Записки сельского вампира

С утра замело. Повалило вдруг, словно кто-то распорол мешок со снежными хлопьями и вытряс его над Нижними Петуховичами и ближайшей округой. Снег сыпал и сыпал, и не собирался прекращаться. Пожарным братьям, можно сказать, повезло: они, хотя и припорошенные изрядно, промокшие и иззябшие, а все же успели-таки добраться до своего монастыря еще до того, как снегопад замел сплошь все стежки, тропинки и езжие дороги, намертво отрезав от большого мира и Петуховичи, и Старые Мыши, и Крынки, и подворье Святого Тефтония — всё вплоть до Луёвых гор и еще чуток по-за ними. К ночи снегопад устал и решил, что хватит. Все было завалено пушистым белым снегом, округа словно принарядилась и похорошела. Казалось, под снежным покрывалом наступил наконец мир и благоволение, и Мельничный дядька, укладываясь вздремнуть, покряхтывал довольно. То-то ладно! Тихо! Спокойно! Под крышей просторной усадьбы пана Заблуды миром и не пахло. А пахло там перекаленным утюгом, подгоревшими оладьями, пролитыми духами, березовым дегтем и сбежавшим кофе. В усадьбе пана Заблуды царили суматоха и неразбериха. А все потому, что кузина Ванда приехала раньше, чем ее ожидали. И подготовиться к ее визиту как следует не успели — приходилось спешно наверстывать, пока панна Хрясь-Поломацка изволила отдыхать с дороги. И отдыхать ей пришлось вовсе не в том роскошном (ну, по возможностям усадьбы) будуаре, который рисовался в мечтах пани Хонорате — нет, привести в порядок спальню прадедушки и комнату прабабушки они просто не успели. Кузине Ванде пришлось удовольствоваться угловой комнатой, той, о которой говорил пан Амброзий, как самой обыкновенной гостье Заблуд-Приблудовских. Пан Амброзий большой беды в том не видел — комната хорошая, светлая, печка недавно беленая. А вот пани Хонората была сама не своя. С той самой секунды, как послышался под вязами подъездной аллеи звон дорожного колокольчика, пани Хонората пребывала в состоянии крайней ажитации. — Кузина Ванда! — восклицала она, — наконец-то! — пани Хонората обнимала прибывшую родственницу со всем пылом примерной институтки и расцеловала в обе щеки, на французский манер. Кузина улыбалась старательно, аккуратно целуя воздух возле пошедших алым нервическим румянцем круглых щек пани Хонораты, а та, видно, от избытка чувств, никак не могла остановиться и чмокала кузину и в третий раз, и в четвертый, и в пятый, что даже для французов было, конечно, чересчур. — Идем же, — говорила пани Хонората в промежутках между поцелуями, — в дом! Мы заждались! Все! И Амбруаз… И Валек… И Болек… И Кася… И Яся… Кто знает, будь у пани Хонораты больше детей, может быть, она бы и дальше продолжала целовать слегка оглушенную таким горячим гостеприимством кузину, но, к счастью, на Ясе ближайшие родственники пани Хонораты закончились. — Кузина! — звонко щелкнул каблуками едва успевший переодеться пан Амброзий (кто пробовал щелкать каблуками, утопая по щиколотку в снегу, тот поймет, какая для этого требуется ловкость), — Милости просим! Не желаете ли кофию? С дороги? — Кофе! — сорвалась пани Хонората с места. — Кофе! Сливки! Сырник! Фаворки! Маковец! Кузина Ванда не стала возражать, отведав всего понемногу. Только от киселя отказалась. И отпросилась отдыхать — как выяснилось, выехала она едва рассвело, а ночь перед этим, ворочаясь на неудобной и жесткой кровати постоялого двора, провела без сна. — Ну вот, — сказал пан Амброзий, едва за кузиной закрылась дверь угловой комнаты, — теперь мы ее до ужина не увидим, и ты, душа моя, немного успокоишься! — Дай-то