Таинственная рукопись

…Шли дни, сменялись луны. Лань Сичэнь почти уже и не чувствовал неотвязной боли, только постоянно ощущал, как его жизнь обломком скалы придавила стылая тень Вансянтая. Что бы он ни делал, куда бы ни пошел, эта тень следовала за ним и, видимо, наивно было мечтать о покое. Он, пожалуй, смирился с этим и был готов всю жизнь тянуть за собой тяжелую холодную пустоту. Однажды ближе к вечеру, закончив со всеми делами, Лань Сичэнь хотел погрузиться в медитацию, закрывшись в ханьши. Неожиданно в дверь к нему постучали, и робкий голос спросил: — Цзэу-цзюнь! К вам посетитель… Вы примете? Кто бы он ни был, он пришел вовремя, чтобы отвлечь почти отчаявшегося главу клана Лань от бесполезных блужданий в пустоте и унылого переливания энергии по меридианам. Двери ханьши открылись, и на пороге появился человек по виду немного старше Лань Сичэня, весь его облик был утонченным и благородным, проникнутым светом и покоем. Он был точно сошедший с облаков небожитель. Только волосы его отливали серебром, отчего он еще больше походил на прекрасного бессмертного. Лань Сичэнь встал навстречу незнакомцу. — Обычно я скрываю свое имя, — улыбнулся вошедший. — Но перед вами я не хочу таиться. Меня зовут Шэнь Цяо, некогда я был главой школы горы Сюаньду. Возможно, вы слышали обо мне. Безусловно, Лань Сичэнь кое-что слышал об этом удивительном человеке, однако ему должно было быть больше ста лет. Как мог он выглядеть так молодо? — Чем я обязан визиту главы Шэнь? — Не стоит звать меня так. Все давно в прошлом. Вы удивлены, но не показываете вида, понимаю. Я все расскажу по порядку: это долгая история, глава Лань. — Тогда выпьем чаю, Шэнь-даоцзунь? Пока закипает вода, вы расскажете вашу историю. *** …Уже много лет назад Шэнь Цяо отошел от дел, передав управление школой своему ученику, а сам занялся сугубым самосовершенствованием, погрузившись в медитацию на несколько лет. И там, в глубинах собственного сознания, он однажды нашел чистейший голос непостижимой красоты. Этот голос не был чем-то посторонним, но и не принадлежал ему совершенно. — Я и прежде слышал его и полагал, будто сам говорю себе, и выбор между добром и злом — естественное действие. Но увидев сияние внутри себя, понял, что являюсь лишь хранителем редкого сокровища. Меня заинтересовал вопрос, что это за явление и каждый ли человек обладает подобным. Я принялся пристально изучать библиотеку горы Сюаньду и в конце концов обнаружил фрагмент рукописи, содержащей труд некоего Иси-цзы под названием «Цинсин-цидао-цзин». Лань Сичэнь разлил по чашкам свежайший «Маоцзянь» (ворсистые пики), собранный несколько дней назад. Шэнь Цяо благодарно кивнул и, неторопливо осушив чашку, продолжал: — Удивительный этот трактат повествует о том, что, лишь призывая имя Йесу Цзиду, человек может получить утешение, спасение и бессмертие. «Воистину призывание имени Йесу и упразднение страстных помыслов есть сладостное дело, водворяющее мир душевный», — пишет сей неизвестный учитель. И далее: «Когда возмогая о Цзиду Йесу, начнем мы двигаться в трезвении твердо установившемся, тогда сперва является нам в уме как бы светильник, держимый нами рукою ума и руководящий нас на стези мысленные, потом как бы луна в полном свете, вращающаяся на тверди сердечной, наконец, как солнце, — Цзиду, подобно солнцу, сияющий правдою…» Лань Сичэнь изумленно поднял брови: то, что говорил его посетитель было странно, непонятно и ни на что не похоже. Совершенствоваться, всего лишь повторяя чье-то имя? Шэнь Цяо, чуть улыбнувшись, предупредил его вопрос: — Этот ничтожный Шэнь также был поражен, но узнать что-либо о таинственном имени не смог. Ни в библиотеке горы Сюаньду, ни в других доступных библиотеках, в том числе и императорской, не обнаружилось никакой информации. И тогда я просто решил попробовать. Это был единственный выход из тупика, в котором я оказался, спустившись на самое дно моря знаний и обнаружив там нетленное сокровище. Изо дня в день, отогнав посторонние мысли, я призывал таинственного бессмертного Духа и однажды Он приоткрыл мне лишь малую часть Своего величия. Чувство, испытанное мной, невозможно описать. Так, оказавшись у подножия величайшей горы, вершина которой уходит высоко за облака, странник понимает, что весь пройденный им путь — ничто по сравнению с тем, который ему предстоит пройти, все прежние его труды — пустая суета в сравнении теми, что ему предстоит прилагать бесконечно, бесконечно приближаясь к непостижимому совершенству, — Шэнь Цяо пристально посмотрел на Лань Сичэня: тот выглядел растерянным. Непостижимое совершенство — и он, жалкий, беспомощный, запутавшийся в воспоминаниях, чувстве вины, сожалениях и обязанностях… Шэнь Цяо сочувственно кивнул: он понимал этого человека, ведь когда-то и его раздирали бесполезные болезненные переживания. Нужно время, чтобы осознать услышанное. Шэнь Цяо, не желая больше запутывать