карандашом. Потоптавшись на месте, Вера все-таки не вытерпела: — Я так полагаю, это ваше чудо техники у подъезда? Николай Платонович мельком взглянул на нее из-под своих черных очков и снова вернулся к подсчетам. Ответом ей было краткое: — Да. — И на нем вы привезли тетю, дедушку и отца? — А вас оно смущает? — с тем же беспристрастием посмотрел на Веру Львов. — Между прочим, очередная шутка англичан, теперь все позабыли о лошадях. К тому же ваша тетушка питает страсть к всему английскому. — Меня смущает то, что оно неуправляемо и давит людей. — И откуда же такие сведения. — Из газет. — А вы и газеты читаете? И вот эта улыбка — этот человек не скрывал того, что посмеивается над всеми, но вот что удивительно — в насмешке ехидства и зла не было. Было какое-то чистое человеческое удивление, что не все понимают, как просто и понятно, а, что самое главное, верно его мнение, и многие бы даже из-за некоторой мрачности Николая Платоновича приняли бы эту усмешку за обычную улыбку, оживлявшую его лицо, но Вера, достаточно изучившая его за эти дни, насупилась больше прежнего. Львов был ужасно похож на нее в ее же самомнении, это ужасно раздражало. — Я понимаю, что вам нравится смеяться над людьми и надо мной отчего-то особенно, — ее тону позавидовал бы самый неразговорчивый служащий отца. — но вы не станете спорить, что это средство очень опасно. — Не стану, и я не смеюсь над вами. — просто и внезапно согласился Львов. — Действительно, в неумелых руках эта штучка может стоить много жизней. Однако вам волноваться не стоит, ей управляет человек, знающий свое дело. — Вы? — Нет, мой слуга. — улыбнулся он. — Но и я ей управлять умею. А газет и правда читать вам не стоит, — снова на его лице появилось то же безучастное выражение. — в них чаще всего пишут одну неправду. — Это смотря какие газеты читать. — Уж не увлеклись ли вы случаем опасными идеями? — Это вам, скорее, следует спрашивать мою сестру — Ольгу. Это она все тяготеет к свободе в целом, к свободе слова, к переменам. — А вы нет? Из-под очков она увидела нечто похожее на интерес, но потом она мотнула головой, и все исчезло. — Нет. — отрезала она. — А вы? — Свобода должна быть без крови, — с неожиданной задумчивостью произнес он. — Но ни та, ни другая сторона этого сделать не сможет. — и вдруг оборвал себя. — Пожалуй, ваш отец не похвалит меня за подобные разговоры с его дочерью. Эти разговоры не нравились Вере. Не нравились, потому что раньше с ней о таком никто не говорил. Да, Зинаида Михайловна общалась с ней о книгах, о жизни во всех ее пониманиях, даже тех, о которых барышне думать не пристало, дедушка показывал ей жизнь и смерть, и некоторые воспоминания, она знала, позабыть уже было невозможно, отец и мама никогда не скрывали от нее своих разговоров, но о таких вещах, важных и опасных в некотором роде, с ней не говорил никто. Даже Сергей Михайлович в откровенных беседах никогда не касался подобного, а этот человек, в сущности, незнакомец, так спокойно рассуждал об этом и не смущался ее присутствия. — Моя семья доверят мне, — подобралась Вера, — и знает, что ничего лишнего и неприличного не допустила бы сама я. — Редкое явление. Что же, прощайте, — брегет снова зазвонил, и он надел поклонился. — хорошей вам поездки. Море лечит, а вы и правда слишком бледны. — Благодарю. — сухо ответила Вера. — Я прочту все ваши записи и пришлю вам новые сводки, — сказал он уже на пороге. Потом обернулся. — Я буду в Крыму, если вы и Зинаида Михайловна позволите, я навещу вас и сообщу, что вам следует делать. — Пожалуйста, я буду рада. Для меня очень важна школа. Поймите, — почему-то Вере захотелось добавить искренне. — Для меня это не прихоть и не блажь, как вам может показаться: наивная девочка, начитавшаяся Лухмановой и Чарской, — Николай Платонович улыбнулся, на этот раз без насмешки; Вера