Как изменилася Татьяна!
Как твёрдо в роль свою вошла!
А.С. Пушкин «Евгений Онегин»
А на завтрак в доме Лариных подавали… блины. Гордая Филипьевна, в силу почётного звания престарелой няни господских дочерей вовсе не обязанная прислуживать за столом, самолично внесла в мою спальню серебряный поднос, на котором примостились дымящаяся на фарфоровой тарелке ароматная горка, молоко, варенье и мёд в изящных чашечках. — Углеводы? Прямо с утра? – зачем-то уточнила я. Няня испуганно моргнула – опять лапушка заговаривается! – но тут же с ласковым укором потрепала меня по голове. — Сама ж давеча всё какой-то «блин» поминала, вот я и решила тебя, ласточка, порадовать! Так, отмотаю-ка я чуть назад, к самому моменту очередного пробуждения. Утро я встретила всё там же, всё с теми же. Когда солнце (как же неудачно кровать стоит!) послало свой первый луч точнёхонько мне в глаза, я (наивная!) ещё смутно надеялась, что разлеплю веки – а это просто ЛенЬский на пульт от телевизора из вредности наступил, и никакое это не солнце, а Первый канал («солнышко» наше!) всей современной России светит. Вот тогда-то я, всё вспомнившая, и поняла окончательно, что в ближайшем будущем ни Костику своё «фи» в лицо не выскажу, ни ЛенЬскому пузико не почешу, ни даже (сомнительная радость!) Первый канал мне в уши ничего не зальёт. В общем, проснулась я всё в той же спальне Татьяны, всё в той же усадьбе Лариных. Проснулась, и начала соображать. Вывод номер раз: никакая это не биосимуляция. Кто-то, не будем показывать пальцем (Костик, кто ж ещё?), запустил тестовый режим 2.0 – то есть, мою ещё ни разу не обкатанную, честно говоря, совсем сырую Идею. Тошнило меня вовсе не от переедания сладкого, а от препаратов, которые каким-то образом в мороженом оказались. Что подводит нас к Выводу номер два: моя в принципе почти невинная забава с Идеей переросла в вовсе не невинную опасность для конкретно моего здоровья, даже для жизни. И здесь уже вряд ли получится свалить вину на шутника-Костика. Нет. Подсунуть мне седативное, потом, бездыханную, накачать коктейлем из препаратов, способных в течение долгого времени продержать моё тело в состоянии анабиоза, запустить программу… От всего этого за километр несёт криминалом – тут, как минимум, покушение на убийство, а, как максимум, незаконные эксперименты на людях, – а, значит, несёт Демиюргом. Да, если кто и смог заполнить пробелы в моей задумке, так это гениальный учёный Демид Юрьевич. Гениальный равно начисто лишённый таких ненужных черт, как этика, законопослушность, любовь к семье, в конце концов… Из этого парка развлечений я могу и не вернуться. Вот он, невесёлый Вывод номер три! Вполне возможно, другая на моём месте разрыдалась бы. Умом я понимаю, что слёзы – нормальная реакция на страх, боль, обиду. Но плакать я не умею. Честно. Даже специально пробовала – никак. С трёх лет, со своего самого первого чёткого воспоминания – ну, того, что в больнице, – плакать у меня не получается. А так я нормальная, психиатр, которого в рамках ежегодной диспансеризации обязаны проходить все сотрудники «Цифрослова», это документально подтверждает. Итак, раз уж поплакать не судьба, остаётся только надеяться, что интеллект меня не подведёт. Лёжа на кровати и глядя в белёный потолок чужой (теперь, видимо, моей) спальни, я начала мысленно загибать пальцы, соображая. Перво-наперво, нужно перестать пугать «цифр»-Лариных нетипичным поведением «Татьяны». Лёгкие отклонения от привычного девичьего нрава допустимы, это мы спишем на заполошный диагноз местных эскулапов «лапушка занедужила». Но не больше! Главное, палку не перегибать и помнить, что, хоть это и неизведанный режим 2.0, а всё ж-таки симуляция, то бишь, алгоритм, которому лучше не сильно противоречить, а то ещё поломается, начнёт бомбить докторами-экзорцистами, как накануне. Ну а второе – о, если вы решили, что, работая над своей Идеей, я забыла оставить дверь с табличкой «запасной выход», вы меня пока плохо знаете. Помните, я говорила о триггере, который завершает стандартную процедуру букшифтинга? Ну, о солнечном затмении, которое «game over»? Так вот, Демиюрг не в курсе, а я давно обнаружила в исходном коде одну интересную деталь и решила сохранить её на будущее. Итак, сначала я думала, что мой «скромный» дядя просто в каждой симуляции свой автограф оставляет – типа, «Здесь был Вася». А, на самом деле, это и не автограф никакой, а аварийный стоп-кран. Вот найдёшь в биосимуляции символ Демиюрга – молот Творца-созидателя – и, в случае какого сбоя, благополучно вернёшься взад-назад, к современным удобствам, не дожидаясь команды спасателей-айтишников. Так что моим вторым решением было начать поиски триггера сегодня же. А чтобы никто из заботливых «родственников» под