бог, — пани Хонората откинулась на спинку дивана. — Фух, хоть дух перевести! А почему до ужина? Она целых три чашки кофе выдула, небось, и часу не проспит… — Вот именно потому, дорогая, что целых три чашки выдула, она и проспит как младенец… — пан Амбросий взболтал кофейник и вылил остатки в чашку. — На-ка, ты тоже выпей. Кудахтала над ней битый час: ах, кузина, ах, отведайте того, откусите этого! А сама ни кусочка не съела, ни глотка не выпила. Пани Хонората приняла было чашку, но до рта ее так и не донесла: — Некогда мне, друг мой, рассиживать! Что там будуар — теперь уж не до него… Я и новое платье пошить не успела! Такая досада… Хотя… Ты обратил внимание, к а к она одета? Пан Амброзий пожал плечами: — Как-как? В платье одета. Во что ж еще быть? — Серое! И отделка тоже серая, но светлее, а пуговки темнее на тон! Тонко и необычно! Не то что я, — пани Хонората оглядела свое платье, малиновое в мелких синих цветочках — еще утром оно было вполне пристойным, но теперь, на фоне изысканно однотонной кузины, виделось неприлично пестрым и аляповатым. — Какой-то капот унтер-офицерской вдовы! И тут пан Амброзий потерял терпение: — А ну, живо пей кофе! — рявкнул он — вполголоса, чтобы не разбудить гостью. — Пей, кому сказал! И пани Хонората, не говоря ни слова, послушно выпила всю чашку одним длинным глотком, что показывает, до какой степени она была расстроена. — А теперь быстренько заешь… да хоть вот этим, — пан Амброзий ухватил со столика изрядный кусок пирога с какой-то сложной начинкой и почти впихнул его в рот супруге, и той ничего не оставалось делать, как спешно его прожевать. — Ну что? Легче тебе? Успокоилась? — Знаешь ли, Кастусь, — утираясь платочком, пробубнила пани Хонората сквозь пирог, — я ценю твою заботу, но впредь, пожалуй, не делай так больше. Хотя, надо признать, я действительно чувствую себя гораздо лучше. И что это я, право, так растревожилась? Охота была рядиться серой мышью? К тому же пунсовый идет ко мне гораздо лучше! И какой вкусный сегодня кофе! Хотя и почти совсем остыл… Пан Амброзий ухмыльнулся довольно. Еще бы! Пол-штофа лучшей липовой настойки хоть какую бурду сделают вкусной, а главное — полезной. Потому-то и лопала барышня как молотобоец. Потому-то и проспит теперь до вечера, дав жене время закончить приготовления. И сама Хоня поуспокоилась. А там, глядишь, и дойдет до нее, что не так уж кузина Ванда и страшна. Наоборот — хороша. На диво хороша паненка Хрясь! Как фарфоровая куколка. И взгляд такой… многозначительный… И глазки с поволокою. Только бледновата — но это, может, с дороги устала. — Что же это я сижу? — сказала пани Хонората, не двигаясь с места. — Велеть наново помыть у прадедушки полы, постелить постель, снести наверх сундук из комнаты прабабушки… Хлам вынести и клопов мы, слава богу, проморить успели — если они и были, то от дегтярного мыла уж точно передохли. Так что осталось проветрить да истопить там печь. Или наоборот? Что-то я не соображу… И до вечера все будет готово. И еще — усажу девушек за шитьё. Где-то у меня был отрез лилового муара — Анджею-троюродному на сутану, в подарок, когда он примет сан… Но он, может, еще сто раз передумает! — А он разве не в драгуны хотел? — спросил пан Амброзий. — Вот ты, Кастусь, вечно все путаешь! — пани Хонората совершенно успокоилась. И правда, ничего страшного! Кузина вполне мила, одну ночь проведет в угловой, а завтра, глядишь, и будуар к ее услугам. И платье новое через день будет готово. Без цветочков! — Это Анджей-двоюродный, во-первых. И не в драгуны, а в кирасиры — это во-вторых.