собеседника, прямо назвал причину своего визита: — Тот чистый голос, как компас, указал мне Облачные глубины. Думаю, недостающие фрагменты рукописи находятся в вашей библиотеке. — Вот оно что… Шэнь-даоцзунь желает сейчас же приступить к поискам или отложить до утра? — Думаю, стоит отложить до завтра, ведь уже довольно поздно, и этот гость утомил любезного хозяина. — Шэнь-даозцунь не причиняет никаких неудобств этому нерадивому хозяину. Я готов служить вам, — Лань Сичэнь поклонился. Его слова не были пустой любезностью: в Шэнь Цяо было столько лучезарного спокойствия, доброжелательной теплоты, искреннего участия, что Лань Сичэнь, действительно, был готов делать все, лишь бы дольше оставаться рядом с этим человеком. Шэнь Цяо, безусловно догадываясь о производимом на собеседника впечатлении, ласково улыбнулся: — Тогда налейте мне еще чашечку чая, глава Лань. Я прежде никогда не пробовал этот сорт: его аромат поистине изыскан. У Шэнь Цяо Лань Сичэнь вызывал живое сочувствие: его печальный, обращенный внутрь себя взгляд, рассеянная улыбка, всегда готовая тронуть губы, говорили о добром сердце и глубокой симпатии к людям. Высокое положение, занимаемое с ранних лет, и испытания, неизбежно приносимые жизнью, наложили отпечаток на эту мягкую и нежную душу. Как знать, возможно, у него не было такого щедрого и заботливого наставника, как Ци Фэнгэ, долгое время оберегавший незрелое сердце своего любимого ученика от ударов и разочарований. Шэнь Цяо слышал о войне, около двадцати лет назад охватившей Поднебесную. Сам он уже не интересовался делами мира, да и до укрытого со всех сторон горами Шу докатились лишь слабые отголоски разыгравшихся бед, но человек, сидящий перед ним, тогда еще совсем юный, наверняка, принимал участие в событиях тех лет. Несомненно, ледяные крылья тревог коснулось инеем этого чуткого одинокого сердца. Шэнь Цяо хотел бы согреть и приласкать главу Лань, едва увидев которого, он уже понимал, почему золотая нить голоса привела его в Юньшэн. В мягком молчании они выпили чай, и Лань Сичэнь спросил: — Скажите, Шэнь-даоцзунь, как выглядит интересующая вас рукопись? Мне бы хотелось иметь представление о том, что мы будем искать: библиотека Облачных глубин весьма обширна. — О, я не знаю, каким окажется ваш отрывок, — отозвался Шэнь Цяо, доставая из рукава небольшой сверток. — Фрагмент горы Сюаньду написан на бамбуковых дощечках, — он протянул Лань Сичэню сверток. — Посмотрите. Лань Сичэнь бережно развернул ткань. Рукопись на его ладони была теплой, как прикосновение близкого человека. Он задумчиво рассматривал старинные начерки иероглифов. От округлых значков веяло покоем и утешением. Слова, как материнские поцелуи в детстве, унимали боль, прогоняли страх. Лань Сичэнь поднял глаза и встретился с ясным взглядом гостя. — Оставьте пока у себя. Думаю, это поможет вам завтра лучше ориентироваться в архивах. — Благодарю, — Лань Сичэнь вздохнул, все еще не решаясь выпустить из рук драгоценные дощечки. Наконец положив их на столик, он с надеждой спросил: — Может, Шэнь-даоцзунь желает еще чаю? — Одну чашку, — легко согласился Шэнь Цяо. Пока подогревалась вода, они молчали, но Лань Сичэню давно не бывало так хорошо на душе, будто в окоченевшие руки вложили грелку-шоулу и онемевшие пальцы медленно начали отогреваться… Эта наполненная тишина — сколько лет в его жизни не было ничего подобного? Он ощущал себя человеком, утомленным долгой дорогой и наконец позволившим себе немного отдохнуть. Они не торопясь допили чай, и Шэнь Цяо встал: — Этот странник благодарит главу Лань за заботу. Могу ли я рассчитывать на ночлег в Юньшэне? — Да-да, конечно, — поспешно поднялся Лань Сичэнь. — Я провожу Шэнь-даоцзуня в покои для гостей. Он мог бы позвать кого-то из адептов, но честно признался себе, что просто находиться рядом с этим человеком было утешительно. *** Вернувшись в ханьши, Лань Сичэнь вновь раскрыл дощечки: «Если со смиренным мудрованием, памятию о смерти, самоукорением, противоречием помыслам и призыванием Йесу Цзиду всегда пребываешь ты в сердце своем, и с сими орудиями трезвенно проходишь каждый день мысленный путь, — тесный, но радостотворный и сладостный; то внидешь во святые созерцания святых, и просвещен будешь ведением глубоких тайн от Цзиду…» Он погрузился в созерцание, может, немного поспешно опускаясь все глубже в поисках того чистого голоса, о котором рассказал его гость. Вскоре он на самом деле нашел его — тонкий и светлый, как шелковая нить. Разматывая ее, Лань Сичэнь внутри своего сознания вошел в тайную комнату библиотеки ордена и остановился. Посреди зала нить взметнулась в воздух, вспыхнула, нарисовав в воздухе десятку (как вы помните, десять по-китайски пишется так: 十), и погасла, опустившись в ладонь Лань Сичэня. Он открыл глаза: небо на востоке светлело — это было начало часа зайца. Лань Сичэнь теперь знал, где нужно искать следующий фрагмент рукописи.