Приторный запах весны

Всё было так же. Так же, как тогда. Тот же дым, тот же страх, те же звуки и те же движения вокруг. Я уже давно не различал, где свои, а где враги и чья кровь на моей одежде. Я, кажется, и сам был ранен кривой пиратской саблей, но не замечал этого. Никогда я не любил битв, как дон Диего. Я не любил убивать и не любил чувствовать сталь на своей шее. Да, должно быть, именно потому я давно уже получил звание труса. Иногда мне казалось, что презирали меня все, начиная от дона и заканчивая младшим солдатом. Даже сейчас, уворачиваясь от чужих атак, пытаясь отражать их своей шпагой, и всё равно отступая назад, я, казалось, слышал то же слово. Трус, трус… Не раз слыхал я этот шёпот за моей спиной. А некоторые, не смущаясь, заявляли мне это в лицо. Даже парик упал с моей головы под тот же крик..! Борт корабля с силой ударил меня о позвоночник. Ещё не затянувшиеся рубцы вспыхнули болью и я, коротко вскрикнув, едва не выронил шпагу. В этот же момент тёмное от крови лезвие оказалось прижато к моей груди. Я почувствовал, как начинаю дрожать. Я погиб. Пиратов даже умолять о пощаде бесполезно, не говоря уже о том, что упасть на колени перед кем-либо, кроме короля или дона Диего, всегда казалось мне недостойным даже для настолько жалкого человека, как я. Острое лезвие сабли медленно, словно пират смаковал момент своего торжества, подцепило ткань моего мундира и коснулось кожи. Мои глаза невольно расширились от ужаса, и я тут же зажмурился, не в силах смотреть на это. Но начать прощаться с жизнью я не успел. Откуда-то сбоку раздался крик. Низкий хриплый голос, дрожащий от ярости и боли, врезался мне в уши, заставив в мгновение узнать его обладателя. Мои глаза сами собой распахнулись, и взгляд заметался по смутным фигурам людей вокруг. Забылась сабля, готовая пронзить меня насквозь, забылись кровоточащие раны. Мой дон, дон, дон Диего, где он, что с ним..? И тут до моих ушей долетел ещё один крик, в котором мне на мгновение послышалось моё имя. Во отличие от предыдущего, он был сдавленный, приглушённый и на редкость отчаянный. Никогда, казалось, я ещё не слышал такого отчаяния в этом голосе. Он жив. Эта мысль на мгновение прочистила мне мозги. Но на её место тут же пришла другая: я должен спасти его. Я должен сделать хоть что-нибудь! В моих руках всё ещё была зажата шпага. Я облизал пересохшие губы, и они невольно скривились в улыбке… Я не помню, как оказался в самой гуще сражения. Помню лишь, как в разорванном мундире, с окровавленной шпагой, стоял я на качающейся палубе и отчаянно пытался найти его глазами. — Дон Диего! — крик вырвался у меня помимо воли, но, он, казалось, перекрыл весь шум, царивший на корабле. И я тут же услышал ответ. — Хуан?! В его хриплом голосе слышались гнев, изумление и всё то же презрение, не отступившее даже сейчас. И я увидел его. Дон стоял у одной из мачт, окружённый, как показалось мне, несколькими десятками пиратов. Стараясь отражать все атаки одновременно, он неминуемо попадал хотя бы на одну саблю. Его мундир был изодран и окровавлен, волосы подпалены, но никогда ещё я не видел чтобы он бился так отчаянно. И я вдруг остановился. Слишком ярки были воспоминания, слишком хорошо помнили мои уши те пренебрежение и отвращение, звучавшие в его голосе, слишком хорошо помнили щёки удары его сильных рук, помнила спина гибкую плеть, а рёбра — тяжёлые сапоги. И я, уже сделавший шаг вперёд, к моему дону, замер. Но тут один из пиратов, сделав резкий выпад, насквозь пробил саблей его плечо, и дон пошатнулся. Он опёрся о мачту спиной и, орудуя одной рукой, второй пытался зажать рану. От вида такого количества крови на нём у меня помутилось в глазах, и я невольно отступил. Что я смогу, даже если приду к нему на помощь..? Такие же глубокие раны, такие же сильные удары… Мои руки, так и не переставшие дрожать, затряслись так, что я едва не выронил шпагу. Нет, нет… Я сделал