И дольше века длится день

      Жан пропустил в дверях Петровича вперед. — Я сейчас подойду, — сказал, сел на неубранную кровать. Запустил пальцы в волосы.       Что я делаю… Что мне делать?! Что всё это… значит?.. Игла и яйцо… Яйцо и игла. Черное яйцо и черная игла. Два символа, единые и несовместимые одновременно. Смерть Кощеева в игле, игла в яйце... Кощей. Василиск. Змей. Уроборос. Кровь течет по чешуе, и ее капли падают в рот, отравляя слабую человеческую плоть и превращая ее в свое подобие… Есть ли вампиры старше Кривича? Есть… наверняка есть еще египетские, шумерские какие-нибудь, древние, ветхие и страшные… настоящие стремительные тени, распадающиеся на тысячи летучих мышей… Или китайские… Как их там? Цзяньши? «Прыгающие мертвецы»… Небо, какая глупость… Что за мешанина лезет мне в голову? Я и впрямь схожу с ума от этой «противовампирской иглы»? А против какого вампира эта игла? Не для меня же припасли… такое уникальное изделие. Кривича загубить решили? Кто? Кривич опасные игры затеял… Женька восстановил — и словно неоновую вывеску зажег, «василиски — здесь!» Действительно вечная жизнь… Убивал вечно детей своих руками Хранителей, а теперь… Что? Пожирал ты своих детей, и остался один, и нету за тобой ни клана, ни армии, а что есть? — да ничего! — только крылья хлопают черные за спиной…       Что мне делать?! Бежать бежать, бежать… Куда?! Вся земля в клочок сжалась, в малую толику, смоленскую сторонку… нету мне нигде места, только в этой земле лежать, кормить собой новую тварь, которую Кривич потом натравит на… или продаст — кому?! Продаст московитам за еще тысячу лет спокойствия… Не-е-ет, московитам не продаст, а кому? Этим, новым, пришлым, из-за Урала, которых мы толком и не знаем в лицо-то, каким-то страшным клыкастым харям…       Жан вспомнил, как заворожено рассматривал тибетские танка в гостях у одного московского эзотерика… Даже потом заказал себе альбом, купил — аж из Таиланда везли.       Где-то был ведь. Генрих, заглянувший к нему в комнату, застал Жана за разглядыванием альбома. Со страниц скалились и пучили глаза какие-то жуткие рожи. — Вот видишь, Генрих, сколь страшны… а ведь это защитники буддизма!.. Знаешь, у них есть занятная концепция… Будда проповедовал и демонам, и они становились просветленными… Это наги. Змеи такие… А вот восемь защитников дхармы… их оскаленные пасти готовы проглотить врагов веры, их злобные лица выражают отвращение к мирским благам… А тибетские монахи школы Кагью проводят ритуал чод, предлагая свою плоть алчущим духам… Вот, послушай: «На протяжении беспредельного ряда веков, в процессе повторяющихся существований, я заимствовал у бесчисленных существ за счет их благоденствия и их жизней мою пищу, мою одежду и всевозможные блага, чтобы содержать свое тело, которое я так любил. Я отдаю свою плоть алчущим, кровь — жаждущим, свою кожу — тем, кто наг, кости свои — на костер для тех, кто страдал от холода. Бесчестье да падет на мою голову, если я устрашусь принести эту жертву. Позор всем, кто не осмелится принять ее»… — Жан-Клод, — Генрих осторожно вынул книгу из его рук, глянул на картинки, тяжко вздохнул и захлопнул, — ты же католик, Жан-Клод, зачем тебе эта демонолатрия*?.. — Да какой я католик… — Уж какой есть, — Генрих задвинул книгу обратно на полку. — Ты как себя чувствуешь? — Нормально, — Жан рассматривал свои руки, — ноги немного сводит, и в голове мешанина какая-то, а так нормально. — А что за мысли крутятся? — Да… глупость какая-то… Мне, наверное, полежать надо. — О чем вы говорили? — Да так… Про бабку эту несчастную… Она умерла. Разбилась. А я ее лицом вниз в пыль бросил… орал на нее… — А она в тебя иглу воткнула. На войне как на войне. — Мы не на войне. Генрих вздохнул. Расстегнул ворот. — Духота у вас тут… даже мертвому жарко, — он подошел к окну, распахивая его, высунулся, разглядывая двор. — А что это у вас тут за сараи такие? — Дровяные… еще когда печи были, мы тут дрова держали. Так и стоят. Хлам всякий лежит… У меня там где-то велосипед был. Надо его в деревню отвезти, кстати. — Пойдем, сходим, найдем его? — предложил Генрих. — Давай. Только там все в такой пыли… извозишься. — Ничего, стиралку мы уже подключили. Пойдем.       Они и впрямь вышли в жарко дохнувший пыльным воздухом двор, под сень тополей, с которых уже начали опадать хрусткие листья. — И который тут ваш? Жан перебирал ключи на большой связке. — Этот, — нашел наконец ключ он, — но замок наверняка приржавел, я сюда лет двадцать не заходил.       