Корпорация «Цифрослов», или букшифтинг для начинающих

Что с ним? в каком он странном сне!

А.С. Пушкин «Евгений Онегин»

      О, это был один из самых странных снов в моей жизни – а, уж поверьте, насмотревшись с моё на работе, странные сны получаешь в ассортименте.       Итак, мне снился коридор (тоже мне, странность! но имейте терпение, дойдём и до неё) – бесконечно-длинный и тёмный, гладких прохладных стен его я могла коснуться кончиками пальцев, просто разведя руки в стороны, а потолок, по внутренним ощущениям, терялся где-то в бессмысленной выси. Вокруг царила тишина, и даже эхо от моих шагов схлопывалось внутри этого беззвучного пузыря небытия на грани сна и реальности.       Я шла вперёд, приближаясь к чему-то пока невидимому – или же, наоборот, отдаляясь от чего-то уже неважного?       Во сне я вспоминала другой коридор, и эти вот воспоминания были, как я напрасно, оказывается, надеялась, здесь, внутри меня, никуда не делись за долгие прошедшие годы.       Меня-трёхлетнюю вела по коридору, почти до боли сжимая руку, коренастая медсестра. А там, впереди, за дверью кабинета главврача, ждали дядя Демид с разноцветной книжкой стихотворной сказки «О царе Салтане» и противные, вязкие, словно манная каша с комочками, слова: «авария», «погибли», «сирота».       Я до сих пор иногда просыпаюсь, щекой касаясь мокрой от слёз подушки.       И до сих пор ненавижу стихи.       Но воспоминание возникло и ушло, так и не дав сну переродиться кошмаром, а я всё шагала вперёд – возможно, бесконечно долго, а, возможно, что и очень быстро, время в забытьи подчиняется своим недоступным нашему пониманию законам. И пришла – я упёрлась, наконец, в приоткрытую дверь.       Помню, что ещё успела подумать: ну вот, наконец, что-то вырисовывается, а то какой-то невнятный сон получается! Про воспоминание, которое я мечтала забыть, про сон внутри сна – ну, тот, где я маленькая, – я уже, к счастью, спасибо хоть на этом, не думала.       Но дверь открывать всё равно было страшновато – ну как ещё один кошмар на мою голову? А вот заглянуть в щёлку, удовлетворив любопытство… О, это – пожалуйста!       Комната – что-то вроде старинного кабинета – углами утопала в глубоких полночных тенях. Света тлеющих в мраморном камине поленьев хватало, лишь чтобы разглядеть двоих, с комфортом устроившихся в креслах с высокими викторианскими спинками.       Я замерла, прислушиваясь: по крайней мере, один из голосов, доносящихся из-за двери, был мне хорошо знаком.       — …трепыхается, что-то придумывает, хитрит…       — «И жить торопится, и чувствовать»…       — …нет, не «спешит». Как раз с чувствами проблемы.       — «Слыхал я истину бывало: хоть лоб широк, да мозгу мало!»       — …с мозгами, слава богу, всё в порядке… в нашу породу…       — «Что может быть на свете хуже семьи»…       Второго мужчину, невидимого за спинкой кресла, я не узнала, но сам разговор меня интересовал куда больше, чем личность дядиного собеседника.       — …и ничего я не тщеславен! …просто по-родственному переживаю…       — «Мы почитаем всех нулями, а единицами – себя… Мы все глядим в Наполеоны»…       Боясь скрипнуть створкой, я медленно приоткрыла дверь чуть шире, стараясь расслышать невнятный бубнёж.       В поле зрения попала прислонённая к боку одного из кресел трость с богато инкрустированной рукоятью в форме кузнечного молота.       Демиюрг? Здесь?       У меня во сне?       Однако ж, интересно получается: я сплю, вижу сон. Понимаю, что всё происходящее нереально и является плодом моего спровоцированного давешними морожеными излишествами воображения.       Так чего ж это я, как бывает в любом осознанном и уже почти контролируемом сновидении, не отправляюсь в какое-нибудь гораздо более приятное место: на остров Бора-Бора или, хотя бы, в ближайший к дому спа-салон? Но нет, продолжаю, словно нашкодившая школьница, стоять под дверью в темноте и подслушивать какую-то стихотворную ересь.       — Она и в самом деле верит, что я ни о чём не догадываюсь, старый дурак, не знаю ни о чём. А тут я справки навёл – она и в самом деле планирует расширить границы литмира...       В мозгу что-то перещёлкнуло – о чём это речь? Кажется, о чём-то крайне для меня важном, только б вспомнить о чём… Нет, никак, долбаный сон!       За дверью, между тем, кажется, перескочили на какую-то другую тему – начало я прослушала.       — «Ладно ль за морем иль худо?»       Демиюрг согласно кивнул – я видела, как колыхнулась седая грива его волос.       — С иностранными инвесторами всё ровно: «гонца» прислали. Думают старого воробья на мякине провести. А про «худо»…  Да она у меня – то ещё «худо»! Вроде, и толково всё, разумно так прописала… Но разве ж можно созидать без любви, вот вы как думаете?       Я слышала, как вздохнул собеседник дядюшки. И вновь полились стихи – да сколько ж можно? Горшочек, не вари!       — «Мне памятно другое время!» «Блажен, кто праздник жизни рано оставил, не допив до дна бокала полного вина, кто не дочёл её романа и вдруг умел расстаться с ним»…       Дядя развёл руками – в щёлку мне было видно, что в одной из них зажата рюмка с коньяком, блеснувшая янтарём в неровном пламени камина. Вот так, Демид Юрьевич, спортсмен, комсомолец и просто красавец, в моём сне от алкоголя не воздерживается – видимо, подсознание решило посадить дядюшкину печень.       — Боюсь, что да, именно таков теперь наш век. Вот живёт человек, что-то высчитывает, планирует, потом раз…       — И «к жизни вовсе охладел», – закончил за Пушного собеседник. – «Замечу кстати: все поэты – любви мечтательной друзья».       — Да-да, ваша правда! – продолжал этот, на мой взгляд, бессмысленный диалог Демид. – Куда ж без любви творцу, куда ж без любви молодому? Живёт себе, не сознавая, что боясь довериться сердцу, сама себя калечит.       — Как «грустно думать, что напрасно была нам молодость дана, что изменяли ей всечасно, что обманула нас она».       Оба собеседника замолчали, очевидно, пребывая в полном единодушии. Мой же мозг, от переизбытка сладкого, наверное, превратился в зефирку, потому что я никак не могла сложить два и два, поняв, что же, всё-таки, тут происходит, и, главное, зачем мне-то вот это всё?       — Так что посоветуете, Александр Сергеевич? – вновь подал голос дядя, и я с любопытством и совершенно не удивившись (сон же, всё-таки!) увидела, как из-за спинки кресла показался знакомый по растиражированным изображениям профиль с залихватскими кудрями. Ба, да это ж сам Пушкин!       Тут же пришло осознание: в самом деле, с кем ещё Демиюргу в моём сне беседовать?         А Гоголь с Толстым на вечеринку что, опаздывают?       Александр Сергеевич же, тем временем, обернулся к двери и незаметно подмигнул, сигнализируя, что моё присутствие тут больше не является тайной.       Или оно тайной никогда и не было? Всё чудесатее и чудесатее – больше никогда не возьму в рот мороженого!       — «Оставьте град неугомонный, где веселились вы зимой; с моею музой своенравной пойдёмте слушать шум дубравный над безымённою рекой в деревне…»       Я видела, как Демид потёр лоб, что бывало с ним всегда при напряжённой умственной деятельности.       — Запустить биосимуляцию, в версии 2.0?       — «Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь».              — Да, думаю, это – единственный доступный мне путь её «обучения». И какое ж направление выбрать?       — «Деревня, где скучал Евгений, была прелестный уголок; там друг невинных наслаждений благословить бы небо мог…»       — Ну, благословить – это вряд ли, скорее уж она меня проклянёт… С такой станется!       — «Господский дом уединённый, горой от ветров ограждённый, стоял над речкою. Вдали пред ним пестрели и цвели луга и нивы золотые…»       — Да, природу она любит, это у неё тоже от меня! Ещё какие напутствия, Александр Сергеевич?       — «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей».       — Да, да, и ещё раз да! Нужно создать для неё героя – и «гонца» этого туда же сплавить… Двух зайцев – одним выстрелом! Ай да Пушкин, ай да сукин сын!       Я ещё слышала, как два мужских голоса на пару хохотали, а тёмный коридор вокруг меня безбожно закружился, пошёл мелкой водной рябью… И вот уже снова сгустилась темнота, уносящая прочь и моё возмущение, и раздразнённое любопытство, и острое желание отвесить старого-доброго «леща» очевидно замыслившему что-то нехорошее Александру Сергеевичу Пушкину, а, заодно, и любимому дяде.       Я вновь отчалила от этого хоть и условного, а всё же берега, и теперь плыла в этой тьме, и было мне ни хорошо и не плохо – я просто была, темноте отдавшись, слившись с ней духовно и физически.       Была…       Ни здесь, и ни там…       Застряв где-то посередине.