продолжала. — решила вершить благо для всего мира, не сознавая, как это пошло — рассуждать о бедности в бальном платье Императорского зала, — он снял очки, и впервые Вера увидела там неподдельный, личный интерес. — Но это не так. Я хорошо представляю себе, сколько грязи, бедности и нищеты можно увидеть на Песках, сколько людей откажутся от этого, сколько сбегут, но если хоть пара человек выйдет из этого, — перед глазами встали те картины, которые Вере показывал Михаил Андреевич за каждой дверью. — Из этого голода, из этой обездоленности, если хоть у кого-то из них будет работа, моя рекомендация, я буду знать, что… — Что вы будете знать? Она думала, что он не слышал и части ее речи, а если и слышал, то ждала равнодушного кивка и уверения, что он сделает все из своих сил. А он, верно, слушал ее и ожидал ответа. — Что хоть какой-то след, но я оставила в этой жизни, что мое имя будет известно не просто так. — твердо сказала она и услышала негромкий смех. — Слава Богу, хоть один честный и здоровый самолюб. — брегет прозвонил еще раз, и он взялся за дверное кольцо. — Знаете, никогда я не верил в эти речи о благе для каждого, всеобщем счастье от тех, кто разъезжал по балам; может потому, что слышал не от тех… — медленно проговорил Львов и замолчал. — И когда Сережа рассказал мне о вашем замысле, я ожидал увидеть… — он запнулся, и снова на лице была маска. — Не то, что я увидел одним словом. До свидания. Поклонившись, он вышел за дверь, и Вера услышала, как завелся автомобиль. *** Проводы в Крым были ночными. Зинаида Михайловна зачем-то взяла специально ночной поезд, однако вагон был мягким — хоть племянницу одно время она и держала в спартанских условиях, но определенного комфорта никогда не лишала. Все были здесь — отец, мама, дедушка, Лида, Фредерик, даже Сергей Михайлович с Катенькой были тут. Катя плакала и плакала, и Вера только успевала ее утешать. Тетя подобных сцен не любила и держалась вдалеке, о чем-то разговаривая с Михаилом Андреевичем и Анной Михайловной. Вера же обещала писать и упрашивала Катю приехать к ней. — Обязательно приезжай, слышишь? — утирала она ей нос платком. — Дача у Зинаиды Михайловны большая, у моря, места хватит всем, и я буду рада тебя видеть. — Я ее боюсь, твою тетю, — шмыгала носом Катенька и косилась в сторону английской баронессы. — Она такая строгая, что ужас иногда берет. Чем-то на мадам Наке похожа. — Ну это неправда, это только у нее видимость такая. И потом, есть такое — слез она терпеть не может, поэтому и морщится сразу. — Вот-вот, — закивала головой Катя. — я и говорю — мадам Наке! та тоже слез терпеть не могла! — Катя, — серьезно сказала Вера. — Зинаида Михайловна — очень хороший человек. Она меня на ноги поставила, когда все только вздыхали и ахали. Попривыкнешь к ней и полюбишь, вот посмотришь. И в подтверждение ее слов Зинаида Михайловна вдруг подошла к ним и приобняла Катеньку, испуганно озиравшуюся по сторонам. В руках тетушки показались цветные леденцы, и пара штук перекочевала в карман Кати. — А ты, душа моя, что плачешь? — со всей своей ласковостью потрепала она ее по плечу и поправила шляпу. — Нечего плакать — все живы и здоровы. Вот дядя твой, Сергей Михайлович, еще отпустит тебя к Вере, и все дни будете вместе проводить. Согласна? — Согласна, — кивала уже смущенная Катя и прятала лицо в сюртуке Оболенского. — Согласна. — Вот и славно! А ты, Сергей Михайлович, — баронесса оглянулась; князь стоял под фонарем, и все его лицо было таким открытым, мягким, таким не похожим на другое. — ты согласишься? — Ну а как же, — рассмеялся князь и протянул Вере букет белых роз. — Это вам, Вера Дмитриевна и вам, Зинаида Михайловна, чтобы казенный вагон стал домом хоть на немного. — Спасибо, Сергей Михайлович, — радушно поблагодарила его Вера и смело протянула ему руку. — Прощайте и