На его удивление, замок открылся легко. — А вот и велосипед! Не так уж тут и пыльно, смотри-ка… Ты не заходил, но кто-то, видимо, бывает, — Генрих цепко оглядывался. — Ну, может, Аня какие-то вещи носила. Вон чемодан вроде ее… — Наверное, — Генрих снял велосипед со стены. — Ты посмотри, какой! Немецкий? — Трофейный. Кривич мотоцикл себе отжал, а я вот… Ездил на работу, когда это еще не было трендом.       Велосипед сразу запихнули в багажник Генриху. — Ну вот, будет Женьку альтернатива его «табуретке». Пусть физически развивается… — Насчет Евгения, — вздохнул Генрих. — Должен тебя предупредить. Когда ты себя исполосовал… Вся процедурная была в крови. Я не уследил, и Женя нализался твоей крови. — Ох ты! — Жан аж встал. Мало мне было Барановского… — Как перенес? Обошелся? — Ну как сказать… начал трансформацию, пытался в лес убежать, я поймал, до утра не могли в себя привести, уж и водой с серебра поили, и через огонь водили. Еле-еле, под рассвет вывели, росой умыли, вроде пришел в себя. Меня теперь… побаивается. — Ему ведь и двух лет нету! — Ну, знаешь… воскрешение посредством крови василиска наверняка чего-то да стоит. — Половины посуды нам оно стоило. Женька, когда восстал, дурак дураком был. Пол-дома разнес. А насколько трансформировался? — Зрачки вертикальными стали. Уши. Губа приподнялась. — Ого! Даже глаза! М-да… — Ну вы все-таки Кривича обращенные. Линия-то… мощная. Одним словом, Жан, ты пока с ним на ночь глядя наедине лучше не оставайся. Ты ослабел, а Евгений — мощный вампир… Не загрызет, но порвать может изрядно. — Угу. Придется теперь с собой в постель осиновый кол брать, отбиваться, если что… Или вовсе спать перестану, как Аннушка! — Нельзя не спать, с ума сойдешь. — Угу. А то я уже и так не полоумный! — Одним словом… Я вот тут тебе в шприц дроперидол зарядил. Ну так, на всякий случай. Думаю, и на вампира сработает. Вон тебе как галочка зашла. — Гм. Спасибо. А я думал, с тобой уеду обратно в деревню… — Жан, я бы рад… Но давай подождем немного, все-таки… Гнусная история с этой ведьмой вышла, согласись, теоретически можно предположить, что ее Басманов заворожил, всучил иглу…       Жан некоторое время стоял, отвернувшись. — Вообще-то, это Ольга была. Только не говори никому, пожалуйста! Она внушила несчастной… всю эту пакость. Барановский мне рассказал, что они на обратном пути подбросили местную до магазина. А по пути заехали на заправку, и он выходил из машины… — Поняяятно… — протянул Генрих. — Тогда, как ты понимаешь, встает другой вопрос: откуда у Ольги та игла? — Да может это еще и не Ольга ее вручила! Может, это… — …бабуля купила в сельпо? Ты Усачёву сказал?.. Повисло молчание. — Нет, — отрывисто бросил Жан. — И не скажу. Не уговаривай! — М-м. А у тебя есть план, как остановить Ольгу? Ты же понимаешь… стоит только войти во вкус… Или собираешься ее вечно покрывать? — Это… послеродовая депрессия! — Да-а! Прямо издалека видно — исстрадалась вся! Жан! Это не дело! — Не уговаривай! Я… я не могу. — Ну так я смогу. — Я буду всё отрицать. Как ты понимаешь, доказать внушение практически невозможно. И, вообще… — Хорошо. Допустим. А ты понимаешь, что Ольга сама, получается, в опасности? Кстати, не сочти за хамство… но от кого ее ребенок? — Вроде как… от Барановского? — Да ну? Все известные случаи вампирских живорождений — это либо женщины, обращенные во время беременности, либо… пары древних мощных вампиров, лет по триста-пятьсот. И появившиеся на свет… рождались не то чтобы очень человекоподобными. Опять же, довольно много женщин, забеременевших от вампира, но не наоборот! — Что-то я не заметил, чтобы смертные женщины часто беременели от вампира… — буркнул Жан. — Ну да, ну да, ты ставил много натурных экспериментов, как же, помню, мы еще в Крымскую твои штудии обсуждали… Что, за двести лет — ни одной? — Ни одной, Генрих… — Ну, статистически это не удивительно. Говорю же, это редкие случаи. Какое-то неустановленное стечение обстоятельств. Давай сделаем ребенку ДНК-тест? — Вообще это, наверное, будет любопытно… — А ты с ней точно… — Мы полвека не спали! — А в разводе вроде восемьдесят?.. — Восемьдесят пять! — Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее… — покачал головой Генрих. — Песнь, восемь, семь-семь. — Не издевайся. А насчет ДНК-теста... материала Барановского в моей комнате дополна, а у ребенка... Можно попробовать заехать, пока Ольги не будет, Сергей меня впустит.