ногами не вертелся, душа своей ненужной заботой, нужно им хоть каплю подыграть. Ладно, побуду Татьяной Лариной, уговорили! Филипьевна стала первой «Цифрой», с которой мне предстояло наладить контакт в этом новом окружении. Итак, няня решила проявить заботу и, по типичной бабушкиной традиции, посчитала, что любой недуг лечится запихиванием высококалорийной пищи в рот подрастающего поколения. «Подрастающего» – это я сейчас вспомнила известные литературоведческие споры о том, сколько ж именно лет было Татьяне Лариной: семнадцать, или, всё же, тринадцать. Хотя, как по мне, так и разница между двумя цифрами не слишком велика – сами подумайте, насколько инфантильны современные подростки, что аж даже дяденьки и тётеньки из ВОЗ разработали новую возрастную классификацию? То-то и оно! Вернёмся ж к завтраку. Филипьевна, очевидно проведшая всю ночь после последнего визита цыганки на крошечном кресле в спальне воспитанницы, с утра решила накормить ту блинами. В реале я, конечно, слежу за фигурой, изредка позволяя себя дни непослушания (больше никогда не буду, потому как негативный опыт с мороженым запомнится накрепко!). Но в реале моё тело и питают никакими не углеводами, а биодобавками, так что я решила не столько порадовать аппетитом няню, сколько оторваться самой. Боже, какое ж это счастье – не считать калории! Блины, очевидно приготовленные в русской печи, равномерно умасленные и сочащиеся ароматным, текущим по пальцам жиром, да с земляничным вареньем… М-м-м! Гастрономический оргазм! Умиляясь, Филипьевна мне всё подкладывала и подкладывала идеально круглые, тонкие блинные «солнышки», подливала благоухающего летним зноем варенья, советовала «припить» всё парным молочком «прямо из-под Зорьки», не забывала восторженно кудахтать что-то о Вадоме, которая, «ведьма некрещённая», была права в том, что «лапушка сама в себя придёт» и гладить меня по голове – в общем, работала бабушкой. Надеюсь, про ЛенЬского – большого любителя покушать – мой вконец зарвавшийся дядя там тоже не забудет и котика моего любимого покормит… Эх! Не в силах съесть больше ни кусочка, я откинулась назад, пищеваря и жалея лишь об отсутствии ежеутреннего кофе, когда в комнату (вот же проходной двор!) вошли маман и Ольга. «Пашенька» Ларина – достопочтенная мать семейства, она же Полина или Прасковья, просто Александр Сергеевич поленился уточнить имя матери Татьяны, – облачённая в кружево, вся сплошные фестоны и рюши, была среднего роста, средних лет и средней же красоты. Из-под украшенного шёлковыми лентами чепца кокетливо выбивался мелкий бес тёмно-русых волос, некогда тонкая талия, подпорченная двумя родами, была искусно скрыта простым светлым платьем с прозрачной вставкой-шемизеткой, мелкие черты некогда миловидного лица светились добродушием, благодаря которому никто не посмел бы назвать мадам Ларину некрасивой. Оленька же, напротив, казалось, была и вовсе незнакома со словом «средний». Всё в ней было излишне, всё чересчур, всё хрестоматийно «напоказ». Большие голубые глаза цвета апрельского неба, льняные локоны столь кудрявые и тонкие, что мило колыхались при малейшем движении хорошенькой головки, движения порывисты, шаг лёгок, нежно-голубое платье тонко – мечта поэта, что и говори! И, самое главное, чистое кукольное личико, не обезображенное печатью интеллекта. Вот каковыми, при более детальном вторичном рассмотрении, предстали передо мной мать Татьяны и её младшая сестра Ольга. Моя новообретённая «сестра», ни капли не комплексуя, тут же кинулась на кровать, обвив слегка отстранившуюся меня (не люблю, когда так сразу трогают!) своими тонкими руками, и радостно зачирикала: — Маменька, смотрите, наша Танюша совсем оправилась! Маман, запечатлев на моей щеке влажный поцелуй, с обеспокоенным видом, свойственным, наверное, всем матерям больного ребёнка, пощупала мой лоб и, заглянув в глаза, облегчённо выдохнула: — Ох, Танечка, ну и напужались мы! И здесь, когда три пары глаз уставились на меня, пришла очередь моих реплик. — Я… э-э-э… Ну что Вы, маменька, не стоит беспокоиться! – заблеяла я, попутно стирая пальцем с верхней губы молочные «усы». – Это я вчера… на погоду реагировала, я ж метеозависимая… то есть, зачиталась я допоздна, вот и приснилось... Пашет выгнула бровь, отчего на её глуповатое лицо на миг вернулось выражение светской проницательности – свидетельство её бурной столичной жизни до замужества с бригадиром Дмитрием Лариным. С ней нужно поосторожнее, поставила я себе мысленную зарубочку. Маман же, между тем, сделала вид, что мне верит – и на том, как говорится, спасибо: — Ах, у всех нас, верно, тайный том дремал до утра под подушкой! А теперь, коль скоро тебе уж полегчало, пора вставать с постели – няня, ну-ка, неси Танюше одеваться!