ещё один шаг назад. Нет, я не пойду на верную смерть..! Дон поднял голову. Он обежал взглядом всех людей, находившихся рядом, и наконец взглянул на меня. Наверно, впервые в жизни я увидел в его глазах страх, мимолётный, едва заметный, он тут же сменился совершенно другим чувством, которого я, должно быть, ещё меньше ожидал от этого человека. Это была мольба. И я готов был поклясться, что его губы в этот момент прошептали моё имя. Дон Диего… Просит меня о помощи..? Я не мог быть убеждён в этом, так как он тут же отвёл глаза, но в этот момент забылись все оскорбления и унижения, нанесённые мне им, забылись неблагодарность, презрение и пренебрежение к моей особе, назад пути не было. Ещё вчера я говорил себе, что никогда не предавал его — и вот был готов бросить на грани смерти! Трус ты, Хуан, трус, и ничто не может искупить твоей трусости! Но один раз, последний раз, я смогу быть полезным моему дону. И я бросился вперёд. Один пират упал, застигнутый моей шпагой врасплох, другого, отвлёкшегося на меня, убил дон Диего, третий был ранен нами одновременно. Я смог пробиться к нему, отбив ещё несколько атак, но, развернувшись, на мгновение потерял бдительность. В ту же секунду меня пронзила боль. Абордажная сабля с размаха врезалась в мою руку. — Хуан! Он подхватил меня свободной рукой, и я на мгновение безвольно повис, словно рыба, хватая ртом воздух и стараясь не потерять сознание. Мой на мгновение помутившийся взор смог выделить из окружавшей меня толчеи только одну фигуру и одно лицо. Вы всё больше удивляете меня, мой дон… Готов поклясться, в его голосе, но намного больше в его взгляде было то, чего я никогда не видел и даже не надеялся когда-нибудь получить. Это была благодарность. Безмолвная, но благодарность. Дорогого стоит ваша благодарность, дон Диего, уж мне ли этого не знать… И я выпрямился, крепко встав на деревянную палубу. Вокруг нас собиралось всё больше пиратов, и я вдруг, сам того не заметив, возвёл глаза к небу. Через серый, почти чёрный дым я всё же увидел ослепительно яркое солнце и, бьюсь об заклад, на секунду я почувствовал его жаркие лучи на моей голове. Но резкий удар, отбросивший моё тело к мачте, заставил меня вернуться в реальность. Казалось, что все пираты флотилии оказались перед нами. Я поудобнее перехватил шпагу и встал рядом с доном Диего. Плечом к плечу. Жара, боль, удары, крики, звон шпаг — всё смешалось, и единственное, что я понимал, было движение вперёд. За моим доном. И вдруг словно стало светлее. Откуда-то будто дохнул свежий ветерок. Я обернулся. Толпа пиратов была пробита. Их неровный строй распался, образовав брешь, которая вела к самому борту корабля. Я шагнул было вперёд, но тут же наткнулся на взгляд дона Диего. В нём был приказ. Жёсткий, если не жестокий приказ. Я всегда повиновался приказам. На что ещё я мог сгодиться? Но сейчас… Сейчас, когда между спинами пиратов была видна синяя гладь воды, сулившая спасение, мои ноги подкосились. Я весь затрясся, словно тонкий парус на ветру. Я был ближе к бреши и я, конечно, успел бы прорваться, но… Дон шагнул ко мне, по пути сбивая с плеч чью-то пиратскую голову. И я увидел его лицо. Окровавленная шея, волевой подбородок, подпалённые волосы, падающие на высокий лоб, и стальные — один пересечённый шрамом — глаза под густыми бровями. На моих разбитых в кровь губах вдруг появилась улыбка. — Бегите, дон Диего! Я сам не узнал свой голос. Он был низким, хрипловатым и удивительно уверенным, словно это решение ничего не стоило мне. А оно столького стоило… И, бросив на него последний взгляд, я поднял шпагу и бросился в гущу пиратов. Теперь никто не посмеет назвать Хуана де Арсеньегра трусом! Это была последняя мысль, перед тем, как я повалился на палубу, придавленный несколькими телами. Никто. Моя голова откинулась, глаза медленно стали закрываться. Никто. С берега до меня долетел тонкий, до тошноты знакомый запах тринитарии.