извините за мою резкость и глупость. — Полно, Вера Дмитриевна, — с теплотой пожал он ей руку в ответ и улыбнулся. — Это мне впору просить у вас прощения. Грянул вдруг духовой оркестр — подарок Льва, не сумевшего отпроситься со службы, и весь перрон замер, а потом зашумел в странном, праздничном оживлении. Посыпались громкие прощание, обняла Вера отца, и, подталкивая Лену к вагону, поднялась вовнутрь первая с Анной Михайловной. — Ну до свидания, ласточка моя, — обнимала ее мама. — теперь ты наконец-то отдохнешь, наберешься сил, только обязательно телеграфируй, как только приедешь. — На каждой станции буду писать. — Присматривай за Леночкой, ей обязательно надо есть побольше рыбы, дедушка так сказал, и горло закрывай — ветра на даче страшные, не дай Бог — простудится! — Не волнуйся, мама, все пройдет благополучно. — Все будет хорошо, моя дорогая, все будет хорошо, — повторяла мама. — Со всем справимся, все осилим. — Приезжайте ко мне, мама, вместе с отцом. Тетя будет рада, места хватит всем, а Ольга теперь замужняя дама, у нее своя жизнь. — Постараемся, Верочка. — кивнула Анна Михайловна, запнулась и посмотрела прямо на дочь. — И ты постарайся. Постарайся думать о новом, другом, того, что было, уже не вернуть. Так, верно, что-то другое будет, особенное, еще лучше. Кому еще счастье, как не тебе. — Спасибо, мамочка. Они обе выглянули в окно; с этой стороны перрона почти никого и не было, только вдалеке стояли две фигуры, о чем-то тихо говорившие, но у Веры зрение было не таким сильным, и кто это, она понять не могла. В лунном свете лицо мамы Вере казалось очень молодым и таким беззаботным. Страшно было думать, сколько забот должно было лечь на ее плечи, и, пересилив эгоизм, Вера сказала: — И ты не волнуйся, дорогая. Не надо делать выбор между дочерьми, люби всех одинаково. Анна Михайловна взглянула на дочь с необъяснимым выражением любви в глаза — подобное могла испытывать только мать в некоторые часы своей жизни, — и поцеловала ее в щеки. — Счастье мое. А, Николаша, — приветливо воскликнула она. — Здравствуй. Фигура вдалеке действительно отозвалась на приветствие, на минуту замерла, а после приподняла шляпу и продолжила разговор с такой же неясной фигурой. Вера колебалась, смотря то на маму, то на фигуру, а потом заговорила: — Мама, почему вы все его так зовете? — Кого? — удивленно посмотрела на нее Анна Михайловна. — Николая Платоновича? Так ведь знаем друг друга достаточно. Он первый был, кто твоего отца поддерживал во всех его увлечениях, даром что младше был и такой восторженный. Вера попыталась представить Николая Платоновича младше и восторженнее, но, вероятно, фантазия у нее была скудная, потому как этого не получилось. Человек, так твердо стоявший на земле, все считавший и пересчитывавший — и вдруг восторженный? — Это просто его натура такова, — продолжала Анна Михайловна. — Которую он мало кому показывает. Фигура в то время подошла совсем близко к их вагону; Вера не успела стереть с лица выражение той крепкой задумчивости, и Львова одарила тем же взглядом. — Анна Михайловна, — ей он учтиво поклонился и неожиданно радушно улыбнулся; Вера от удивления скорчила гримасу, за что получила несильный толчок в бок — сзади нее стояла тетя с Леночкой. — Митя с вами был? — Папа все еще на перроне, — легким басом ответила Леночка; послышалось фырканье — оказывается, Николай Платонович умел смеяться. — Вам нужно обойти поезд с другой стороны! — Благодарю, Елена Дмитриевна. Вера Дмитриевна, хорошей поездки. Фигура удалилась, все всполошились, посыпались еще объятия, поцелуи, и, наконец, в вагоне остались только баронесса и Вера с сестрой. Чувство той же тоски, отрывания себя от дома, сдавило ей горло, и захотелось вдруг выскочить из вагона, помчаться к своей семье, но поезд набирал ход, и она села на диван. Они ехали в Крым.